Наш ежедневный жизненный опыт формирует представление о естественной или преобразованной человеком эмпирически воспринимаемой природе. Это принято называть первой реальностью. Второй обозначают культуру, смысловое пространство, где мы «обустраиваемся» и «живем» при известной способности к воображению. Российская система пропаганды с помощью медиа за короткий срок создала своеобразную третью реальность. Для попадания в нее даже не нужно включать воображение: достаточно включить телевизор.

Появление Интернета и как его следствие социальных сетей, интернет-платформ – всего, что мы именуем новыми медиа, казалось, навсегда решило проблему дефицита и доступности информации. Главные принципы новых медиа – открытость, диалогичность, коммуникация. Новые медиа облегчают человеку путь к овла­дению первой и второй созданными человечеством реальностями, хотя и требуют определенных навыков и труда. Все это вроде бы должно навсегда исключить возможность прямой цензуры, информационного вакуума. Новые медиа дают возможность выхода на качественно другой уровень свободы, они предоставляют разнообразные механизмы умножения связей и ресурсов, прежде немыслимых.

Однако Фукуяма еще в 1990-е предупреждал: развитие техники или уровень благосостояния еще не являются гарантией перемен в сознании человека. Подтверждением его слов стала нынешняя ситуация в России. Медиамашины успешно воспользовались техническим прорывом в новые цивилизационные системы для движения вспять, назад в прошлое. Именно с помощью механизмов «открытого мира» и наши СМИ в относительно короткий срок сумели максимально закрыть массовое сознание от усложнений и новых смыслов, пытаются остановить время. Точно так же, пытаясь остановить время, ведет себя не только телезритель, но и массовый интернет-пользователь: он обращается к новейшим технологиям не для того, чтобы получить доступ к миру, а для того, чтобы оградить себя от него – в полном согласии с механизмами самой пропаганды.

ОТ МИФА К МИФОЛОГИИ

Формирование третьей реальности в ее нынешнем виде началось после Майдана, с появления мифа – мифа об «украинцах-предателях». Его можно назвать посредствующим – по аналогии с «референтным мифом» Леви-Стросса. К концу 2014 года вокруг этой идеологемы наросла целая система, которая включает в себя уже мир целиком. Спустя два года прежде разрозненные многочисленные имперские и советские мифы образовали герметичную, самодостаточную устойчивую квазисистему представлений. С собственной внутренней логикой и даже с допустимыми вариациями. Ключевым в этой картине является слово «всегда»: «Запад всегда хотел нас уничтожить», «мир всегда воевал», «сирийцы всегда были братским народом»… Таким образом пропаганда добивается двух целей. Во-первых, упростить картину мира до черно-белой гаммы (весь мир делится на врагов и друзей России, другие критерии, как и нюансы, не предусмотрены). Во-вторых, за счет слова «всегда», то есть за счет апелляции к вечности, внедряется желание оправдать неизменность устройства нынешней России (космологический принцип). Главное – упростить и оправдать существующий порядок вещей и представлений.

Универсальным ключом к этой системе является отношение к насилию: не только и не столько в качестве действия, но и как к важнейшему бытийному принципу, мировоззрению, способу управления и коммуникации, как ферменту эстетики.

Сконструированная третья реальность при этом мобильна и легко трансформируема, у нее короткая память: чуть ли не за один день «друг» может превратиться во «врага», как, впрочем, возможно и обратное: вчерашний «партнер» мгновенно оборачивается «союзником» (как в случае с Францией). Что поразительно, массового потребителя этой картины мира подобная резкая перемена официального вектора не смущает. Он с легкостью, описанной у Оруэлла, принимает новые установки понимания происходящего.

Третья реальность научилась имитировать любые человеческие чувства. Здесь трудится известная «фабрика троллей», штат безымянных наемных комментаторов, которые создают нужную атмосферу, накал в любой среде, в любое время и любой интенсивности.

Эта реальность словно насмехается над любыми попытками индивида овладеть первой и второй реальностями. Ее задачей является не столько навязывание собственных идей, сколько высмеивание и опровержение, отрицание чужих – противоположных по содержанию. Она не говорит напрямую «мы правы», но настаивает на том, что никакой правды, истины нет вовсе. В каждом ее жесте неявно проглядывает гиньольная усмешка: все, что вы считаете настоящим, мы способны подделать, чтобы в конечном итоге доказать, что различия в степени достоверности несущественны.

Медиамашина в своем роде бессребреница: она тратит огромные ресурсы и усилия не ради материальных или даже политических выгод, а ради, казалось бы, кратковременного символического, чаще попросту лингвистического, торжества. Ее конечной целью, как может показаться, является желание высмеять, разоблачить «чужой» и «подлый» мир. В этом смысле российская пропаганда часто напоминает переживания героя Достоевского – речь, конечно, о герое «Записок из подполья». Пропаганда не скрывает, например, такого «естественного» чувства, как злорадство, которое в последнее время стало одновременно и средством, и целью. Язык телеведущего Дмитрия Киселева, представителя МИДа Марии Захаровой или генерала из Минобороны схожи тем, что «плохо скрываемый сарказм» является не стилистическим приемом, а зачастую чуть ли не основной целью их высказывания. Этот «смех над чужими изъянами» можно назвать «новой медиакультурой».

Российская пропаганда интенсивно совершенствуется и в языке. Официальное злорадство приводит к неконтролируемому эффекту – к раскультуриванию российского смыслового пространства в целом, к отказу от соблюдения этических конвенций, к размыванию границ допустимого.

Итак, мы имеем дело с замкнутой, достаточно продуманной и завершенной системой. Третья реальность обладает собственным языком, культурой, психологией, негативной этикой и даже философией. В ее основе принципиальное неверие в человека. Отрицание его способности к совершенствованию индивидуализма в духе Нового времени и даже отрицание совести – как внерелигиозного, персонального, сознательного инструмента и мерила.

БОЯЗНЬ ЖИЗНИ

Почему третья реальность оказалась так привлекательна для большинства населения? Она решает главную психологическую проблему двадцати пяти лет постсоветской России – нежелание большинства жить в немифологической реальности. Сложной, противоречивой, заставляющей самостоятельно принимать решения, в том числе и этические. Постсоветский человек, не имеющий навыков рефлексии, опыта этической самостоятельности, собственной практики принимать «решения о себе», после 1991 года оказался в ситуации психологического дискомфорта. В эти годы постсоветский человек не смог «сформулировать себя» заново. Ради возвращения в комфортное (инфантильное) состояние, ради того чтобы иметь «цельную» и, главное, упрощенную картину мира, он оказался готов пожертвовать реальностью. Официальная пропаганда предлагает мир, в котором не надо нести индивидуальную ответственность, налаживать непростой контакт с миром, а нужно, наоборот, ставить всё объясняющие барьеры. Человек передоверяет личную свободу государству – получая взамен иллюзию своей абсолютной правоты.

В этой концепции нет ничего уникального. Кроме разве что ни с чем не сравнимых возможностей для ностальгии. Ностальгия стала важнейшим из искусств. Государственные медиа убеждают человека в том, что все лучшее уже случилось с ним и со страной в прошлом. Создано небывалое количество механизмов «забытья», а по сути отказа от современности, который маскируется принципиальным отказом от «западного пути».

Заметим: пропаганда не привела к изменению капиталистической социально-экономической формации. Она не принесла и связанных с этим выгод – даже, наоборот, усложнила экономическую ситуацию. Третья реальность изменила жизнь лишь в одном аспекте – в символическом: она подарила потребителю иллюзию «понукания миром» или «игнорирования» его. Демонстративного и немотивированного навязывания собственной воли – или, напротив, агрессивного неповиновения. Повторим: иллюзию.

Добровольное погружение в третью реальность является своего рода компенсацией коллективной травмы – но не от распада СССР, как нас уверяют. Это травма столкновения с первой и второй реальностями. Необходимо было после 1991 года учить постсоветского человека пользоваться новым миром, объяснить ему правила, принципы, по которым этот мир на самом деле устроен и вертится. Например, главным табу в современном кино и на телевидении является не разговор о Сталине, допустим, или о репрессиях: об этом говорить, по крайней мере, изредка можно. Табу является любой «взрослый» – глубокий, проблемный, сущностный – разговор об экономической или мировоззренческой системе современной России. Запреты касаются базовых принципов нынешней жизни. В результате массовый человек до сих пор не совсем уверен, что живет при капитализме и рыночных отношениях. Его сознание не изменилось с 1980–1990-х годов, но в повседневной практике он использует все достижения прогресса для регрессивного – в большом времени – движения.

Сказывается тут, конечно, и травма, связанная со свободой. Постсоветский человек компенсирует свой неудачный опыт свободы – той, которой он не сумел воспользоваться в 1990-е, – насмешкой над ключевыми понятиями, необходимыми для понимания действительности и существования в мире. Свобода, как и многие другие понятия, чрезвычайно необходимые в качестве инструментария, до сих пор не укоренена в его сознании.

Массовый постсоветский человек не хочет, точнее, избегает жить в настоящей реальности. Он предпочитает выдуманные, имитационные, иллюзорные системы ее координат. Это и есть коллективный отказ от ответственности, от взросления, а по сути от самой жизни. Третья реальность идеально удовлетворяет сегодняшний массовый запрос, но у нее есть существенный недостаток: иллюзия не может длиться вечно. Когда-нибудь придется возвращаться домой – в реальность, а значит, и заново знакомиться с окружающим миром.