Русское «поле»

Мой старый друг опять начал собираться, и опять звучат до боли знакомые кодовые слова: «Надо ехать!» Откуда и куда? Конкретный маршрут особого значения не имеет.

Суть в отношениях с шестой (или теперь уже восьмой?) частью суши, на которой мы родились, унаследовав от предков или, может быть, от самой этой суши болезненную к ней привязанность. И как ни назови эту привязанность — «русский патриотизм» или «русский космополитизм» (включая «безродный»), — под оболочкой непримиримых терминов одна и та же географическая зависимость души.

С тех пор когда в конце 80-х мой друг уезжал в прошлый раз, в его гражданском статусе многое изменилось. Тогда он отправлялся в Америку, как Колумб в Индию, не понимая толком, что найдет, — в никуда. Лишь бы свалить. Теперь, в соответствии с негласной международной табелью о рангах, он вполне может считаться гражданином мира. Синий американский паспорт-вездеход у него есть. Есть и недвижимость на французской Ривьере. Наверное, он даже купит один убыточный пляж, который хочет сделать рентабельным. Сын от первого брака занимается фэшн-фотографией в Германии. Дочь от второго — сыграла на телеканале НВО русскую любовницу американского резидента в Пакистане. А младшая — от новой жены — пока еще только учится и каждый год вместе с мамой проводит лето в трилингвальной школе в Англии.

Мой друг давно вырос из эмигрантских штанишек, и река его жизни не потечет вспять, если он переедет в свой дом на Лазурном берегу или на съемную квартиру в Лондоне, сдав экспатам две жилплощади, которые накопились у него в Москве. Но только «надо ехать» он почему-то, как и прежде, произносит с особым дерзновенным чувством, явно превосходящим по силе простую бытовую озабоченность переездом. Римейк — двадцать лет спустя, — похоже, дается ему с не меньшим трудом, чем первая попытка. В респектабельном чемоданном настроении моего упакованного друга опять словно какая-то скрытая неуверенность в самой возможности сдвинуться с места. По-моему, столько же этой самой неуверенности и в недавнем безбашенном выкрике начинающего эмигранта с Facebook: «Надо валить отсюда хоть тушкой, хоть чучелком».

«А с платформы говорят: — Это город Ленинград». В том-то все и дело, что уехать можно и свалить можно, и гражданином мира почувствовать себя можно, но только не скрыться — ни за третьим, ни за четвертым морем, ни в тридевятом, ни в тридесятом царстве. Где-то, может быть, затаились и живут образцовые «невозвращенцы», которым удалось отвалить с концами. Однако более известны случаи, когда и в третьем поколении возникают рецидивы-подвисания, как, скажем, у знаменитой английской актрисы Хелен Миррен, которая вдруг начала шастать по русской глубинке и даже нашла в придорожной канаве старый могильный камень с родового погоста Мироновых (Миррен).

А если без сантиментов, то есть в русском эмигрантстве, в сравнении, к примеру, с китайским, турецким или мексиканским, и в самом деле что-то отчаянное, безысходное, какой-то трудно преодолимый возвратный рефлекс, бесконечное покачивание туда-сюда на невидимых ремнях, почти как в знаменитом новозеландском bungee jumping.

И никакие даже самые крутые «другие берега» не могут избыть до конца напряжение русского гравитационного поля — то есть необъятного и действительно уникального в земных масштабах пространства, которое, похоже, и провоцирует в сознании прибавку особого русского тяготения к общеземному.

Русское «поле», конечно же, не только удерживает. Сила его действия вполне сопоставима с силой выездного ему противодействия. Смельчаки и пассионарии, которые, очертя голову, тщатся уехать навсегда, лишь путь прокладывают. С послаблением границ выяснилось, что и в замшелых российских домоседах, в молчаливом большинстве, присутствует, живет, до поры до времени латентно, беспокойная эмигрантская «палочка Коха». Что такое этот яростный и жадный российский туризм, как не самовакцинация населения, вполне готового в тестовом режиме «хоть тушкой, хоть чучелком» валить отсюда на все четыре стороны, испытывая неумолимую русскую гравитацию на прочность?

Хотя, почему только в тестовом режиме? Статистика утверждает, что за по-следние три года из России уехали 1 миллион 250 тысяч человек, еще 50 процентов мечтают уехать, 63 процента — отправить детей за границу. Если так и дальше пойдет, то скоро местных в России вообще почти не останется.

Но, с другой-то стороны, где статистика, которая фиксирует возвратные движения — тех, кто живет «туда-сюда», на два дома, тех, кто в благоприятный момент готов вернуться на свою сданную до поры до времени в аренду жилплощадь? Волны русской эмиграции на то и волны, чтобы откатываться обратно. И, честно говоря, плохо представляю себе сто лет российского одиночества в окружении китайцев с вьетнамцами и узбеков с таджиками на освобожденных эмигрантами местах. Скорее готов поверить в то, что наш новый двуглавый имперский орел Путин-Медведев все-таки выпустит из своих когтей Ходорковского, а «правая» прохоровская альтернатива со всеми ё-мобилями и «снобами» в конце концов приведет к чему-то фундаментальному и произведет в России чудовищное столпотворение «возвращенцев».

Русская эмиграция всегда была по преимуществу эмиграцией с мыслью о возвращении. И даже обвальный отъезд никогда не свидетельствовал об оскудении русского притяжения как такового. Отчаянная готовность к отрыву, прыжку всегда возрастала под гнетом неблагоприятных обстоятельств — будь то большевистский террор, сталинские репрессии, брежневский застой или ельцинский «беспредел». Но все преходящее из области геополитики со временем неизменно отступало перед астрономической геофизикой самой российской территории, земли, почвы (кому как больше нравится). И, думаю, будет отступать впредь, если только Дальний Восток вместе с Курилами не отойдет к Китаю, Сибирь не объявит себя республикой, а автономии не разбегутся кто куда, уравняв просторы Московии с просторами, скажем, Люксембурга или, на худой конец, Албании.

Нас притягивает то, от чего мы отталкиваемся. И это не культура, как часто кажется. Культуру как раз берут с собой, поддерживают и передают из поколения в поколение. В виде транспортабельных своих объектов она вполне способна и в автономном режиме воспроизводить культурную среду. За бортом эмиграции остается не культура, а именно бесконечная (даже после всех постсоветских изъятий), неподвластная разуму земля — сколько ни бери щепотками на память, с собой не увезешь. Она-то и отпугивает, и притягивает своими размерами. Не случайно среди русских ностальгических символов лидирует не какое-нибудь там «сугубо русское животное» выхухоль, но образы почвенные: изможденная цитированием есенинская «береза» или пока еще не увядший вконец цветаевский куст «особенно рябины».

Лирика опосредует физику, и сколько бы ни было моральной суеты по поводу вечно актуальной в России проблемы «ехать — не ехать», закон русского тяготения, похоже, действует с той же неотвратимой силой, что и ньютоновский закон тяготения всемирного.

В своей объективности русская гравитация, кажется, способна демистифицировать даже некоторые неразрешимые загадки русской души. Скажем, загадочный русский патриотизм. Неимоверно форсируя без того мощное притяжение, этот патриотизм, вероятно, и становится таким сверхтяжеловесным, словно Россия расположена не на Земле, а на Юпитере. Более понятным, как защитная реакция на экстремальное притяжение, является и традиционное высокомерие отечественного космополитизма.

Русская гравитация может объяснить также и многие изощренные частные стратегии в отношениях с «большой землей». Толерантная модель этих отношений обнаружится, например, в сбалансированной фразе русско-американского культуролога Владимира Паперного: «Мне нравится здесь часто бывать, но, в принципе, сейчас абсолютно не важно, где ты живешь или работаешь». А вот недавнее высказывание русско-голландской писательницы Марины Палей — это, скорее, гравитационный невроз: «Генерация одних прохиндеев сменилась другой, деньги перекочевали из одних карманов в другие. То есть в целом, как это ни тривиально звучит, ничего не изменилось. Но мой эгоизм самым бесстыдным образом рад этой неизменности. Ведь я получаю, по сути, невозможное: возвращение в мое детство и юность».

По-моему, только гомерическими проявлениями подсознания, стремящегося противопоставить русской гравитации нечто соответствующее материальному благосостоянию, можно объяснить и такие удивительные затеи наших прославленных олигархов, как, например, оснащение самой большой в мире частной яхты противоракетным комплексом или особняка в английском графстве Суррей — гигантским подземным бункером с месячным запасом жизнеобеспечения. Понятно же, что не от длинной руки Москвы с ее «точечным ударом» ледоруба, уколом зонтика и радиоактивным плутонием парни из списка Forbes ракетами и бункерами защищаются.

…Не знаю, что решит мой старый друг: уедет он или нет. А если уедет, то на сколько; вернется ли он вообще когда-нибудь. Но, думаю, даже уехав навсегда, при всякой нашей встрече (теперь это не сложно) он обязательно будет, как и прежде, убеждать меня в необходимости своего отъезда — как будто так никуда и не уехал.