Виктор Александрович Никитин родился в 1925 году в подмосковной Ивантеевке. В начале 1943-го, бросив школу, ушел на фронт, после мобилизации поступил во ВГИК на художественный факультет. Работал на киностудии «Союзмультфильм» художником-постановщиком и художником-мультипликатором. «Снегурочка», «Пастушка и трубочист», «Сказка о золотом петушке», «Детство Ратибора», «О прекрасной Василисе Микулишне», «Как грибы с горохом воевали», «Мороз Иванович» – далеко не полный список мультфильмов, над которыми он работал. Знакомство Никитина и Параджанова связано с совместной работой над картиной «Андриеш» (1954), полнометражным дебютом режиссера (с Яковом Базеляном).

Воспоминания о Сергее Параджанове Виктор Александрович написал в 1991 году. Общая тетрадь с его записями хранится в Музее кино (фонд 1111, оп. 1, ед. хр. 93). Материал (с сокращениями) публикуется с любезного разрешения автора.

***

В этих небольших по объему записях о Сергее Параджанове я преднамеренно не касаюсь его взглядов на искусство, не оцениваю фильмы, не говорю о работе режиссера на съемочной площадке. Я вспоминаю о Параджанове-человеке, незаурядной личности, на формирование которой влияло время, в которое мы жили.

Весна. Начало апреля. Небольшой подмосковный городок[1], где я тогда жил. Я только что вернулся с этюдом домой и слышу в комнате оживленный разговор. Отец разговаривает с незнакомым мне гостем. Раздеваюсь, вхожу. Вижу молодого мужчину с наружностью южанина.

– Здравствуй, Виктор!

– Здравствуй!

– Я Параджанов Сергей. Вот разыскал тебя наконец-то. Нужно поговорить. Я тоже из ВГИКа.

Вот так и состоялось наше знакомство. Оказалось, что мы учились во ВГИКе почти в одни и те же годы[2]. Я на художественном факультете, он на режиссерском, но знакомы не были.

Я защищал свой диплом и, как обычно все студенты, ходил смотреть работы художников, развешанные в мастерских. Сергей тоже пришел посмотреть и, по его словам, увидев мой диплом, загорелся идеей сделать свою дипломную режиссерскую работу тоже на эту тему. Далее последовали непомерные восторги в адрес моих эскизов и рисунков. Разговор был такой шумный и непривычный для нашего дома, что мой отец иногда заглядывал в приоткрытую дверь – не поссорились ли мы?

Забегая вперед, скажу, что в то время я был, по молодости лет, непримирим в творческих вопросах. Сергей, вероятно, тоже, но не помню, чтобы на протяжении всей нашей дружбы когда-либо между нами пробегала туча.

Мой диплом был сделан по книге молдавского поэта Емилиана Букова[3] «Андриеш». Книга, написанная стихами, привлекала поэтичностью, безудержной фантазией, сказочностью образов добра и зла и, наконец, драматичной судьбой героев. Все это заинтересовало Сергея, и он, сделав свой режиссерский диплом, решил снять фильм на эту же тему. Добился одобрения на Киевской студии. И вот пришел предложить мне стать художником-постановщиком на этой картине. Он в Киеве, постановка «Андриеша» утверждена, и я должен (он сделал акцент на этом слове) работать с ним.

Я отказался. Ведь я уже три года работал на «Союзмультфильме» и менять свои планы на будущее пока не хотел. Да и опыта в большом кино у меня не было.

Что тут началось! На меня обрушился шквал доказательств моей неправоты!

– Ты закопаешь себя в этом болоте! Пойми же, это ведь серое благополучие – ваша студия «Союзмультфильм». Да и режиссеров-то у вас там нет!!! С кем ты будешь работать?!

– Сережа, но даже если студия – это болото, то оно все же кормит меня. Найти постоянную работу для меня сложно, ведь я живу не в Москве и оторван от всего, с чем связана работа художника. У меня нет никаких связей и знакомств. После Киева я окажусь просто на мели.

– Давай-ка сделаем вот что. Завтра же ты приедешь к двенадцати в «Детгиз». Я буду ждать тебя там и познакомлю с моим другом. Он редактор. Работой ты будешь обеспечен. Сделаешь книжку. Это же будет гениально! А в Киеве мы сделаем фильм. Ты был в Киеве?

– Нет.

– Нет??!!! Тогда даже разговаривать не о чем. Всё, решено!

Я упирался, но возможность познакомиться с «Детгизом» привлекла меня, и я согласился приехать в назначенное время.

«Андриеш», режиссер Сергей Параджанов

Забегая вперед, скажу, что до сих пор мне не приходилось встречать человека, у которого было бы столько друзей, сколько было их у Параджанова. Друзьями чаще всего становятся благодаря близости взглядов, интересов, профессий – среди друзей Сергея я видел столь не похожих друг на друга людей… возраст, интеллектуальный уровень, социальное положение, круг увлечений – все у них было разное.

Знакомство мое с «Детгизом» действительно благодаря Сергею состоялось, и не его вина, что я там не сделал ни одной книжки. Но это уже другая история.

Окончательного согласия работать в Киеве я не дал, но договорились так: Сергей вылетает в Киев и, как только будет готов первый вариант сценария, он вышлет его мне. Я его читаю и отсылаю обратно со своим мнением. И тогда решим дальнейшее.

Через некоторое время появляется Сергей со сценарием в моем доме, так же неожиданно, как и в первый раз.

– Вот, прочитай! Это будет потрясающе! Ты увидишь!

Нужно сказать, что в дальнейшем я заметил, что у Сергея существовала своя особая система оценок. Чаще всего двухбалльная. Или «потрясающе, гениально!», или «потрясающее дерьмо».

Сначала такой подход в суждениях об искусстве может показаться уж слишком упрощенным. Но думаю, что в случае с Параджановым этого сказать нельзя: природа этой категоричности в его рано сложившейся художнической натуре. В выстраданности взглядов. Позже, когда я узнал Сергея чуть ближе, меня не переставала удивлять широта его интересов, его страстная любовь к живописи, музыке, декоративному искусству, народному творчеству.

Я взял сценарий. Обещал быстро прочитать его и отправить – вместе с решением о моем участии в работе. Уже через три дня я исписал целую школьную тетрадь – там были заметки не только о сценарии, но и о моих взглядах на кинематограф. Получилось нечто вроде толстовского трактата о том, «что же такое искусство».

Господи, до чего же наивны, вероятно, были мои «откровения». Помню только, что сценарий я не пощадил.

Через несколько дней пришло письмо от Сергея. Как сейчас помню кричащие строки: «Что ты наделал?!! Зачем ты написал это письмо?! Ты убиваешь меня. Я рыдал, прочитав его».

Не знаю, так ли это было на самом деле. Но в дальнейшем мне пришлось привыкать к такого рода всплескам эмоций в его письмах ко мне. В этом письме было больше восклицательных знаков, чем слов.

Вскоре Параджанов снова появился в Москве, и мы решили, что я сделаю только эскизы декораций и буду приезжать в Киев по вызову, когда в этом будет необходимость. Вскоре выяснилось, что необходимость возникала довольно часто, и я приезжал в Киев на неделю-другую, и зимой, и весной, и летом.

Киев мне показал Сергей. Он умел это делать. Сколько же в нем было неутолимой энергии. В те дни, когда я приезжал в Киев, он почти не оставлял меня одного. С утра и до полуночи он водил меня по всему городу, не считаясь с моим настроением и со своими делами на студии. К концу дня я валился с ног, а он еще предлагал мне что-то посмотреть. Восхищаясь сам, он непременно ожидал не меньшего восхищения и от других. И искренне недоумевал, если восхищение других было не столь бурным, как должно быть, по его представлениям. Он как-то не допускал, что другие не видят так, как видит он.

Мне кажется, что у него была такая ненасытная жажда красоты, которую утолить было невозможно. Не отсюда ли такая страсть к разного рода собирательству красоты. Еще некуда было помещать эту красоту: когда я приезжал в Киев, Сергей жил в общежитии и, кроме кровати, на которой он спал, да ящика в общем шкафу для одежды, у него ничего не было. Но в этой, прямо скажем, небогатой комнате над его кроватью висела репродукция изумительного профильного портрета молодой женщины кисти известного итальянского художника эпохи Возрождения Антонио Поллайоло[4]. А на шкафу стояла целая семейка чудных горшков черной керамики из Закарпатья. С восторгом показывал он мне эти сокровища, ожидая такого же восторга от меня.

– Посмотри, как это написано! А вот это?

И доставал из ящика настоящего Сарьяна – букет цветов, написанный гуашью.

– Посмотри, какая поверхность, цвет и форма у этого чугунка, – нежно гладя его ладонью, как будто чугунок был живой, говорил он.

Но ничего не было в нем от скупого рыцаря, дрожащего над своими сокровищами. Наоборот, он удивительно легко расставался с ними, если видел не меньшего ценителя в другом. С такой страстью одаривать красотой других я встретился впервые.

Он был по-детски откровенен. Когда как-то, приехав ко мне домой, увидел на стене мою новую живописную работу, неподдельно восхищался ею и просто попросил подарить ему. Увидев, что я не очень решительно снял ее со стены, добавил:

– Ладно, ты это сделаешь, когда я женюсь.

И действительно, когда он закончил фильм, я получил от него телеграмму: «Срочно высылай эту живопись». Я понял, что холостой жизни Сергея пришел конец[5], снял со стены работу, открепил от подрамника холст, скрутил в трубочку «эту живопись» и отослал в Киев.

Я выполнил все договорные обязательства и прилетел в Киев накануне пасхальных праздников. Сергей был доволен, что все привезенные мной эскизы были одобрены худсоветом. Он же был именинником [от того,] что все идет хорошо. Но эскизов оказалось недостаточно, и Сергей попросил сделать еще несколько помимо обусловленных договором. Работать пришлось в гостиничном номере, что было не очень-то удобно. Три дня, пока я возился с эскизами, Сергей никого из друзей ко мне не пускал и сам, что было для меня удивительно, тоже не появлялся.

Вспоминая наши рабочие отношения, я с удивлением обнаружил, что никогда не слышал от Сергея резких критических замечаний. Не было даже просто естественного в работе спора по каким-либо моим предложениям. Я так и не знаю, как эту гармонию оценить. Что в ней проявилось – доверие ко мне как к художнику или счастливое совпадение представлений о задуманном фильме. И лишь перед тем как мне начать работу над эскизами, которые я должен был сделать дополнительно, он оговорил, что конкретно хотел бы в них увидеть. Так, например, он перечислил все, что может быть в панораме прохода Андриеша по селу, и этим ограничился. Когда я эту панораму написал, он посмотрел на нее внимательно и, хлопнув меня по плечу, сказал:

– Все отлично, блеск! Забираю!

Я в то время еще не знал, что Параджанов и сам отличный художник. Обычно, если режиссер хоть немного владеет карандашом и кистью да к тому же считает себя художником, он непременно старается навязать свое представление о характере декораций и не считается с ви́дением профессионала. В Сергее этого качества не было. Почему? Для меня это не ясно до сих пор.

Виктор Никитин. В избе. Эскиз к мультфильму «Мороз Иванович». 1981

В некоторых моих эскизах вообще не было никаких декораций, которые было бы необходимо строить. В них была только природа, настроение эпизода и герой фильма в этой среде. Но Сергей не отказывался от таких эскизов. Они чем-то были близки ему и нужны.

Иногда в тех эпизодах, где необходимо было приложить максимум воображения и фантазии, он не давал мне никаких пожеланий или советов, а просто ждал, что могу предложить я, – он не опасался растерять свое ви́дение сцены, столкнувшись с моим.

Фантазер и выдумщик он был замечательный. Так иногда я был в тупике, не зная, что же можно изобразить на эскизе и зачем что-то придумывать, если и так все ясно, если все надо снять на натуре, ничего к ней не прибавляя, без всяких декораций. Тогда он начинал перечислять, что там может быть, и передо мной вставала картина совсем не такой уж простой природы.

Весна. Пасха. Мы с Сергеем идем в Киево-Печерскую Лавру. У входа в Лавру сидят нищие. Сидят на земле отдельными группами. Старые и не очень. Жалкие, убогие, одетые в какие-то живописные лохмотья. Мы замедлили шаг и остановились неподалеку от них. Мы были заворожены этими типажами. Сергей обращает мое внимание то на одного, то на другого. Видно, что его это очень волнует. Волнует как человека, который сочувствует несчастным. Волнует, как может волновать только художника. Именно в такие моменты зреет эмоциональный опыт.

Один нищий сидит с зажженной свечой и смотрит в никуда. Взгляд у него отрешенный. Мы подходим ближе, подаем монетки. Входим в Лавру. Перед нами руины собора. Куча битого кирпича, штукатурки, известкового камня, и над этим холмом возвышается чудом уцелевшая стена, расписанная фреской, на которой изображены святые. Они скорбно смотрят на руины, когда-то бывшие собором. Я хочу все это написать. По совету Сергея я взял с собой ящик с красками. Но Сергей просил подождать с этим:

– Мы вернемся сюда, и тогда напишешь, а сейчас пойдем дальше.

Он повел меня вниз по тропкам.

Спустились в овраг. Он стал что-то разыскивать в кустиках на дне оврага. Наконец отыскал. Это оказался небольшой родничок, бьющий из-под земли.

Перекрестился, выпил воды из ладони. Вторую пригоршню вылил себе на голову, разгладил волосы и сказал:

– Виктор. Это святая вода, попей ее, ведь ты еще не скоро сюда приедешь.

Я сделал то же, что и он.

Я никогда не спрашивал его о том, как он относится к религии. Ведь это личный, интимный вопрос. Да и в то время это глубоко запрятывалось от других. Меня Сергей не стеснялся, проделав все это. Может быть, потому что, бывая у нас в доме, он видел религиозность моих родителей, обратил внимание на иконы, висевшие в углу комнаты, но тему религии мы никогда не трогали.

После родника со святой водой мы поднялись на другой склон оврага, к одиноко стоявшей среди вековых деревьев церкви. Церковь была закрыта, вокруг царило полное запустение. Сергей попросил подождать его здесь, а сам куда-то ушел. Вскоре он появился со стариком, которого знал. Старик открыл нам церковь. Мы вошли и оказались в полумраке дивного интерьера. Вдоволь насладившись созерцанием старины, мы вышли наружу. Старик ждал нас неподалеку. Сергей вынул из кармана плаща какой-то маленький сверток и передал его старику. Несколько слов благодарности, и мы стали возвращаться к ближним пещерам. Пещеры были закрыты для посетителей, но и тут у Сергея оказался знакомый старый монах, который все устроил. Он дал нам зажженные свечи, и мы вошли в лабиринты. Не буду описывать свои впечатления. Это ведь все равно что попасть в другое тысячелетие. Прикоснуться к истории прошлых веков.

Мы снова вернулись к руинам взорванного собора. Я сел писать его, расположившись с красками. Сергей сказал, что он часа на два исчезнет, а затем обязательно придет за мной. Время пролетело быстро. Я уже заканчивал свою работу, когда появился Сергей. Я уговорил его подождать меня еще немного. Мне так захотелось сделать еще один пейзаж с днепровскими далями, открывающимися с холма. Уговаривать не пришлось. Я быстро написал пейзаж и отдал его Сергею. Он сказал мне, что вечером должен навестить одного очень больного друга – «очень хорошего человека, оператора нашей студии. Он тяжело болен, лежит дома».

– Если ты не против, я подарю ему этот пейзаж и от тебя тоже.

– Конечно, конечно, какой может быть разговор, – согласился я.

На следующий день Сергей рассказывал в восторженных выражениях как был доволен больной друг:

– Ты знаешь, я повесил пейзаж над его кроватью. Он все время смотрел на него и сказал, что ему стало как-то легче на душе.

Я уже стал привыкать вот к таким Сережиным поступкам и сам не раз оказывался в числе одариваемых.

Как-то вечером он пригласил меня пойти с ним к его хорошим знакомым. Помню, мы вошли в большую квартиру старого дома. В прихожей был полумрак, и обстановка едва угадывалась. Нас встретила высокая, довольно стройная пожилая женщина с приветливым лицом, сдержанными манерами и пригласила пройти в комнаты. Сергей усадил меня за низенький столик, на котором лежали какие-то журналы, и сказал, что ненадолго уйдет. Я чувствовал некоторую неловкость, так как женщина тоже вышла из комнаты и я остался один в чужом доме. Минут двадцать Сергея не было. Вдруг он появился с каким-то свертком.

– Виктор, я хочу тебе показать кое-что. Только прежде дай мне слово, что не покривишь душой и скажешь правду. Честно скажешь, понравилось ли тебе то, что я покажу сейчас, или не очень. Скажи откровенно «нет», если нет. Да, впрочем, я и сам это увижу.

Он развернул сверток и стал смотреть, как я реагирую на увиденное. Передо мной было нечто замечательное. Я не скрывал своего восторга.

– Так вот. Это тебе. Бери.

– Нет, Сергей, я не могу это взять, ведь ты и сам понимаешь, что нельзя так раздавать сокровища, ведь я знаю, ты же страстный коллекционер и отдаешь то, что и у тебя не будет лишним.

– Ничего слышать не хочу! Всё. Решено. Пойдем скорее, мы опаздываем. Я обещал с тобой прийти в небольшой ресторанчик на Крещатике. Нас там ждут. Ведь ты завтра улетаешь, и мы сегодня посидим там среди друзей. Да и лучше, чем там, нигде полтавские котлеты не делают.

Никогда не забуду этот теплый весенний вечер. Разговоры за столиком. Художник, сценарист, две молодые женщины со студии, Сергей и я. Уже за полночь мы вышли на улицу. Транспорт уже не ходил. Мы пошли проводить женщин. Долго шли по каким-то переулкам, по ночному Киеву.

Один из моих визитов в Киев совпал с возвращением Сергея из поездки по Закарпатью, где выбирали место для натурных съемок. Он был взбудоражен необычностью увиденного:

– Я встретил в горах мальчика-пастушка и сначала не мог понять, во что же он одет. Оказалось, при более внимательном рассматривании, что он был зашит в шкуры целиком, и оставлены только отверстия в необходимых местах. Ты знаешь, до чего же колоритные там базары! Это фантасмагория цвета, типажей, разного рода народных поделок и при всем разнообразии и роскоши красок такая бедность... А цыгане? Я видел красавицу девочку лет тринадцати, которая предлагала себя всем за деньги!

Не в таких ли поездках уже тогда зарождалась мечта снять фильм, который он снял значительно позже, – «Тени забытых предков»[6]?

После того как был закончен «Андриеш», я получил от Сергея письмо, в котором он просил меня нарисовать рекламный плакат к фильму. Я ответил ему, что не смогу, так как никогда не делал плакаты. Ответа не последовало. Через некоторое время он приехал ко мне на «Союзмультфильм», где я продолжал работать, и сказал:

– Художник должен уметь делать все. Идем в «Рекламфильм», это недалеко отсюда, и я тебя познакомлю с редакцией.

Не знаю, прав ли был на этот раз Сергей, сказав, что «художник должен уметь делать все», или нет, но этот мой скачок в другой вид искусства оказался для меня счастливым, хоть я и намучился с первым моим плакатом изрядно. В дальнейшем я сделал еще десятка два плакатов и не жалею о знакомстве с «Рекламфильмом».

После этого я долго не встречался с Сергеем, так как фильм был закончен. Он жил в Киеве, я в Москве, и только изредка я получал от него какое-нибудь мелкое поручение или письмо.

Сергей Параджанов. 1988. Фото Юрия Мечитова

О письмах Сергея Параджанова особый рассказ.

Получая от него письма, я всегда сталкивался с какой-нибудь неожиданностью. Его послания представляли собой сложную композицию не только слов, но и маленьких иероглифов-рисунков. В письмах иногда было больше восклицательных или вопросительных знаков, чем слов. Так, например, одно из писем начиналось так: «Виктор, ты…» И дальше следовал маленький рисунок поросенка, а уже затем слова негодования или упрека. Это означало, разумеется, его недовольство моим молчанием или чем-либо еще.

Или, например, другое письмо, которое я получил уже после окончания фильма. Вскрываю конверт. Из конверта выпадает маленькая фотография, которую обычно наклеивают на пропуск или удостоверение личности. На фотографии очень милое личико совсем юной девушки. На обратной стороне фотографии написано: «Я женюсь, это моя жена. Правда красивая?!! Только ты эту фотографию посмотри и вышли ее немедленно обратно, потому что другой фотографии у меня нет». И далее следовал рассказ, как это все произошло. И тут же: «…мой тесть – очень хороший человек и страстный рыболов. Если у тебя есть что-нибудь написанное с водой, пришли, пожалуйста. Мне очень хочется сделать ему приятное. Как жаль только, что он министр[7]…» И это было не огорчительной шуткой. Это, мне кажется, был не характерный случай, к удивлению Сергея, совместимости очень хорошего человека с должностью министра. В письме скользила ирония и какое-то неприятие им людей, находящихся у власти.

Тут я должен сказать, что в наших разговорах ни Сергей, ни я, никогда всерьез не касались политических взглядов. Думаю, не потому, что не доверяли друг другу или не было повода к такого рода разговорам. Просто, вероятно, где-то интуитивно срабатывал механизм защиты – лучше подальше от взрывоопасной темы.

И только в спорах о кинематографе и так называемом соцреализме у Сергея иногда вырывалась довженковская фраза, которую он полностью принимал: «Социалистическое по форме, говно по содержанию». Да как-то в ответ на мое признание в любви к итальянскому неореализму он категорично сказал: «Ну уж, тебе нравится, если герой фильма в самый драматический момент остановился за углом и пописал? Не-е-ет. Я не хочу делать такое кино».

Последний раз я видел Сергея в Москве на Ярославском вокзале. Мы с женой ждали поезд, и я вдруг увидел его, спешившего к билетной кассе. В руках была большая сумка и детский, ярко расписанный, деревянный конь-качалка. Мы поздоровались. Обменялись несколькими вопросами. Разговор как-то не клеился, перескакивал с одного на другое. Он выглядел усталым, грустным, был чем-то озабочен. Мы ждали поезд болшевского направления, он же ехал в Мамонтовку. Извинившись, что не может еще немного поговорить со мной, он побежал на электричку. Больше я его никогда не видел.

Когда он ушел, я вспомнил историю трагической гибели его первой жены. Об этом он мне рассказал как-то будучи у нас дома, еще в самом начале нашей дружбы. И каждый раз, когда он приезжал ко мне в Москву, обязательно заезжал в Мамонтовку, где в то время находилось одно из общежитий ВГИКа[8].

Прошло много лет. Я узнавал о нем только из передач зарубежного радио да от случая к случаю [от] нескольких общих знакомых. Посмотреть две его последние работы мне так и не удалось, меня не было в это время в Москве. И вот весть о его кончине.

Я вспоминаю его только молодым, энергичным, очень темпераментным, ярко и разносторонне одаренным человеком. Потрясающим фантазером, выдумщиком, жизнелюбом. И таким он останется в моей памяти навсегда.

Москва, 1991

Подготовка текста, предисловие и комментарии Елены Долгопят

[1] Ивантеевка. Там родился и до сих пор живет Виктор Александрович Никитин.

[2] Сергей Параджанов окончил ВГИК в 1951 году, Виктор Никитин – в 1950-м.

[3] Буков Емилиан Нестерович (1909–1984) – прозаик и поэт. Родился на юге Бессарабии. После присоединения Бессарабии к СССР в 1940 году жил в Молдавской ССР.

[4] Антонио дель Поллайоло (1433–1498) – флорентийский живописец, скульптор, ювелир и гравер. Вероятно, речь о «Портрете молодой женщины в левом профиле» (1465).

[5] Речь идет о женитьбе Параджанова на Светлане Щербатюк в 1955 году.

[6] Фильм «Тени забытых предков» был снят в 1964 году.

[7] Иван Емельянович Щербатюк, отец Светланы, был дипломатом.

[8] «Часть вгиковцев поселили за городом – в дачных поселках Клязьма и Мамонтовка. Приближалась осень, дачи опустели и хозяева сдали комнаты и веранды вгиковской администрации…» – вспоминал Виталий Мельников в книге «Жизнь. Кино» (СПб., «БХВ-Петербург», 2012).