3 марта 1861 года император Александр II подписывает манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей». В 1862-м и 1863-м, в разгар Гражданской войны, президент Авраам Линкольн обнародует два акта Прокламации об освобождении рабов – свободными объявляются все чернокожие на территории восставшей Конфедерации. Наконец, 31 января 1865 года Конгресс в Вашингтоне ратифицирует 13-ю поправку к Конституции: владение, торговля и бесплатное использование труда одних людей другими запрещены безоговорочно на вечные времена.

Юридическая свобода личности в столь разных цивилизациях, как Америка и Россия, примерно одного возраста – 150 лет. О русском рабстве и русской свободе пока фильмов нет. А в Голливуде в 2012 и 2013 годах сделаны значительные работы «о первородном грехе Америки», как принято – с подачи Марка Твена – выражаться.

«12 лет рабства» Стива Маккуина – фильм респектабельный, отражающий нынешнюю (само)оценку американского общества в связи с опытом рабовладения. Здесь есть все, что «нужно»: разоблачительный пафос по отношению к собственной истории, градус жестокости брутальных сцен, звезды – минут двадцать в первой части доминирует англичанин Бенедикт Камбербэтч в роли сострадательного священника-плантатора Форда, еще минут двадцать во второй части Брэд Питт изображает прямодушного до глупости, честного канадского рабочего парня Басса, который бескорыстно готов спасать негров из неволи. Цементирует фильм эпическое противостояние плантатора Эппса (Майкл Фассбендер) – средоточия всех предрассудков, извращенной религиозности и самоуверенного зла – и главного героя чернокожего Соломона Нортапа (Чивител Эджиофор – между прочим, не афроамериканец, а британец нигерийских кровей), брошенного в ад расовой неволи и смертного труда.

«12 лет рабства»

«Джанго освобожденный» Квентина Тарантино подразумевает отсутствие респектабельности при элегантной импозантности героев и режиссуре. Тарантино занимают менее очевидные сюжеты и лобовые истины, чем Маккуина. Это не просто талантливый рассказ о том, что рабство аморально, но пространная притча о страхе, покорности, об их преодолении, замешенная на разных пластах мифологии и фольклоре – от фундаментальных библейских, языческих («нордических») до новейших афроамериканских.

Очевидно, прописи о преступном рабстве до тех пор не потеряют актуальности в Америке, пока в ней существует перманентная моральная революция: процесс пересмотра прежних моральных устоев по всем фронтам, во всех областях жизни – в семье, в любви и флирте, в деловом этикете, в гендерных и возрастных отношениях, ну и, естественно, в расовых. Этот процесс начался вовсе не с Мартина Лютера Кинга и Розы Паркс, отказавшейся уступить белому место в алабамском автобусе. Не с 1950–1960-х годов, а с 1860-х и с весьма переменным успехом, о чем для удобства широкой публики в «кратких курсах» истории США упоминается редко. После Гражданской войны в побежденных конфедеративных штатах вчерашние рабы получили и полноценное гражданство, и активное избирательное право, и доступ к любым официальным должностям (14-я и 15-я поправки к Конституции). Вопреки расхожему мнению проблема расовой дискриминации фактически уже тогда была решена законодательно. Однако дискриминация эта активно существовала на Юге (да в ослабленных формах и на Севере) еще век, причем вполне легально. Юридически она обеспечивалась законами Джима Кроу (так называли балаганный персонаж менестреля – глупого, неграмотного и ленивого черного бедняка, а вслед за ним и всех таких бедняков). Эти законы формально не препятствовали действию федеральных норм, но фактически сводили их на нет. Например, чтобы голосовать в Луизиане и Миссисипи, черным предлагалось предварительно сдать экзамен «на грамотность и дееспособность» – прочитать наизусть всю Декларацию независимости и любое место из любой статьи Конституции.

Конечно, большая часть местных юридических актов касалась сегрегации – ведь формальное разделение общественных мест по расовому признаку никак не противоречило ни одной букве общеамериканских норм. В каждом из бывших рабовладельческих штатов таким актам было несть числа – они касались проезда по железным дорогам, проживания в гостиницах, обучения в школах, посещения кино и театров, ресторанов, совместного найма на работу, общественных туалетов, больниц, магазинов… Ну а на те случаи, когда даже законы Джима Кроу не действовали, для любителей нарушать неписаные нормы этикета низшей расы по отношению к высшей всегда оставались суд Линча и ку-клукс-клан. В фильме Тарантино есть фарсовая сцена, где толпа всадников собирается прикончить главных героев, но из-за плохо сшитых балахонов никто ничего не видит в глазные прорези. В результате их самих приканчивают в хитроумной ловушке. Формально последний закон Кроу был отменен в Джорджии только пятьдесят лет назад, а в 2013-м обнаружился юридический курьез, несомненно, основанный на историческом «ползучем» сопротивлении южан: штат Миссисипи, как оказалось, формально не ратифицировал в должном порядке 13-ю поправку и, следовательно, рабство в нем не было отменено!

Несмотря на абсолютные успехи толерантности, осознание ответственности за прошлое и расовую контрдискриминацию в американском обществе, обличение рабства в традиционном фильме «12 лет рабства» или в хулиганском «Джанго освобожденный» – событие для Америки ключевое.

Команда «Джанго» в большей степени действует на уровне моральной философии и, так сказать, историко-культурного исследования. Ее сюжеты и персонажи живут не только на рабовладельческом Юге в 1858 году, но и в широком контексте художественных и идейных аллюзий. Тут дело в мастерстве обращения Тарантино с материалом – цитатами, «приветами» и «перевертышами» одних эпизодов (чужих и собственных) в иные и часто противоположные по смыслу. В филигранном превращении, казалось бы, зрелищной и щегольской вереницы кадров в повод для серьезного анализа. Идейные ружья выстреливают у этого режиссера чаще, чем настоящие, а уж эти действуют беспрерывно – насилие, доведенное до гротеска, царствует в «Джанго освобожденном» так же безраздельно, как и в «Бесславных ублюдках».

Имя главного героя отсылает одновременно к конкретному бельгийскому джазовому гитаристу-цыгану Джанго Рейнхарду, которого Тарантино, по собственному признанию, «любил послушать в юности и сам бренчал его мелодии», и к глубоким индусским корням, в цыганском инварианте которых заклинание «джанго!» означает «я пробудился!». А также, что известно, к одноименному спагетти-вестерну (1966) Серджо Корбуччи про «Дон Кихота» с мексиканской границы, который таскает за собой пулемет в гробу. Вполне логично, что тот старый Джанго – знаменитый Франко Неро мелькает и в новом «Джанго» в образе держателя своры специальных бойцовских рабов, развлекающих своих хозяев поединками за большие деньги в аристократических гостиных. Когда нынешний герой в исполнении Джейми Фокса представляется ему: «Д-Джанго. «Д» не произносится», тот с улыбкой отвечает: «Я в курсе».

Имя чернокожего богатыря-борца «д’Артаньяна», на которого хозяин, изу­вер-франкофил, за побег от очередного гладиаторского поединка натравливает собак, отсылает, естественно, к квартерону Александру Дюма-отцу.

Название мифической борьбы «мандинго», вокруг которой вертится часть сюжета, не только заставляет вспомнить фильм Ричарда Флайшера (1975) по роману Кайла Онстотта, где рабы из малийского племени мандинка тоже сражаются на потеху хозяев, но и задает лукавую обманку под маской хоть и гротескного, но исторического правдоподобия событий, о которых рассказано с таким яростным укором. Никаких потешных боев негров на американском Юге на самом деле никогда не было – раб, тем более сильный, здоровый и выносливый, считался большой ценностью и никто не стал бы подвергать его смертельной опасности даже в надежде сорвать большой куш на ставках.

Зловещий дворецкий в доме жестокого плантатора Келвина Кэнди, раб из дворни, упивается своим жалким положением вознесенного капризом хозяина над черным скотом старосты и служит господину с такой изощренной собачьей преданностью, какая была бы немыслима ни для одного подлинного, свободного «бенифициара» рабовладельческого строя. Он ловит, разоблачает и мучает своих соплеменников с таким удовольствием и талантом, что кроме общего места о классической психологии домашнего раба мы распознаем здесь доведенный до абсурда «злой аватар» добродушного дяди Тома из романа Гарриет Бичер-Стоу – такого же верного челядинца, проповедовавшего непротивление рабству и добродетель смирения.

«12 лет рабства»

«Джанго освобожденный» – изощренная притча. Мифологическое содержание подано в форме, лишь слегка отклоненной гротеском от исторического правдоподобия. Некий словно бы ниоткуда пришедший под шутовской личиной дантиста немец с не менее говорящим именем доктор Кинг Шульц (Кристоф Вальц) работает охотником за головами – получает от властей штатов лицензии на отстрел скрывающихся преступников. Действует этот смертоносный фокусник, сухопутный капер – помесь Робина Гуда с графом Калиостро – безжалостно, с европейской куртуазностью и ошеломляющей жестокостью: не забывает обволакивать любезностью тех, в кого не раздумывая стреляет. Чтобы опознать своих будущих жертв, он освобождает при романтических обстоятельствах нег­ра-супермена Джанго и начинает действовать с ним сообща. Преисполнившись веры в его профессиональные качества и силу личности, Шульц открывает ему притчевую линию фильма – рассказывает классическую нордическую легенду о Зигфриде и Брунгильде. Так Джанго превращается в Зигфрида, а фильм – в архетипический «квест» о спасении сказочной королевы: жену неукротимого «Освобожденного» по прихоти бывшей хозяйки-немки зовут Брумхильдой и она томится в жестоком рабском плену у злого волшебника – хозяина гибельного для негров поместья Кэндиленд («Карамельной страны»!). «Месть тут ни при чем, это все любовь и верность, заставляющая героя – свободного беглого раба – идти по трупам к своей цели. Всему виною старинная легенда, утверждаю­щая, что рыцарь обязан спасти свою принцессу», – на голубом глазу утверждает Квентин Тарантино. И вот, превратившись таким образом в сверхличность, переместившись из пространства обычного существования в предлагаемых обстоятельствах в мир героической метафоры, этот Джанго спасает свою Хильди, губит белый замок злодея в очистительном огне динамитного взрыва и в подлинно вагнерианской манере удаляется на коне в ночь.

Здесь знаменательно все: от шуток до философии. И то, что против геноцида черных выступает единственный из белых, «бывший штандартенфюрер», немецкий «охотник за евреями» из «Бесславных ублюдков» (его тоже играл Вальц), и нордическая легенда, источник любимых символов Ницше и Гитлера, в качестве архетипической подоплеки антирасистской борьбы.

Наконец, образцово нацистская речь безупречного джентльмена Келвина Кэнди (Леонардо Ди Каприо), который – не понимая, отчего рабы не убивают хозяев-мучителей, а десятилетиями служат им, – прибегает к френологическому объяснению этого факта: дескать, у представителей низшей расы три особых пупырышка на тыльной стороне черепа, которые обрекают их на покорность. При этом он, словно заправский профессор расовой антропологии в «третьем рейхе», выставляет на стол череп умершего негра и объясняет суть своих научных изысканий… Через несколько дней после премьеры «Джанго освобожденного» режиссер-афроамериканец Спайк Ли жестко заметил в своем Твиттере, что, мол, «американское рабство было не спагетти-вестерном, а Холокостом». Однако разве данный «спагетти-вестерн» не демонстрирует, что идеология и практика рабовладения в США ничем морально не отличаются от фашизма? Причем, в отличие от этого мира, образ старого доброго Юга во многом сохранил для всех нас ореол очарования, романтизма и благородства, сияющий со страниц «Унесенных ветром» и других подобных произведений, несмотря на неприятный факт владения одних людей другими. А вот замечание автора «Джанго», высказанное в интервью чернокожему историку Генри Луи Гейтсу: «На мой взгляд, Америка – одна из редких стран, у которых не было необходимости – иногда под принуждением остального мира – прямо посмотреть в лицо своим прошлым грехам. Между тем, только взглянув им в лицо, можно начать работать над тем, чтобы двигаться дальше». Нам известна еще одна великая страна, которая, не оказавшись под принуждением остального мира, в лицо прошлым грехам смотрит взглядом невнятным, смятенным и некритическим. Как хорошо было бы иметь у себя подобное тарантиновскому энергичное, бескомпромиссное и недидактическое кино о сталинском времени!..

В фильме Маккуина «12 лет рабства» нет смысла высматривать волшебно-метафизические метатексты и вообще особые символы сверх прямо представленных на экране. Помимо все той же картины беспросветного страдания и унижения зритель здесь призван осознать один кардинальный вопрос: как в передовом демократическом обществе середины XIX века могла произойти подлинная история Соломона Нортапа, свободного человека, средь бела дня обращенного в чью-то собственность? Как могла она случиться на виду и при участии людей вполне развитых, обогащенных культурным, интеллектуальным опытом и не отягощенных изуверскими традициями – юридическими, религиозными, бытовыми?

Понятно, что рабство не в кнутах, не в изуверстве и вырывании чресел, а в сознании всех, кто в нем задействован. Понятно и то, что в основе рабо­владельческого строя, где и когда бы он ни существовал, примерно одинаковые базовые постулаты, будь то Древний Рим, царская Россия или юг США. Однако по природе своей, по экономическому, политическому, религиозному климату, по своей культурной карте это совершенно разные общества.

Конечно, экономический фактор играл в Америке важную роль. Однако именно закабаление расово чуждых, «низших» существ имеет гораздо более глубокие этические и эпические корни. И это кардинальный фактор для понимания американского социума и даже для понимания англосаксонского, протестантского взгляда на мир в целом.

Вот история Соломона, невольника поневоле и по недоразумению (звучит как парадокс). Жила в свободном штате Нью-Йорк семья из пяти человек: муж, жена и трое детей. Отец семейства, как когда-то его отец, состоял в наемном услужении у некоего офицера, с которым имел добрые отношения, так что, уволившись, даже взял на манер древнеримских вольноотпущенников благородную фамилию бывшего хозяина. Соломон Нортап плотничал, столярничал, работал на строительстве мостов, имел небольшую ферму и выучился играть на скрипке, но дела его шли ни шатко ни валко, и он все время искал приработка. Однажды повстречался с двумя мошенниками, промышлявшими в паре, – совершенными «прототипами» Короля с Герцогом из «Гекльберри Финна». Они облапошили его, как простака, каким он, вероятно, и являлся. Пригласили играть на скрипке в цирковой труппе, а переехав вместе в рабовладельческий Вашингтон, округ Колумбия, просто отобрали документы и продали за 650 долларов на корабль работорговцев, идущий в Новый Орлеан.

Последовали пресловутые двенадцать лет каторжной работы, унижений и мытарств, всяческие приключения и удивительные встречи (историки литературы много позднее даже обвиняли Бичер-Стоу в том, что она просто списала многие из них в «Хижине дяди Тома»). Освобождение пришло, только когда удалось заполучить из штата Нью-Йорк двух белых свидетелей подлинной личности несчастного, причем одним из них стал Генри Нортап – сын бывшего нанимателя Соломона. Только тогда юридически несостоятельному владельцу, плантатору Эппсу, пришлось отступиться и официально сдать незаконную собственность представителям Нью-Йорка.

Нортап вернулся домой в 1853-м, в том же году написал при помощи белого журналиста Уильяма Дэвиса мемуары, за которыми экранные события картины Стива Маккуина следуют абсолютно рабски – вплоть до диалогов. Еще через некоторое время Соломон нашел и подал в суд на виновников своих злоключений, пресловутых Короля с Герцогом, но у него ничего не вышло: в свободных штатах черные тоже не пользовались правами гражданства – любые их заявления против белых граждан признавались юридически ничтожными.

Соломон Нортап сделался видным аболиционистом. Публично выступал перед белыми и черными на эту тему, за что неоднократно подвергался угрозе линчевания. А потом вдруг… опять исчез. Следы его теряются, семья бросилась на поиски, но не преуспела. И можно только гадать, какие новые муки претерпел он в конце жизни.

Могла ли такая история произойти в Новое время где-либо, кроме США? Категорически нет. И не только из-за уникальной политической шизофрении, при которой в одном федеративном государстве существовали две диаметральные законодательные системы.

Еще во времена становления англиканской церкви и противостояния с Непобедимой армадой один из архиепископов Кентерберийских первым предложил соотечественникам «каждый день преклонять колени, благодаря Бога за то, что сделал их англичанами». Уже в ХХ веке британский офицер и известный в Лондоне эксцентрик-бонмотист Альфред Уинтл продолжил: «…а то ведь, не дай бог, Он мог сделать меня шимпанзе или мухой, французом или немцем». Сесил Родс, архитектор Британской империи, полагал, что родиться в англосаксонском мире равносильно выигрышу по лотерейному билету.

Подобный способ решения философской проблемы «Мы и другие», «Я  и другие» полностью унаследовали и закрепили американцы. WASP – White Anglo-Saxon Protestant – носители именно этих идейно-генетических свойств – получали право прохода в Новый Иерусалим, именуемый Соединенными Штатами. Он завоевывал, творил их, влекомый именно сознанием собственной исключительности. Рабовладение блестяще вписалось в богатую традицию протестантской проповеди и сам дух протестантского христианства, где все опирается на Писание, Слово Божие якобы в чистом виде.

Для каждого низшего существа его хозяин – духовный опекун и проповедник, обязанный ему проповедью. Даже на самом излете рабства, за несколько дней до начала Гражданской войны, известнейший пресвитерианский златоуст Юга Генри Торнвелл говорил с кафедры во Флориде: «Воистину, когда говорят, что рабство несовместимо с человеческими правами, не понимают, какое место на древе этих прав рабу предначертано занимать. Нет сомнений, что он лишен многих прав, принадлежащих его господам. Но способен ли он был бы пользоваться ими? Наделил ли его Господь способностью справиться с обязанностями, какие неизбежно налагает свобода?..» Если убрать из этой проповеди характерную церковную стилистику, она зазвучит в точности как отрывок из «Мифа ХХ века» или «Моей борьбы»!

Невозможно обольщаться мыслью, будто эта догма была в одночасье унесена ветром Гражданской войны. Причудливо видоизменяясь, она существует все эти 150 лет. В 1860-м кандидат в президенты США Авраам Линкольн, этот мессия аболиционизма, публично выразил одобрение справедливому решению Верховного суда, которое гласило: подобно тому как никто не может по закону лишить северянина его коня, да не лишит никто южанина его раба. Еще Линкольн считал, что «не будет для Америки худшего бедствия, чем равенство рас», а в Гражданской войне виноваты черные, поскольку белые дерутся «из-за тех, до кого им нет никакого дела». Он противился распространению рабства на новые штаты, дабы «они не стали рассадником ниггеров», и намеревался выселить всех черных обратно в Африку, к чему, возможно, и приступил бы, если бы не был убит в 1865-м.

Вместе с тем было бы несправедливостью абсолютизировать эту идею об англосаксонском рабстве. Во-первых, были и подлинно великие американские аболиционисты разных цветов кожи: Нэт Тёрнер, Джон Браун, Джеррит Смит, Уильям Ллойд Гаррисон и Сэмюэл Хауи.

Во-вторых, такое отношение к инородцам – не абсолютная прерогатива англосаксов. Вот знаменитый парадокс в истории морали: епископ Бартоломе де Лас Касас, первый на свете европейский заступник индейцев, был также и первым, кто предложил ввозить в Америку черную рабочую силу, чтобы облегчить участь бедных туземцев и уберечь от полного истребления. Весьма возможно, что жестокости и убийств в количественном исчислении случалось даже больше в латинских колониях, чем в британских, хотя бы потому, что на территорию будущих США попало только 4–7 процентов «валового работоргового продукта». В конце концов, последней большой страной, официально отменившей рабство, была Бразилия. Она сделала это в 1888 году, а между 1860-ми и 1880-ми приняла у себя целые колонии плантаторов-беглецов из побежденной Конфедерации.

Восприятие «покоренных племен» как «угрюмых» «полудетей-получертей», однозначно подлежащих обучению и руководству, делает англосаксонский колониализм особенно тяжелым. Кортес мог жечь живьем десятки тысяч индейцев, по-суеверному ужаснувшись их варварскому, некатолическому духу. Он потому и убивал, что подходил к ним эмоционально, как к личностям, то есть врагам. Для протестантов рабы и туземцы никогда не были врагами. Они воспринимались представителями другого биологического вида.

Испанцы вскоре после открытия Америки устроили своего рода грандиозную научную конференцию по важнейшему вопросу: «Являются ли индейцы полноценными людьми, а если да, то как дети Адама могли оказаться за океаном?» И нашли объяснение, выход из положения: индейцы – это не кто иной, как потомки двух исчезнувших колен Израилевых! С тех пор начался процесс метисизации, предоставления индейской знати европейских дворянских титулов, земельных наделов и т.п. Когда в эти колонии стали прибывать чернокожие, отношение к ним оказалось аналогичным – не прошло и века, как масса рабов по цвету кожи ничем не отличалась от хозяев. Католики проголосовали сердцем, и генетическое сравнение современных латино- и североамериканской цивилизаций – лучшая иллюстрация этого факта.

Неудивительна интерпретация этой идеи в фильме «Джанго» и «12 лет рабства». Черные рабы воспринимают себя как «волков среди людей», как представителей иной экосистемы, для которых возможна лишь одна дилемма в отношении поработителей: подчинение или уничтожение. Душевным чувствам тут не место, как не место им в отношении к муравьям или к китам-касаткам. В этих картинах возникает взаимная перекличка: можно сравнить поведение мнимого раба, рожденного на воле, с повадками мнимого свободного, рожденного рабом.

Соломон Нортап, получив рабскую кличку Прэтт и невольничью участь, все же с готовностью реагирует по-человечески на кажущуюся человечность угнетателей. Священник Форд говорит с ним ласково, привечает и дарит скрипку – и вот уже защищает его в глазах товарки по несчастью Нэнси. А Нэнси тот же Форд вынужден был купить отдельно от детей, их ему не продали – рабовладелец даже жалуется жене на жестокость работорговца. И жена Форда утешает Нэнси – дети скоро забудутся. Соломон умилен: эти люди не виноваты в том, что владеют невольниками. Но безутешная мать – природная рабыня! – знает цену добросердечию и гуманности эксплуататорского биовида, знает, куда ведет дорога, вымощенная их благими намерениями. Естественно, она оказывается права – вскоре хозяин без сожаления отдает Прэтта за долги в руки заведомых изуверов.

«12 лет рабства»

Знает эту цену, разумеется, и Джанго – потому и действует по старому латинскому принципу для собак: «Не раздумывай, кусай». «Убивать белых и чтобы тебе за это платили? Конечно, такая работа нравится» восставшему мстителю, обретшему волшебную силу для уничтожения господ.

Но что самое замечательное – будучи воспитанными на старательно вбиваемой в их головы протестантской интерпретации Писания, а значит, на безжалостной сухости и фатальном предопределении Ветхого Завета не в меньшей степени, чем Нового, рабы сами прониклись этим духом и извлекли из него свой морально-идейный экстракт. Ведь и Тора относится к рабству как к чему-то естественному, как трава. Рабовладельцами были и Авраам, и Иаков. Оказавшись побежденными, евреи попали в египетское рабство, и уж, конечно, все они состоят в рабстве у Бога… И вот по классической – обратной – логике национального унижения афроамериканцы, подобно древним иудеям, осознали себя избранным народом! За доказательствами далеко ходить не надо – достаточно услышать, с какой страстной искренностью поют они спиричуэлы на ветхозаветные сюжеты вроде классического Let My People Go. Навязанная им идеология отдельности, непричастности к «основному» человечеству спровоцировала этот бессознательный выбор: через бесправие, унижение и страдание к высшей гордости и величию, недоступным прочим.

В 1990-е годы журнал «Дружба народов» для рубрики «Нация и мир» заказал жительнице Миссисипи из старинной южной белой семьи эссе о ее детстве, проходившем в первые годы после второй мировой войны. Одной из его основных тем была, естественно, сегрегация и отношение к чернокожим и с чернокожими в тот период. В сухом остатке рассказ пожилой дамы сводился к тому, что контактов не было никаких – разве что няни пугали детей историями об ужасах, которые происходят в черных кварталах, чтобы напуганные дети туда не совались. Примерно в те же годы я сам, тогда еще будучи школьником, попал ненадолго в штат Миссисипи. Мне предложили устроить встречи с американскими сверстниками, чтобы рассказать, как «живут российские дети в стране российских детей». Помню чувство удивления – после отмены сегрегации и законов о запрете межрасовых браков прошло уже тридцать лет, но учебные заведения для детей четко делились по цвету кожи. Я даже загадывал несколько раз, в какой класс войду в очередной день – черный или белый. При этом содержание бесед особенно не разнилось – дети были в среднем развиты примерно одинаково и интересовались одним и тем же.

Все эти обстоятельства меня тогда удивили, и я обратился за разъяснения­ми к приятельнице, в чьей семье прожил несколько дней (память случайно сохранила даже имя – Шенди Филипс). «Разве черным до сих пор препятствуют учиться вместе с вами?» «Да ты что, – отвечала Шенди. – Они не хотят. Они нас считают голубоглазыми дьяволами – так сказал Элайджа Мухаммед[1]. Если б я встречалась с черным, его родители, наверное, выгнали бы его из дома». С тех пор прошло около двадцати лет. Случайно я узнал, что Шенди Филипс вышла замуж. За черного. И спустя несколько лет разошлась. Каждый теперь самостоятельно несет свое бремя.

«12 лет рабства»
12 Years a Slave
По роману Соломона Нортапа
Автор сценария Джон Ридли
Режиссер Стив Маккуин
Оператор Шон Боббитт
Художники Адам Штокхаузен, Дэвид Стейн, Патриция Норрис
Композитор Ханс Циммер
В ролях: Чиветел Эджиофор, Майкл Фассбендер, Лупита Нионго, Сара Полсон, Бенедикт Камбербэтч, Брэд Питт, Пол Дано, Пол Джаматти, Элфри Вудард, Куавенжаней Уоллис
Regency Enterprises, River Road Entertainment, Plan B Entertainmen, New Regency Pictures, Film4
США – Великобритания
2013

[1] Основатель могущественной в середине ХХ века организации «Нация ислама», которая проповедовала богоизбранность черной расы.