Андрей Смирнов. Золотое время жизни

Виктор Матизен. Андрей Сергеевич, в этом году исполнилось четверть века со времени V съезда кинематографистов CCCР, фактически обозначившего рубеж между советским и постсоветским кинематографом. За двадцать пять лет многое изменилось, и по нынешним позициям многих участников и наблюдателей этого безусловно исторического события видно, как они изменились и как мутировало их отношение к случившемуся. А ваша оценка происшедшего и ваших собственных действий в тот период как-то трансформировалась? Считаете ли вы, что «перестроечным» руководством СК были допущены ошибки, которые повлекли за собой кардинальные последствия?

Андрей Смирнов. Это было лучшее время в моей жизни… Я был уверен, что советский режим нежизнеспособен и, конечно, развалится, но не думал, что так быстро. Отчетливо помню, это было в конце 70-х, как отец мой играл в шахматы с приятелем, замминистра морского флота, а я к ним зашел. Они налили мне рюмку, завязался разговор, и этот замминистра мне сказал: «Андрей, ты же умный парень, ну что ты все рыпаешься, зачем понапрасну тратишь время? Неужели ты не понимаешь, что все это на много столетий вперед?» Я засмеялся и ответил: «Я, может, и не увижу, но мои дети точно увидят, что не будет этого режима». На что отец заметил: «Сережа, не обращайте внимания, он у нас сдвинутый». А теперь я думаю о том, сколько поколений россиян умерли, не представляя себе, что можно жить без очередей за продуктами. В том числе мой отец. А мне Господь подарил потрясающую возможность увидеть это еще при жизни.

В.Матизен. Папенька ваш тоже не верил, что советский строй когда-нибудь накроется?

А.Смирнов. Нет, так и ушел, полагая, что это на тысячу лет…

В.Матизен. Тысячелетний рейх.

А.Смирнов. Я и сказал — один такой уже замахнулся на тыщу лет, а ему двенадцати хватило. С тридцать третьего по сорок пятый год… Для меня V съезд — это начало жизни. Я на нем не был и не мог быть, потому что жил в своей скорлупе и не высовывался. Ушел из режиссеров в сценаристы и уже шесть лет состоял в секции драматургов.

В.Матизен. Почему?

А.Смирнов. Не давали хода. Я дебютировал в двадцать один год, с Борисом Яшиным, мы вместе сделали одну полнометражную картину и две короткометражки. После того как разделились, два года ходил без работы. Потом снял «Ангела» — и началось… Фильм уложили на полку на двадцать один год. Негатив исчез или уничтожен. В «Белорусском вокзале» такие потери еще на уровне сценария, что я его до сих пор смотреть не могу. Картину закрывали четыре раза, в том числе перед съемкой последнего эпизода. Она чудом вышла на экраны. Правда, дальше на ее судьбу я пожаловаться не могу…

В.Матизен. Какую крамолу нашли в «Вокзале»?

А.Смирнов. «Клеветническое изображение нашей действительности», «неустроенные судьбы советских людей» и тому подобное. Потом история с «Осенью», которую мне дали снять на волне успеха «Белорусского вокзала». Точнее, разрешили пойти чуть-чуть дальше, чем положено по уставу караульной службы. Картина снималась три месяца, сдавалась семь. Больше года не выходила на экраны, а потом вышла без рекламы и без прессы. В Москве вообще ее не показывали, на Украине сняли с проката по решению ЦК и так далее. Наташа Гундарева мне говорила, что в каждое интервью вставляла, что дебютировала в «Осени», но в редакциях это всегда выбрасывали. Я вообще не знал, смотрел ли ее кто-нибудь.

В.Матизен. Я видел в Новосибирске на клубном показе. Попадание было стопроцентное. Респект и уважуха, как сейчас говорят.

А.Смирнов. Смешная судьба у фильма, потому что уже в 90-е годы ко мне в разных концах России начали подходить женщины в возрасте сорока с небольшим лет и говорить о том, какую роль сыграл этот фильм в их судьбе. Одна сказала, что, когда училась в школе, у них считалось, что если мальчик предлагал девочке сходить на «Осень», то у него серьезные намерения. Это лучшая рецензия на фильм, которую я слышал. А потом был фильм «Верой и правдой», который остановили на половине, и мне пришлось шаг за шагом уступать, потому что у меня уже было двое детей, а в 1980-м родилась третья. И грустно в этом признаваться, но я не мог допустить, чтобы картина легла на полку. Трое детей, весь в долгах… Я бы просто не выжил. Ну и решил: хватит. Мне уже было под сорок. Бороться было бесполезно. Как головой об стену…

В.Матизен. В сценаристике стало легче?

А.Смирнов. В сценарной секции было интереснее, чем в режиссерской. И атмосфера мне там больше нравилась. Я многое почерпнул из общения с Дунским и Фридом, с Нусиновым и Лунгиным, с Наташей Рязанцевой… Стал учиться писать не для себя, а так, чтобы другие режиссеры ставили. В общем, к 1986 году у меня были в запуске два сценария…

В.Матизен. И тут как гром средь бела дня грянул V съезд, и в воздухе запахло озоном?

А.Смирнов. Вот именно. Поэтому для меня все разговоры о том, что мы чего-то поломали и что-то сделали не так, — абсолютная ерунда, я даже об этом говорить не хочу. Я ушел из СК в 90-м году. С тех пор прошел двадцать один год. Для меня те годы, горбачевские и ельцинские, — самое золотое время жизни.

В.Матизен. А как получилось, что вы стали секретарем СК, если не были участником съезда? Климов кооптировал?

А.Смирнов. Нет. При составлении списка кандидатов в правление мою фамилию выкрикнул Саша Княжинский, и после голосования я оказался в числе избранных. Потом я хоть в съезде и не участвовал, но написал выступление Паше Лебешеву. Точнее, помог ему оформить то, что он хотел бы сказать. Дал ему текст и сказал, что если он с такой речугой не станет секретарем Союза, я его знать не хочу. И Паша стал. Только вот заменил в одной фразе фамилию Бондарчука на фамилию Матвеева. Одного побоялся куснуть, а другого нет. А в ночь после съезда непрерывно звонил телефон — там до утра считали голоса, и мы не ложились. Из разговоров я понял, что партийное начальство, то есть Горбачев и Яковлев, одобряет смену руководства СК. А это значило, что первым секретарем СК станет один из двух — Панфилов или Климов, потому что среди талантливых режиссеров, способных возглавить Союз в такой революционной ситуации, только они и были членами партии. Панфилов вроде бы отказался, и мне стало ясно, что будет Климов. И где-то в пятом часу мы легли спать с ощущением, что началась новая жизнь.

В.Матизен. И новая работа?

А.Смирнов. Я бывал на заседаниях правления, иногда выступал. Мне казалось абсолютно правильным все, что делает Климов. И он стал меня охмурять. Сидишь, мол, сценарии пишешь, а мы вкалываем, как проклятые. Пойди поработай хоть немного…

В.Матизен. Вы с ним давно были знакомы?

А.Смирнов. Поступали вместе во ВГИК.

В.Матизен. Дружили?

А.Смирнов. Разные были периоды. В юности я был в него влюблен, как юноши влюбляются во взрослых мужчин. Мне было семнадцать лет, а ему, наверное, двадцать пять… В баскетбол играли за сборную ВГИКа, только он центровым, а я по краю бегал… Помню, в игре на первенство ВГИКа наш факультет играл с операторским, а у них очень сильная была команда. В ней был снайпер, который здорово бросал издалека, Витя Угольников, не знаю, куда потом делся… И Климов прикрепил к нему Игоря Гелейна, чтобы он не давал Вите бросать. А остальные, в том числе Георгий Шенгелая, вчетвером держали зону и выиграли.

Потом были размолвки, не хочу даже вспоминать, из-за чего, и несколько лет перед съездом мы практически не общались. До этого я видел его на похоронах Ларисы абсолютно потерянным… Но на другой день после съезда я его поздравил с избранием. Потом, уже осенью, он мне позвонил и сказал, что я должен поработать над ВГИКом. Деваться было некуда, я согласился. И на одном из пленумов меня избрали секретарем Союза. Мы провели исследование эффективности института. Три независимые комиссии пришли к выводу, что КПД ВГИКа ничтожен. За десять лет, с 70-го по 80-й, экономический факультет закончили шестьсот человек, из которых по данным на 86-й год только двое работали в кино! Были целые курсы, не буду называть мастеров, из которых ни один выпускник не стал режиссером! Думаю, что и сейчас положение не лучше.

В.Матизен. Из заочного курса, который мне повезло закончить в год V съезда, только я один работаю по профессии. Так что же, ВГИК оказался Союзу не по зубам? Студенты побунтовали, но поставить Соловьева на пост ректора не удалось, и реформа не состоялась…

А.Смирнов. Преподаватели встали стеной. На Ученом совете ВГИКа на меня смотрели, как на врага…

В.Матизен. Так ведь было за что — не могли же они не сообразить, что ваши планы угрожают их положению…

А.Смирнов. Нас волновало не их положение, а интересы дела. Я и сейчас думаю, что ВГИК — самая отсталая в мире киношкола.

В.Матизен. А самая передовая где?

А.Смирнов. На мой взгляд, под Лондоном в Биконсфилде. Процентов тридцать голливудских режиссеров — из нее. Отличные киношколы тогда были в Канаде в Торонто у Нормана Джуисона, в Лодзи, где работал Кесьлёвский. Там учатся три, от силы три с половиной года. А в Лос-Анджелесской школе, которую создали Спилберг и Лукас, как мне говорили, даже вступительные экзамены проходят с камерой. Дают полчаса на этюд, камеру, актеров и монтажера — покажи, на что способен. Вообще, с камерой работают от начала и до конца учебы. Когда мне предложили поработать в Торонто, я сравнил начальные работы одного курса с дипломными. Первые были хуже вгиковских, а последние — на голову выше. Поразительно! С другой стороны, чему тут удивляться, если 70 процентов того, что преподается во ВГИКе, режиссеру никогда не понадобится?! Все попытки дать студентам культурный бэкграунд абсолютно бесполезны — тот, кто в нем нуждается, получит его самообразованием, а кому он не нужен, тому и силой в голову не вобьешь. Тогда, в 1986 году, мы подготовили реформу ВГИКа, даже договорились наверху, что на год закроем прием. Это как Маяковский предлагал поступить с Америкой: закрыть, почистить и опять открыть. И вот, как мне говорили, в ЦК пришел жаловаться на нас Марлен Мартынович Хуциев. Сказал, что мы все погубим, чуть ли не разрыдался, те перепугались, и реформа пошла коту под хвост. И сегодня ВГИК такой же, какой был. Говорю это несмотря на то, что в нем учится мой сын, есть хорошие преподаватели и оттуда каждый год выходят несколько человек, которые потом успешно работают в кино. Но сам корпус педагогов и заведующих кафедрами несокрушим. Словом, это было первое дело, с которым я не справился. Хотя изучение системы много мне дало.

В.Матизен. Как получилось, что Климов оставил Союз на вас?

А.Смирнов. Официально он говорил, что хочет снимать «Мастера и Маргариту». А мне сказал наедине: «Посмотри на меня, я же в сумасшедший дом попаду. Иди на мое место». И в самом деле, он же красивый был мужик, с прекрасной шевелюрой. А в момент нашего разговора в его квартире у него уже были ломкие старческие волосы. И психологически был на грани срыва от общения с коллегами… Короче, я дал слабину, тем более что и Рязанов поддержал: «Андрюша, ну, конечно же, ты, кто же еще…» Вот так я, не успев оглянуться, оказался в роли начальника.

В.Матизен. Что же, психологически он был слабее вас? Вы-то, работая с теми же людьми, выдержали на посту первого секретаря больше времени, чем он…

А.Смирнов. На него выпала самая тяжелая работа. Выпуск «Покаяния» на экран — его личная заслуга. Да, его поддержал Шеварднадзе, но ему не раз пришлось идти в ЦК КПСС, чтобы картина вышла. И то, что «Покаянию» дали приз в Канне, тоже его дело. Он был в жюри, которое возглавлял Ив Монтан, не хотевший награждать Абуладзе, и Элем со смехом рассказывал, как переиграл Монтана. У Климова был сильный мужской характер, а все сильные характеры — ломкие. На любой общественной работе чрезвычайно важна способность к компромиссу, а у него она была понижена. Как он объявил на первом же заседании правления в присутствии партийных боссов, что будет отстаивать интересы нашего кино и кинематографистов, так и следовал этому курсу. И пробил брешь в системе. А я уже через эту брешь прошел.

В.Матизен. Но сломался-то он, выходит, не из-за чужих, а из-за своих…

А.Смирнов. В том-то и дело. Слом вызвало общение с нашей средой. И хоть я сказал недавно на «Кинотавре», что наша кинематографическая тусовка — самая живая, но сказал так просто потому, что писатели и художники работают в одиночестве, а кинематографисты — на людях. Уровень кинотусовки и ее морали так же низок, как у всего российского общества.

В.Матизен. Мне нечто подобное сказал после гостинодворского сборища в 2009 году один высокопоставленный чиновник, но в таких выражениях, что я даже не могу воспроизвести его слова в печатном виде.

А.Смирнов. Мне кажется, что на Элема это и подействовало. Он был готов положить жизнь на то, чтобы оздоровить наше кино, но вдруг понял, что никому это не нужно. Каждый отстаивает свои мелкие интересы, а способность к объединению и к тому, чтобы чем-то пожертвовать ради общего дела, практически на нуле.

В.Матизен. А вас это разве не травмировало? Вы всегда казались мне бескомпромиссным, резким и прямым. Иногда даже перехлестывающим и, во всяком случае, более радикальным, чем Элем Германович.

А.Смирнов. Как вам сказать… Это, скорее, темперамент… А способность к компромиссу у меня, как мне кажется, больше, чем у него. Я бы не мог сказать то, что Климов сказал Андрею Кончаловскому, когда тот вернулся из-за границы… Андрей не последний режиссер в нашем кино. А Элем ему в лицо сказал: «Ты нас бросил! Ты своими делами занимался!» Просто отшил его. Я бы на это никогда не решился. Не только по отношению к Андрею, которого люблю вместе с его фильмами, но и к любому другому. У меня бы не хватило жесткости и твердости.

В.Матизен. И так вы возглавили Союз…

А.Смирнов. Деваться было некуда. А потом пошла рутина. И, в отличие от того, что происходит в нынешнем правлении, я каждый рабочий день был в конторе. А порой в субботу и в воскресенье. И кабинет всегда был открыт, и жизнь кипела. Гильдии стали создавать, хотя люди категорически не хотели организовываться в гильдии. Чуть ли не силой приходилось тащить…

В.Матизен. Ага. Историки назовут это смирновской коллективизацией…

А.Смирнов. В принципе, я столкнулся с тем же, с чем столкнулся Климов. В 1990-м мы еще не могли себе представить, что через год СССР развалится, но уже было ясно, что государственной зарплаты вот-вот не станет. В отчетном докладе я сказал, что кинематограф неминуемо станет продюсерским и что продюсер должен стать агентом зрителя.

В.Матизен. Со вторым вышло наоборот.

А.Смирнов. Это уже после меня. Я бы встал насмерть. А тогда мы договорились с премьером, что государство обеспечит перепрофилирование. Но как только кинематографисты услышали о том, что не будет зарплаты, мгновенно объединились. И сколько бы мы ни объясняли, что мы все завтра останемся без зарплат и к этому надо готовиться — ничто не действовало. Сплошной фронт — лишь бы сохранить старую систему. И тогда я твердо решил не действовать против своих избирателей, а уйти. Мы с Артуром Ермаковым, который был оргсекретарем Союза, еле уговорили Климова вести VI съезд — приехали к нему и часа три уговаривали, что он должен это сделать, потому что избрали его, а не нас…

В.Матизен. Как вы думаете, травма, которую получил Климов во время своего правления, была одной из причин того, что он ничего не сделал в кино в последующие годы?

А.Смирнов. Элем был человеком закрытым, и что у него делалось под шапкой, я не знаю, но думаю, что да. Но были и другие причины. Он же понимал, что если в его положении браться за новый проект, нужно сделать что-то сногсшибательное, в мировом масштабе. Он хотел снимать в открытом космосе, со сметой в шестьдесят миллионов долларов, что по тем временам даже для Америки было крутовато. Но у него были большие международные контакты, огромный авторитет в Европе и Америке и друзья в высшем кинематографическом свете — Редфорд, Коппола и другие. Но денег он не нашел…

В.Матизен. Вскоре после вашего ухода в СК началась переоценка V съезда…

А.Смирнов. Да, уже на первом съезде российского Союза. Неудачным было, конечно, и то, что первым секретарем избрали Довлата Худоназарова. Он талантливый режиссер, замечательный парень, но вскоре начались события в Таджикистане, и СК превратился в штаб таджикской оппозиции. Поэтому время, которое он провел на этом посту, стерлось из памяти. А переоценку начал Сергей Соловьев, который, насколько я знаю, и поднял путч на V съезде, приведший к смене руководства.

В.Матизен. Он повторил в масштабе СК то, что сделал Виктор Божович на собрании критиков, — потребовал включить в список для выборов правления дополнительные кандидатуры cверх партийного списка. И все старое руководство забаллотировали.

А.Смирнов. На российском съезде Соловьев говорил, что нами допущены жуткие ошибки, и провозгласил программу возвращения к государственному кино. Прочтя его доклад, я написал заявление о выходе из Союза.

В.Матизен. Давайте поговорим о вашей судьбе в постсекретарские годы. Я, естественно, знаю, что у вас были театральные постановки, что вы преподавали на Курсах и снимались в качестве актера. Тем не менее в кинорежиссуру вернулись только сейчас. Хотя с вашим авторитетом могли бы получить на постановку если не шестьдесят тонн баксов, то уж пять — точно…

А.Смирнов. Знаете, самыми жуткими были первые дни после VI съезда, потому что у меня дома наступила оглушительная тишина…

В.Матизен. Вроде той, которая, по словам Петра Ефимовича Тодоровского, воцарилась 10 мая 1945 года?

А.Смирнов. С той разницей, что раньше у меня дома постоянно звонил телефон. А в ту ночь он замолчал навсегда. Жена была счастлива, а я с трудом привык. Но психологически это было очень полезно. А с режиссурой… Замысел «Одной бабы» появился где-то в декабре 87-го, я вскочил среди ночи записать. Пришлось надолго погрузиться в историю, этнографию и т.п. Вон, целая полка набита…

В.Матизен. Первое, на что я смотрю, попав в гости, — на книжные полки. Но вы же не хотите мне сказать, что двадцать лет занимались одним проектом? Это было бы покруче Норштейна и Германа, не говоря уж о дедушке русской пролонгации Марлене Мартыновиче Хуциеве…

А.Смирнов. Ну, на хлеб я зарабатывал в основном как актер…

В.Матизен. Начиная с «Чернова»?

А.Смирнов. Раньше, еще в 84-м, когда моя жена, игравшая главную роль, предложила меня Нахапетову вместо кого-то, кто не смог сниматься. Это был «Идущий следом». Должен был получиться сильный фильм, но на Родиона стукнули кулаком, и он, будучи послушным мальчиком, вырезал своему детищу яйца. А в «Чернове» я снимался, уже работая в СК. Первую смену отсиживал в Союзе, а вторую был на съемках, и наоборот.

В.Матизен. Юрский вас позвал по знакомству или потому, что видел на экране?

А.Смирнов. Об этом лучше спросить у него. Но мы к тому времени были знакомы несколько лет, а его жену Наташу Тенякову я знал еще со студенческих лет, и однокурсников ее знал — Леву Додина, Игоря Класса, который у меня снимался в первой картине в роли Ангела и только что снялся в последней. И Милу Полякову, она в «Одной бабе» сыграла тетку на богомолье, которая рассказывает про Китеж. Кроме того, были некоторые совпадения между мной и Черновым… А потом за эту роль я получил приз в Карловых Варах…

В.Матизен. Когда вы вообще в первый раз попали за границу?

А.Смирнов. В конце 86-го, в сорок шесть лет… А незадолго до этого «Совэкспортфильм», который уже нас боялся, услужливо принес мне альбом, откуда я узнал, что «Белорусский вокзал» участвовал в Неделях советского фильма в ста тридцати четырех странах — я не был ни в одной из них, — а где-то был признан лучшим иностранным фильмом года. Потом достали с полки «Ангела», и я с ним полетел в Турин. Паша Лебешев сидел в самолете у окна и говорил: «Сели». Я спрашиваю: «Посмотри, что написано на здании аэропорта. Точно не Красноярск?» Дальше Климов меня всунул в жюри Берлинского фестиваля, где в конкурсе был снятый с той же полки «Комиссар», и я все думал, как бы добыть ему приз. И придумал. Говорю в советском посольстве: «Вот, китайцы у себя прием устроили в честь китайского фильма, итальянцы — в честь итальянского. Давайте и мы устроим в честь «Комиссара»!» И услышал от секретаря: «Во-первых, наши жены этим заниматься не будут, а во-вторых, у нас и денег на это нет». Я впервые столкнулся с тем, что наш МИД за границей — первый враг российского человека, и оскорбился до глубины души. Решил пустить на это деньги, которые мне заплатили за работу в жюри. Довольно много — тысячи две марок, которые я положил в ящик стола в номере своей пятизвездной гостиницы. Открываю — из стопки купюр остались две или три. Я в дирекцию фестиваля, они вызвали полицейских, те посмотрели, вытаращили глаза и спрашивают: «Вы что, оставили деньги в ящике?!» А я-то думал, что немцы не воруют… Словом, купили мы на недоукраденные деньги водки, икры, соленых огурчиков. Жена намазала бутерброды, и после заседания жюри я пригласил всех к себе в номер. Все пришли, расселись кто на кровати, кто на полу, мы эту водку разлили, и я произнес тост. «Вот, — говорю, — это парень, который сделал «Комиссара», был членом партии и чиновником. Его выгнали из профессии и сломали ему жизнь. Так давайте же выпьем за то, чтобы он встал на ноги!» И больше не проронил ни слова. Водку выпили, икру съели. «Комиссару» дали «Серебряного медведя». Дали бы и золотого, если бы не «Красный гаолян» Чжана Имоу, который был безусловным лидером. Так Аскольдов поехал по миру, рассказывая, как его гнобит климовский Союз кинематографистов и что мы с Элемом — такие же бонзы, какие были при советской власти. Кажется, до сих пор рассказывает, ничего после «Комиссара» не сделав…

В.Матизен. Многим стало казаться, что и вы уже ничего не сделаете в режиссуре, а кое-кто даже злорадствовал по этому поводу… И я все-таки хочу понять, почему вы двадцать лет работали над одним фильмом. Может, не были уверены в своих силах после такого режиссерского простоя? Или пропал интерес к работе?

А.Смирнов. Я в самом деле сомневался, хватит ли у меня мастерства, но главные сомнения были не в этом. Я же городской человек, а тут деревенский материал и другая эпоха. В общем, от замысла до настоящего знакомства с материалом прошла куча времени, потом десять лет на сценарий, и первый вариант появился лишь в 2004 году.

В.Матизен. Вы сами писали на диалекте или при помощи носителя тамбовской речи?

А.Смирнов. Сам. У меня не сходил со стола «Тихий Дон» и бунинская «Деревня». Я прочел все, что было написано о деревне за семьдесят четыре года советской власти. Талантливые люди писали — Малышкин, Сейфуллина… Панферов похуже, но все-таки… Это еще до деревенщиков, которые вышли из «Матрениного двора» Солженицына. До него не было ни одного романа, повести, рассказа, где бы автор повествовал не с большевистской точки зрения, а с точки зрения мужика или бабы. Кроме «Тихого Дона», но там, сами знаете, что намешано. И это все же казачество — другая жизнь. У меня жена, кстати, из огромной казачьей семьи. Только отец выжил, остальные погибли. И вот пока я во все это вникал, шло время. Потом сценарий поддержал министр культуры Швыдкой. Он мой старый приятель, и он же был первым читателем. И сразу сказал, что Госкино даст на это деньги. Сказать-то сказал, но деньги были выделены еще через три года. За это время я сделал сериал «Свобода по-русски». Вы его видели?

В.Матизен. Да, на фестивале в Екатеринбурге. Но продать его на ТВ вам так и не удалось?

А.Смирнов. На центральные каналы — нет. Он был выпущен на DVD, продано было около трех тысяч экземпляров, что, как мне сказали, для этого жанра очень неплохо. И еще мы с ним объехали чуть ли не все университеты России.

В.Матизен. А в чем загвоздка с госканалами?

А.Смирнов. Для меня это осталось загадкой. Фильм-то абсолютно просветительский. Если бы я хотел сделать что-то острое и скандальное, мы бы сделали нечто совсем другое. Правда, один мой знакомый сказал: «А вы что вздумали — демократию проповедовать? Какая вам, на фиг, демократия!»

В.Матизен. Давайте вернемся ко времени, когда Сергея Александровича Соловьева сменил Никита Сергеевич Михалков…

А.Смирнов. Знаете, когда Соловьев досиживал в Союзе последние годы, я зашел по каким-то своим делам к его заместителю или кем он при нем был, Климу Лаврентьеву. Сидели, трепались, и вдруг вваливается толпа секретарей. В том числе те, кто сидел на своих постах еще при советской власти, при Климове и при мне. Для них секретарская должность очень много значила. И пошел разговор: Соловьев уже на выходе, кого же в это кресло? Я не без яда сказал: «Если вы ищете хозяина, то хозяин может быть только один — Никита». Они говорят: «Ты что, Никита же будет тащить одеяло на себя!» Я спрашиваю: «Где ваше одеяло? У вас голая ж…, а одеяло у него. Идите к нему и попросите вами владеть. Если ваша поза его удовлетворит, тогда он, может быть, своим одеялом и прикроет вашу ж…» Повернулся и ушел. Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Когда я прочел стенограмму съезда, на котором эти же самые люди облизывали его, унижались перед ним и умоляли взять Союз, мне стало худо…

В.Матизен. Вы имеете в виду съезд 1997 года, когда он просидел наверху, а потом…

А.Смирнов. …а потом спустился с небес и заявил, что он-то все делал правильно, а мы все обделались.

В.Матизен. Но вы, насколько я помню, долгое время его поддерживали.

А.Смирнов. Мало того, почти рассорился со своими друзьями из Московского СК — Павлом Финном и Юрием Богомоловым, — когда Михалков решил превратить его в отделение, а МСК стремился существовать отдельно. Мне казалось, что мы обязаны сохранить тот Союз, который создали наши учителя.

В.Матизен. Когда Никита Сергеевич пришел на царство, того Союза уже не было. Был Российский Союз кинематографистов, входивший в Конфедерацию Союзов бывших республик СССР, которая унаследовала Киноцентр и решила его акционировать. А Российский Союз кинематографистов счел это посягательством на его собственность или, как сейчас говорят, рейдерским захватом. Здесь вы тоже были на стороне Михалкова?

А.Смирнов. Да, потому что Всесоюзное бюро пропаганды киноискусства, преобразованное в Киноцентр, было одним из отделов Союза кинематографистов и должно было остаться за ним.

В.Матизен. За Союзом кинематографистов — да, но не России, а СССР. А Союз кинематографистов СССР был преобразован в Конфедерацию, и решение об акционировании Киноцентра было совместным решением входивших в нее Союзов кинематографистов.

А.Смирнов. Никакой Конфедерации реально не существует. И какие могут быть Союзы кинематографистов в странах, где практически нет кинематографа, как, например, в Средней Азии?!

В.Матизен. Но, Андрей Сергеевич, на форуме национальных кинематографий в Москве и на фестивале в Анапе каждый год появляются новые фильмы из среднеазиатских республик, а ведь там представлена далеко не вся их кинопродукция. Я вам могу по памяти перечислить десятка два недавних казахских, узбекских, киргизских картин и даже одну таджикскую с Юрием Назаровым в главной роли. Туркменских вот только не помню. Азербайджан производит, Прибалтика производит, да и Молдова время от времени присылает ленты. Но к вопросу о Киноцентре это не имеет никакого отношения. Даже если «кина нет», кинематографисты-то остались.

А.Смирнов. Так или иначе, но я считаю, что Киноцентр должен был перейти в собственность СК России. А темное дело с его перехватом не мешало бы когда-нибудь расследовать заново.

В.Матизен. Вы прямо как Катон Старший: «Карфаген должен быть разрушен!» Но что же изменилось в вашем отношении к Михалкову, и как это произошло?

А.Смирнов. Я понял, что под его руководством Союз перестал быть общественной организацией и заниматься проблемами российской кинематографии. Дом кино опустел. Они гордятся тем, что помогают ветеранам, а я слышал ужасающие истории. Якобы приехала откуда-то вдова фронтового оператора просить деньги на похороны, никого не нашла, кроме вахтерши, и уехала не солоно хлебавши. Это меня просто взбесило — такое было невозможно ни при Пырьеве, ни при Кулиджанове, ни при нас. А потом эти собрания в Кремле и в Гостином дворе, где Михалкову пели осанну… Но, повторяю, на первых порах я его поддерживал, поскольку считал, что он отстаивает интересы Союза. А Союз в его руках просто-напросто умер. Поэтому и возникла идея создания параллельного Союза. Мы когда собрались в этой комнате, где сейчас сидим, я сказал: «Кроме нас, решать проблемы кинематографа в России некому».

В.Матизен. Справедливости ради я должен сказать, что упомянутый вами Клим Лаврентьев, который после Соловьева стал левой рукой Михалкова, по знаку своего патрона перечислял множество случаев, когда кого-то лечил и хоронил. Причем за свой счет, хотя я слышал, что он якобы пополняется из разницы между реальной стоимостью сдаваемой Союзом в аренду недвижимости и той, что показана на бумаге. Это уже к тому, чье на самом деле то одеяло, о котором вы вспомнили. Однако у меня вот какой вопрос: как по-вашему, с Михалковым что-то произошло, или он всегда был таким, как сейчас, но до поры это скрывал? Один мой знакомый, когда еще в конце 70-х посмотрел «Неоконченную пьесу…», сказал, что фильм талантливый, а его автор — человек, чей нравственный уровень ниже уровня канализации.

А.Смирнов. По-моему, у него закружилась голова от денег, власти и лести, и кружится все больше. Он даже внешне изменился, и не от возраста. Посмотрите на физическую форму Андрона, который на восемь лет старше брата, и на форму Никиты. Он распался. И взгляните на его фотографии — у него глаза, свидетельствующие о загнанности, неискренности и судорожной готовности к нападению или обороне. Это ужасно. Что он говорил в Гостином дворе?! Что говорит по «Бесогон TV»? Я в Праге сидел на перезаписи, когда мне позвонили и посоветовали послушать. У меня глаза на лоб полезли. Как откроет рот — так себе во вред. Не было в истории российского кинематографа такого случая, чтобы кинематографист вызвал столь дружную ненависть людей, не имеющих к кинематографу никакого отношения. Надо было долго работать над собой, чтобы создать такой чудовищный имидж…

В.Матизен. Его уже стали воспринимать как комическую фигуру. Объект для стёба…

А.Смирнов. Многие воспринимают это как драму. Мы же потеряли талантливого режиссера. Ведь то, что мы увидели в «Цитадели», — еще хуже, чем «Предстояние». Сценарный уровень такой, что в советское время он не вышел бы за пределы объединения, потому что ему бы сказали: у тебя же ничто ни с чем не вяжется. Но он же ничего не видит и никого не слышит.

В.Матизен. Последней каплей вашего терпения стало гостинодворское собрание, на которое вы не пошли?

А.Смирнов. Я даже стенограмму не читал — вредно для здоровья. Накануне сбора мне позвонил Никита и спросил: «Ты придешь, надеюсь?» Я сказал: «Никуда я не пойду и вообще не понимаю тебя. В такой ситуации я бы просто хлопнул дверью. И что это такое — вместо выборов делегатов ты приглашаешь «всех»? Хочешь обеспечить себе кворум за счет тех, кто фактически не работает в кино? Я бы на твоем месте немедленно ушел». На что Никита заявил: «Я уйду, но хочу уйти с высоко поднятой головой, а не оплеванным этими негодяями». А дальше я увидел кусок телетрансляции, где он со слезами на глазах соглашается остаться… Вот так это было. А потом перед «Никой» мы собрались у Игоря Степанова в Домжуре. Абдрашитов, Ярмольник, Манский, Митта, Дондурей и я. Я сказал: невозможно дальше терпеть, надо организовывать новый союз. Меня поддержал только Манский, и в какой-то степени Дондурей. Митта что-то рисовал, Абдрашитов произнес монолог минут на двадцать, видно было, что продуманный. Заявил, что это абсолютно бесполезно, он не собирается в этом участвовать, что с Михалковым надо бороться внутри Союза. Ярмольник с Миттой с ним согласились. На том и разошлись. А на «Нике» я сказал: «А вы-то, молодые, почему терпите? Сегодня российский кинематограф — это вы!» И перечислил фамилии. Как ни странно, моя речь отозвалась звонками. Тогда я написал письмо «Нам не нравится», но без упоминания Михалкова, которое вставили потом. Позвонил Герману, Сокурову и другим. И за несколько дней письмо подписали человек семьдесят.

В.Матизен. А на передачу Гордона с участием Михалкова вас звали?

А.Смирнов. Вы что, забыли, как мы вас притиснули в том же Домжуре и стали говорить: не ходите, о чем с ним можно дискутировать? У нас свои дела, у него свои… Вы-то зачем поперлись?

В.Матизен. Если бы никто из нас не пришел, Гордон бы показал пустующие места и торжественно объявил на всю страну, что оппозиция струсила. Или дал бы Михалкову это произнести. Но давайте продолжим о проблемах кинематографии, которые должен решать Киносоюз. Понимаю, что вопрос необъятен, но все же…

А.Смирнов. Самой важной задачей я считаю создание единого профсоюза кинематографистов, куда входили бы не только творческие работники, но и владельцы кинотеатров, дистрибьюторы и продюсеры вместе со своими Гильдиями. Чтобы билетерши во Владивостоке знали — больницу и отпуск им обеспечивает профсоюз. Что же до кинопроизводства, то от замысла до выпуска фильма в прокат нет ни одного этапа, на котором бы не было бы системного кризиса. Первая проблема — сценарий. Уровень кинодраматургии в сегодняшнем нашем кино ниже, чем во времена Дранкова, потому что сегодня молодой сценарист не найдет себе работы нигде, кроме как на телевидении, где бесконтрольно хозяйничают продюсеры, для которых главное — свести производственный бюджет до минимума, а свой доход — до максимума. Дальше. Сценарий написан. Надо найти частного продюсера или пройти экспертизу, чтобы получить государственную помощь. А экспертиза у нас непрозрачна, часто непрофессиональна и связана с коррупцией. И так все. А прокат, для которого российский фильм — чистый убыток? Если государство во все это не вмешается — а оно не вмешается, если мы до него не будем достукиваться, — то через десять лет российский кинематограф исчезнет. Это не значит, что наше кино должно вернуться в советское время и снова стать государственным. Ни в коем случае. Кинематограф должен остаться свободным от государственного контроля, но государство должно помочь навести порядок на рынке. Это не значит, что кинотеатры надо вернуть государству, а значит, что нужны изменения в налоговой системе, в законодательстве, в экспертной структуре. Совсем другое понимание дела.

В.Матизен. Как вы думаете, создание Фонда поддержки кино поможет преодолеть кризис или, наоборот, лишь усугубит его?

А.Смирнов. Пока неясно. С одной стороны, хорошо, что в кино вваливаются дополнительные деньги. А вот что из этого выйдет, еще предстоит увидеть. Хотя мне, например, они обещали дать деньги на продвижение картины в прокате.

В.Матизен. Фонд уже поддержал несколько бездарных комедий: «На крючке», «Калачи», «Пять невест». Выходит, что государство, посадив на голодный паек авторское кино, страхует коммерческий риск сшибателей бабла — это как?

А.Смирнов. Я думаю, что им еще не все ясно с тем, что стоит и что не стоит поддерживать, и нам нужно участвовать в осознании этого. Мы, конечно, предлагаем ввести в Экспертный совет Фонда представителей Киносоюза.

В.Матизен. А что вы думаете о «деле Бартенева», где Госкино, давшее деньги под его авторский проект, оказалось бессильно защитить права автора? Что делать с людьми, которые числятся продюсерами, а по сути являются директорами картин, ничем не рискующими, но при этом имеющими власть над фильмами и авторами?

А.Смирнов. В принципе я полагаю, что у продюсера должно быть право отстранить режиссера от работы, потому что бывает всякое. Беда в том, что у Министерства культуры нет механизма контроля за деньгами, которые оно выделяет. Дали, а там хоть трава не расти. А продюсер сегодня, как цыган в анекдоте. Его спросили: «А что бы ты сделал, если бы стал царем?» «Схватил бы кусок мяса и убежал». Вот это сегодняшняя позиция целой категории продюсеров. Дело Бартенева разом обнажило пороки системы, показав, что происходит с государственными деньгами и каково отношение продюсеров к режиссерам.

В.Матизен. Кибернетик бы сказал, что в системе нет обратной связи.

А.Смирнов. Да. Государственная экспертиза должна проводиться не только при запуске фильма в производство, но также после его окончания и через год после проката, в том числе фестивального. Чтобы стало ясно, как и с какими результатами были истрачены деньги налогоплательщиков. Вот что значит участие государства в независимом кинематографе. Организация рынка, наведение порядка в оценке проектов и картин плюс помощь начинающим кинематографистам и поддержка важных для культуры, но коммерчески убыточных проектов.

В.Матизен. Все это верно, но что делать со зрителями, которые не хотят смотреть российское кино? Загонять в кинотеатры под конвоем?

А.Смирнов. Изменить политику федеральных телеканалов. Что они сейчас насаждают? Американское кино. Российское идет в виде исключения, для стариков и чайников. А весь этот глянец, эти бесконечные шоу? Какие ценности несет наше телевидение? Представляю какую-нибудь девку в деревне, в трехстах километрах от железной дороги… Единственное окно в мир — телевизор. И что она там видит? Петросяна, Винокура и Задорнова? А шоу-бизнес? Женщины сплошь одеты, как проститутки. И на улицах таких процентов семьдесят. Задача телевидения, как сказал один американец еще в 60-е годы, — формировать сознание нации. И к этому нечего прибавить. Я был уверен, что после упразднения цензуры кинематографисты ринутся в историю революции. Потому что, если заглянуть туда, — Шекспир отдыхает. Огненный материал. Но ничего этого не произошло…

В.Матизен. Мы плавно перешли к вашему фильму. Как мне кажется, но это вас ни к чему не обязывает, главная его тема — систематическое насилие человека над человеком. Прежде всего над женщиной. Ее пользуют, третируют, избивают, насилуют. Потом начинаются массовые грабежи, издевательства и расстрелы. Так?

А.Смирнов. Может быть, лишь чуть иначе. Константин Леонтьев еще в конце XIX века написал: «В России христианство еще не проповедано». Вот это основная идея. Помню, как Фрижетта Гукасян, прочтя сценарий, сказала: «А зачем тебе первая серия? Начинай прямо со второй…» А я считаю, что очень важна связь между ними.

В.Матизен. Я с ней в чем-то согласен. В первой серии нет ни исторического, ни массового фона. История с большой буквы появляется лишь во второй серии.

А.Смирнов. Один коллега мне сказал: «Советская власть твердила: при царе было ужасно, а после революции стало прекрасно. Сейчас изредка появляются фильмы, что при царе все было прекрасно, а потом пришли жиды с масонами и начался кошмар. А у тебя получается так, что было плохо, а стало еще хуже. Люди не знают, как с этим жить и на какую полку положить…» Но ведь Русь никогда не была святой, а революции учинили не евреи с масонами, не латыши и не китайцы, а русские люди, выросшие при царе-батюшке. И чтобы принуждать, держать в ГУЛАГе или извести десятки миллионов людей, нужно было еще столько же, чтобы все это сделать. Что сказала Ахматова, когда Хрущев начал выпускать людей из лагерей? Что Россия, которая сидела, встретится с Россией, которая сажала. И посмотрит ей в глаза. А я хочу от зрителей, чтоб заглянули себе в душу.

В.Матизен. Вы упомянули революцию, но ведь в фильме она пропущена. Почему? Ведь из-за этого красные и зеленые возникают как бы ниоткуда…

А.Смирнов. Потому и пропущена, что нравы-то остались прежними. Не в ней дело. Был важный момент, который зафиксирован у Бунина в «Окаянных днях». После того как в Москве воцарились большевики, изменилось лицо толпы. Вынырнули те, кто был на обочине.

В.Матизен. Это исторически первое свидетельство антропологической революции. А у меня на эту тему даже стишок есть: «Коль перевернута страна, подонки вверх идут со дна».

А.Смирнов. Поэтому 1919 год намного страшнее, чем 1917-й.

В.Матизен. То, что он страшнее, нет сомнений. Но ближайшая причина 1919-го все-таки в 1917-м…

А.Смирнов. Для меня важнее более далекие причины. Потом, я же рассказываю частную судьбу. Варвара не понимает, что происходит. И таких непонимающих было большинство. Поэтому и нет 17-го года.

В.Матизен. Для меня ваша картина — не повесть об индивидуальной судьбе, а ее героиня — скорее знак, чем образ. И самые мощные сцены фильма — сцены чудовищного массового насилия, особенно красного террора. Пулеметный расстрел толпы, которая не захотела расстаться со своей иконой…

А.Смирнов. Это буквальное воспроизведение того, что случилось в июне 1918 года в городе Шацке ныне Рязанской, а тогда Тамбовской губернии. Описано Штернбергом, первым наркомом юстиции в правительстве народных комиссаров. Жизнь человеческая в России никогда ничего не стоила…

В.Матизен. Не от того ли такая легкость расстрелов и такая готовность людей к смерти?

А.Смирнов. И от этого тоже. Я был в селе Паревка Кирсановского района той же губернии. Там в один день расстреляли восемьдесят заложников — баб, подростков и стариков. За то, что мужики ушли в антоновцы. Это и сейчас большое село — дворов на триста, церковь стоит новенькая, школа двухэтажная. Училка лет сорока повела меня в музей. От антоновских времен там две фотографии: убитый антоновцами председатель сельсовета и какой-то чекист. Я говорю: «Как же так, у вас восемьдесят человек расстреляли, их потомки здесь живут, где их фотографии?» Она лепечет: «Нас так учили…» 2006 год! За пятнадцать лет после красных можно было переучиться?!

В.Матизен. А красные никуда не ушли…

А.Смирнов. Это точно. В каждой деревне торчит статуя людоеда, который уничтожил россиян больше, чем Наполеон и Гитлер вместе взятые. Пока это все стоит, пока он лежит в мавзолее, эту заразу не искоренить.

В.Матизен. Неужели этот людоед для вас чудовищнее следующего?

А.Смирнов. Конечно. Ленин ненавидел крестьянство и духовенство. «Чем больше расстреляем попов, тем лучше» — это же его слова. Все разговоры о том, что революция была направлена против помещиков и капиталистов, — полная фигня. Потому что в процентном соотношении ни помещики, ни капиталисты, ни дворянство не пострадали так, как эти два слоя. Но дело не только в физическом ущербе, а еще и в том, что сама русская ментальность возникла из сплава крестьянского образа жизни и православной религии.

В.Матизен. Хотя христианство на Руси, как вы заметили со ссылкой на Константина Леонтьева, не проповедовано?

А.Смирнов. Хороша эта религия или нет, не важно, но из этого сплава возникла великая русская культура. И вот именно по фундаменту русской ментальности ударили Октябрьский переворот и большевистский террор. Сейчас у нас другая страна и другой народ. Как говорит Альфред Кох: «Все мы — дети вертухаев». Потому что те, кого они гнобили, погибли. Вот об этом мне казалось важным на старости лет прокричать. Россия же продолжает плыть неведомо куда, без осознания прошлого. На афише фильма будет написаны слова Джорджа Сантаяны: «Те, кто не помнит прошлого, обречены переживать его вновь».

В.Матизен. Почему в финале картины вы показываете символический потоп и цитируете сказание о Китеж-граде? Это сильно сделано и дает необходимую катарсическую разрядку, но я не понимаю, какова логическая связь между судьбой одной бабы, общими расстрелами и затопленным городом…

А.Смирнов. Вы правы, я не мог закончить картину тем, что всех расстреляли, а бабу погрузили с детьми на телегу и выслали. После этого зрителю только повеситься. Без метафорической составляющей я бы не взялся снимать. А про Китеж есть два варианта легенды, обе раскольничьи. По одной версии, когда Китеж осадили татары, Господь смилостивился и погрузил его в озеро. А по второй, которую использовал я, Господь отправил его на дно за грехи горожан. Если помните, они там молятся. О том, что Господь «токмо о нас печалует день и нощь, об отступлении нашем всего государства Московского, яко Антихрист царствует в нем, и все заповеди его суеверны и нечисты». Такова последняя фраза фильма, которая органически сливается с главной темой картины. Потоп, Россия уходит на дно…

В.Матизен. Что ж, остается спросить о фестивальном пути «Одной бабы» и ваших переговорах с прокатчиками и сетями кинотеатров.

А.Смирнов. С фестивалями — катастрофа. Канн, Венеция, Сан-Себастьян и Лондон отказались. Поездка в Монреаль оказалась абсолютно бессмысленной — истратили кучу денег неизвестно на что. Показы прошли хорошо, примерно как в Выборге. Но это никак не сказалось на решении жюри. Мне потом рассказали, что якобы китайский член жюри, режиссер, уехавший до закрытия, оставил письменное мнение, в котором говорилось, что «Одна баба» по всем параметрам на голову выше других, но с его точкой зрения не посчитались. В результате из восемнадцати конкурсных картин так или иначе были награждены двенадцать, а я остался среди шести изгоев. Я, собственно, понимал, что картина рассчитана на российского зрителя, но все же на что-то надеялся… С прокатчиками поначалу было жутко — смотрели, говорили комплименты, но брать дружно отказывались. «Не наш формат», как они нынче выражаются.

В.Матизен. Знаете анекдот, как скончавшийся прокатчик подходит к вратам рая, а апостол Петр его не пускает? Тот спрашивает: «Почему?» «Не наш формат…»

А.Смирнов. У меня есть другой, от сына. «В России есть нефть только двух типов — и обоих этих типов вы хорошо знаете». Это напоминает знаменитую шутку советского времени, когда говорили: «У нас всё для блага человека, и все вы знаете этого человека».

В.Матизен. Так это же прогресс: тогда всё для одного, а теперь для двух человек…

А.Смирнов. И я о том же — в конце концов картину взяла для проката группа «Наше кино». Но еще более приятно я был удивлен, когда Сельянов прислал менеджеров посмотреть ее, чтобы определиться с числом копий. Пришли человек десять, досидели до конца, сказали «спасибо» и ушли, не сказав плохого слова, а через несколько дней предложили тираж от четырехсот копий.

В.Матизен. Весьма недурно для такого жанра.

А.Смирнов. А что касается сетей, то фильм берут «Каро» и «Синема-парк». Плюс реклама на Первом канале. Затем первый показ — естественно, в Тамбове. С участием губернатора и министра культуры. И далее по стране…

В.Матизен. Андрей Сергеевич, по-моему, это называется всероссийской премьерой.

А.Смирнов. Да, но у меня есть скепсис в отношении результатов проката. Если 90 процентов нынешней российской кинотеатральной аудитории составляет молодежь 14—26 лет, 69 процентов которой — девушки, то на кой черт ей это смотреть?

В.Матизен. Может, их затянет женская судьба?

А.Смирнов. Хотелось бы надеяться.

В.Матизен. Как бы там ни было, для меня самым верным показателем успеха вашей картины стала бы экспозиция фотографий расстрелянных жителей в музее села Паревка Кирсановского района Рязанской области…

А. Смирнов. Я был бы просто счастлив.