Имя лауреата определяет тайное голосование жюри. 

Из устава премии «Поэт» 

Я пришла к поэту в гости. К Иосифу Бродскому – на Мортон-стрит. Было интересно. Среди прочего заговорили о премиях. Вернее, о возможной организации новой премии – наподобие русской поэтической «нобелевки». Только Кушнера в жюри не возьмем, отрезал Бродский. Возьмем Уфлянда. Я от шока язык проглотила – кто же, как не Бродский, открывал тут в Нью-Йорке кушнеровский вечер прямо-таки золотыми словами? Кто величает Кушнера в предисловии к последней его книге?

А при слове «жюри» вдруг вырвалось что-то вулканическое. Подземное, подсознательное, огненное.

…Было время, когда не существовало никаких литературных премий, кроме Сталинской, позже Государственной, и Ленинской. Как там принимались решения, куда колебалась комиссия, известно по дневникам шестикратного лауреата Сталинской премии и члена Госкомиссии Константина Симонова («Глазами человека моего поколения»). Понятно, что принимал окончательное решение по Сталинской премии товарищ Сталин. Кстати, он читал все выдвинутые произведения – и еще некоторые не выдвинутые. Еще со сталинской поры было известно: кому надо, тому и присудят. У новоиспеченного лауреата резко менялся уровень жизни: шутили, на Госпремию лауреат может купить дачу, машину и сменить жену. И даже не на премию, а на то, что к ней полагалось: издания и переиздания во всех республиканских и областных издательствах.

В 1990-м Москву посетил знатный иностранец – сэр Майкл Кейн. У себя в Великобритании он имел самое непосредственное отношение к фирме Booker и к литературной премии того же названия. (Booker, кстати, это вовсе не про книги – так, омоним, совпадение: Booker это про бройлеров, отсюда и деньги на премию.) Сэр Майкл оказался не только меценатом, но и поклонником русского романа. И вот чтобы не дать ему погибнуть (а в конце 80-х – начале 90-х такая возможность была вполне реальной), он и учредил в России первую независимую премию за роман года – «Русский Букер» (в Англии Booker насчитывал уже не один десяток лет и функционировал успешно, привлекая внимание к жанру романа, новым писателям и новым изданиям).

И заверте…

Первое же присуждение премии оказалось спорным – и даже вызвало у большей части литературной общественности бурное негодование. Досталось и всему жюри под руководством Аллы Латыниной. Требовали объяснений. Премию пронесли мимо Людмилы Петрушевской («Время ночь») и Владимира Маканина («Лаз»). Присуждение премии Марку Харитонову за роман «Линия судьбы, или Сундучок Милашевича» сочли несправедливым. А поскольку премия была абсолютной новинкой – первая независимая, много денег (в валюте), «соткалась» от заграничного джентльмена, англичанина, да еще и сэра, – почти Воланд! «Мастер и Маргарита», да и только, – был страшный ажиотаж вокруг решения и вручения, и все это транслировалось прямым включением в эфир программы «Время»; ровно в девять вечера к публике, расположившейся за столиками закрытого ресторана Дома архитектора (ну прямо твой «Грибоедов»), торжественно вышло жюри и огласило свое решение… Шум, крик, кто-то ведь уже хорошо к этому часу отдохнул; а Петрушевскую «подали» телезрителю со склоненной головой, лицом, закрытым руками, за столиком с батареей бутылок… ведь каждая камера следила за своим финалистом.

Прошли годы.

«Русский Букер» исправно функционирует, но почти каждое его решение оспаривается в неоднородной литературной среде. Скандальный случай был и внутри самого жюри – и этот нарыв прорвался на церемонии вручения. Когда председателем жюри был Василий Павлович Аксенов, то в шестерку финалистов вошел (с новым романом) Анатолий Найман: именно ему и хотел Аксенов отдать премию. Но жюри за­упрямилось и пересилило (количеством голосов) своего председателя: лауреатом стал не изысканный Анатолий Найман, близкий Аксенову по поколению, а сравнительно молодой (тридцатисемилетний на тот момент) провинциал Денис Гуцко с актуальным социальным романом «Без пути-следа» – о судьбе русской семьи в Грузии и Абхазии, беженцах и переселенцах.

Рядом с «Русским Букером» возникали и продолжают возникать новые независимые или зависимые – от спонсоров, от учредителей, как посмотреть – премии. Общее их число сегодня зашкаливает за полтысячи: на русскую художественную словесность во всех ее жанрах.

Премии возникают, живут, функционируют, потом умирают (бывает и такое) или замораживаются. Сейчас можно сказать о Премии имени Юрия Казакова – за лучший рассказ года, – что «пациент скорее мертв». Последний сезон пропустила Премия Ивана Петровича Белкина – за лучшую повесть года, премия уникальная – формата повести нет в других литературах, к тому же это единственная в мире премия, названная именем литературной авторской маски, литературного персонажа.

Причина одна: отсутствие средств от спонсора.

Небольшие, изящные жанровые премии, подчеркивающие определенные тренды, акцентирующие направления, испытывают трудные времена. Но рядом возникают несравненно более крупные в денежном выражении – например, премия «Большая книга». Учредители – ряд частных лиц и организаций плюс Роспечать; то есть премия по многим параметрам независимая, но с явным государственным вложением и присмотром. Это премия, за которой следят и со спортивным интересом: крупная сумма награды привлекает не только литературное – просто жадное внимание. За «Большой книгой» (жанр, как вы понимаете, совсем развитый; книга должна быть большая и новая – роман, нон-фикшн, то есть биография, мемуар, сборник повестей и рассказов и т.д.) потянулись в денежном выражении «Дебют» (премия в миллион рублей) и «Русский Букер» (премия за полтора миллиона)…

Чем крупнее премия, тем более многоступенчатым способом принимается решение: сначала эксперты, а потом уже жюри – «Русская премия», она присуждается за литературное произведение на русском языке, автор которого живет за пределами России. Или, как в «Большой книге»: сначала номинированные тексты читают члены экспертной группы, их около дюжины (на 350–450 крупных произведений), они же отбирают «короткий список» из десяти-пятнадцати книг, а потом стоглавое жюри, которое просто ставит каждому свои баллы (считает счетная комиссия).

Или все происходит таинственно, скрыто не то что за стенами совещательной комнаты, а даже для самих членов жюри: каждый выдвигает две свои кандидатуры и голосует по электронной почте, а координатор подсчитывает баллы, потом еще один круг – так работает премия «Поэт» (полтора миллиона за вклад в современную русскую поэзию).

Кстати, именно с последним решением «Поэта» связан последний литературный скандал. Совокупным решением премия была присуждена Юлию Киму – и в знак протеста жюри покинули Александр Кушнер, первый лауреат этой премии, и Евгений Рейн, один из последних ее лауреатов (в одном из интервью разъяренный Рейн назвал Кима «графоманом»). А на торжественной церемонии праздничное настроение лауреату сильно подпортил тоже поэт-лауреат и член жюри (по правилам премии новый лауреат автоматически входит в жюри и становится его председателем на следующий год) Евгений Евтушенко, второй год подряд яростно лоббирующий Наума Коржавина… именно о нем, своем кандидате, он и сказал, и очень эмоционально, в «приветственном слове» Киму.

Так что и жюри порой действует если не на «разрыв аорты», то на разрыв отношений. Бушуют страсти.

Вернусь к «Русскому Букеру» и к последнему его присуждению. Журнал «Вопросы литературы» возглавляет Игорь Шайтанов, он же является литературным секретарем этой премии; на протяжении последнего десятилетия в журнале ежегодно публикуются материалы острых литературно-критических дискуссий, «круглых столов», проводимых по горячим следам присуждений. В одном из последних номеров журнала печатаются материалы очередной дискуссии, а встык с ней – ­статья Олега Кудрина, подвергшая основательной критике каждый из романов-финалистов!

И под конец – картинка с церемонии. Как всегда, неторопливо движется от блюда к блюду торжественный букеровский обед в «Золотом кольце» на Смоленской площади, шестеро финалистов уже получили свои букеты и дипломы, и ближе к десерту будет объявлен лауреат года. Среди финалистов ставки сделаны на «Обитель» Захара Прилепина – за две недели до этого он уже сорвал куш «Большой книги» (я сидела на церемонии в первых рядах и невольно слышала, как Сергей Нарышкин был потрясен тем, что и Захар – не Захар, и Прилепин – не Прилепин, а литературный псевдомим Евгения Лавлинского; имя наглухо приварилось к облику). И туда, на церемонию в Румянцевский зал бывшей Ленинки, с Захаром Прилепиным пришла группа поддержки – наголо бритые черномаечники в бутсах; а здесь с ним за столом сидели родные и та же группа поддержки. Как только было объявлено, что победил Владимир Шаров («Возвращение в Египет»), а не он, – Захар мгновенно покинул зал вместе со свитой, презрительно оставив на стуле букет и совсем ненужный ему диплом. Так его уязвило решение жюри первой независимой российской премии, ровесницы новой России.

…А как весело присутствовать на церемонии нарядной, но ничего не знающей ни о привходящих интригах, ни о тайнах совещательных комнат. Это возможно только когда награждаются лауреаты совсем других видов искусств… Так, зимой этого года я была соведущей (вместе с Валерием Семеновским) первой церемонии новой театральной премии «Театральный роман».

Кроме скандала, как самого яркого «хвоста» премии, иногда за решением жюри следует глухое недовольство. И ропот.

Это случается и с такой уникально прозрачной – на фоне всех других – премией, как «НОС».

И связано это с несколькими причинами.

Из них главные: размытость, неотчетливость критериев: НОвая Социальность – это одно, а НОвая Словесность – все-таки совсем другое, и совпадать оба этих прокламируемых в премиальном уставе критерия могут, но чрезвычайно редко, из-за чего выход в финал, несмотря на открытость публике голосования, поддержанного аргументацией членов жюри, бывает проблематичен. И в финал из-за этой размытости попадают головокружительно несопоставимые произведения, среди которых практически невозможно выбрать победителя. Например, «История болезни» Ирины Ясиной, документально рассказывающая о стоическом сопротивлении болезни и реакции родных и близких, и роман-верлибр Марии Рыбаковой «Гнедич» о первом русском переводчике «Илиады». Забавно, что порою сами члены жюри разных премий, настоящие профессионалы, можно сказать, даже зубры профессии, противоречат друг другу при определении формата того или иного текста. Рыбакова получила за «Гнедича» 1) поэтическую премию Anthologia; 2) роман вошел в шорт-лист премии «НОС»; 3) роман стал лауреатом «Русской премии» в номинации «Короткая проза». Вот такие парадоксы.

Но – опять о «НОСе» и прозрачности его жюри.

Все члены жюри открыто и убедительно высказались за присуждение премии Ирине Ясиной. Наступает последний момент: члены жюри опускают свои голоса в мешок, который им подносит Ирина Прохорова, вдохновитель и распорядитель. И на глазах почтеннейшей публики, заполнившей большой зал, вскрывает его и считает голоса. Общее «ах – нет, не Ясина, а совсем другой победитель…» Жюри краснеет и бледнеет – а что такое коллективная ответственность жюри? Нет такой… Все-таки при всей прозрачности «имя лауреата определяет тайное голосование жюри», как прописано в уставе премии «Поэт», где на самом деле нет обсуждения и голосования, а есть заочное выставление баллов.

И с моей Премией Ивана Петровича Белкина (я, руководитель и координатор, ее придумала и учредила) тоже был скандал: его печатно устроил Андрей Битов, председатель жюри. Премию в тот год коллективным решением жюри (то есть непосредственно «балльным» голосованием, мягким рейтинговым) присудили Владиславу Отрошенко за повесть «Призрачный город»; а председатель жюри отстаивал другого финалиста, Алексея Лукьянова. И что же делать? Смириться? Да, скандала на церемонии со стороны Битова не последовало – но последовало энергичное битовское эссе «Записки жюриста», где Битов активно разбирался с неправильным решением неправильно устроенного, по его мнению, жюри (у каждого из пяти членов жюри – один голос, председатель арифметическим преимуществом не обладает).

В результате Битов так разозлился, что придумал на следующий год свою премию – «Новую Пушкинскую», она присуждается в двух номинациях, «старшенькому» и «младшенькому» (выдвигает и принимает решение сам Андрей Георгиевич единолично и единоправно). И дал-таки премию Алексею Лукьянову. Настоял на своем – и возникла еще одна ежегодная церемония в Музее А.С.Пушкина, с чем я нас всех и поздравила. Компенсируем каждое несправедливое решение своим справедливым! Новая премия – новая интрига.

В итоге – в России сегодня вряд ли ежегодно наберется достаточное количество значительных произведений на каждую литературную премию…

Да и авторитетных членов жюри (ежегодно сменяемых – по уставу многих премий) – тоже…

А теперь – о том, для чего существуют (и множатся) литературные премии.

Ну в самом деле – не для того ведь только, чтобы раздавать деньги.

Конечно, в принципе они существуют для того, чтобы разметить литературное пространство. Ведь и читатели (а среди них есть читатели-профессионалы по подходу к литературе), которым предлагается определенный выбор, и сами профессионалы-писатели по решениям и выбору жюри видят, кто и что сегодня поддерживается, какие произведения намечают, а может быть, и развивают новые литературные тренды.

Формулируя свой выбор, закрепляет ли жюри эти тренды? Бывает по-всякому.

Например, итоговое решение «Большой книги», может быть, не так существенно важно, как важен сам короткий список, определяемый группой экспертов. И именно по этим произведениям можно разобраться в направлениях современной прозы. Предпочтения средней (а значит, по вкусам, консервативной) публики здесь (в совокупности, повторяю, книг) угадываются. В этот «продуктовый набор» обязательно входят и по-писательски сделанные литературные биографии, байопики (Дмитрий Быков о Пастернаке, Людмила Сараскина о Солженицыне, Александр Кабаков и Евгений Попов о Василии Аксенове), качественная беллетристика, романы, для которых крайне важен сюжет, история и перипетии жизни главного героя, – например, книги Людмилы Улицкой; и семейная сага, особенно – женская, тоже сегодня почтенный и хорошо читаемый жанр (Дина Рубина, Марина Степнова, Анна Матвеева), и даже философски-исторический роман (Леонид Юзефович, Алексей Варламов).

Что касается «Русского Букера», то по его шорт-листам можно преподавать историю современной русской прозы. Эта премия в своих решениях работает не столько на мейнстрим (хотя и это бывает – так, в 2000 году жюри предпочло Людмилу Улицкую с ее «Казусом Кукоцкого» антиутопии «Кысь» Татьяны Толстой, философскому роману Алана Черчесова «Венок на могилу ветра» и роману Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени»), сколько на расширение читательского и (порой) на опережение писательского сознания. Хотя бы – неожиданным одобрением non fiction Рубена Гонсалеса Гальего «Белое на черном». Или вручением премии Владимиру Шарову за его сложный, не подстраивающийся ни под чьи вкусы роман «Возвращение в Египет», написанный в псевдопростой эпистолярной форме. Ну и нельзя напоследок не подивиться мощному премиальному успеху прозы Михаила Шишкина. За свой первый роман он получил всего лишь ежегодную журнальную премию (хотя эти премии весьма влиятельны для профессионалов и издателей), зато начиная со «Взятия Измаила» (Букер-2000), потом «Венерина волоса» («Национальный бестселлер» и «Большая книга», 3-е место) и «Письмовника» («Большая книга», 1-е место) он опередил всех других лауреатов крупных прозаических премий. Значит, его артхаусная, как ее часто называют, или филармоническая проза отмечена сразу и подряд несколькими составами различных жюри и экспертных советов. Так что тенденция к усложнению, если судить по последним решениям жюри (кстати, и повесть Татьяны Толстой получила своего «Белкина», и многосложный текст Алексея Макушинского «Поезд в Аргентину» был высоко оценен «Русской премией», примеры можно множить) нарастает. Это чувствует литературная среда, поднимая планку сложности – в неблагоприятной публичной сфере, работающей на консервацию и упрощение. Вот что еще важно: на это положительно реагирует (рублем!) и читатель, которому двадцать лет назад было все безразлично, что выбирают члены жюри, – успех у профессионалов никак не отражался на книжных продажах.

Да, премиальные сюжеты воздействуют на литературную среду, включающую прежде всего самих писателей. Но формируют ли они тренды чтения, оказывают ли влияние на читательскую публику? Только если складывается мода – на того или иного писателя. А мода очень зависит от пиара и самопиара. Моду на консервативного во многих смыслах Прилепина формирует в том числе сам Прилепин (плюс все другие составляющие – премии и т.д.), дразнящий и провоцирующий читателя-интеллигента, продуманно разжигающий либеральные страсти вокруг своей фигуры.