Николай Буланов родился в 1982 году в ­Москве. Окончил филологический факультет МГУ имени М.В.Ломоносова (2004). Живет и работает в Москве. Публикуется впервые.

СИНЯЯ ЧАШКА С БЕЛОЙ РУЧКОЙ

Медленно начинало темнеть. Было то время суток, когда краски на небе еще не сгустились, но уже заметно тускнеют, и я, поколебавшись недолго, включил дальний свет фар.

– Тебе не дует, Тимош? – обернувшись, спросил я.

Тот удобно устроился на заднем сиденье в кресле и внимательно разглядывал что-то за окном.

– Не-а, – ответил он, не поворачивая головы, по-детски резко и широко открыв рот после двух или трехсекундной паузы.

Машина шла почти плавно. Мы проехали уже километров триста, и только иногда попадались неровные участки, где нас немного потряхивало. По бокам тянулись бесконечные зеленые поля, изредка попадались небольшие рощицы. Я бы с удовольствием побольше полюбовался пейзажем, если бы не необходимость следить за дорогой: меня беспокоил сильный дождь впереди. Перед нами слева и справа сверкала молния, до которой оставалось не более получаса пути. Еще теплилась надежда, что гроза обойдет нас стороной, но полной уверенности не было, а ехать оставалось прилично, так что я гнал как мог на такой дороге, и стрелка спидометра редко опускалась ниже ста.

Накануне я сидел, допивая кофе, на одной из последних, она должна была закрыться вот-вот, городских летних веранд. День клонился к вечеру, я расслабленно щурился от ярких бликов, вспыхивавших, как только солнце ненадолго выглядывало из-за туч, на стеклянных бокалах, расставленных на немногих остававшихся снаружи столиках. Посетители говорили в основном о войне, разговоры о которой звучали теперь повсюду.

– ОМОН приехал, милиция, я думаю – государственный переворот, что ли, – засмеялся за соседним столиком полный седой человек, по виду типичный южанин.

– А я слышал – через Белоруссию оружие какое-то продали, вроде «Буратино» называется, все вокруг выжигает. Вот тогда и начали выеживаться… – его собеседник сделал многозначительную паузу. – Итоги надо ставить все равно, будет война, они этим живут. Народ хочет войны, чтобы власть поменять, – вздохнул он. – А тут начнется, там сразу начнется тоже.

Я подозвал официанта, чтобы расплатиться, и шагнул с террасы кофейни в залитый осенним дождем Столешников переулок. Отряхнув с лобового стекла листья, сел в машину. Загудел телефон. Звонила Даша, моя жена.

– Моя чашка…

– Что? – не сразу понял я.

– Чашка, моя любимая, синяя, с белой ручкой…

– Послушай, мы не хотели, – начал было я, вспомнив, что отколол ручку чашки, пытаясь ее помыть.

– Я знаю, я знаю, – быстро проговорила она, – но тем не менее она разбита.

– Даш, я куплю другую, – вставил я…

– Я не «Даш», да я вообще не за этим звоню, – перебила она меня. – Я уезжаю в командировку. До понедельника.

– Куда?

– Я уезжаю, – еще громче повторила Даша, не ответив на мой вопрос. – До понедельника. Побудешь с Тимошкой? Я сейчас заеду домой ненадолго, но мама только до восьми может быть. Хорошо? Он редко с тобой видится, так что используй шанс.

– У меня и так не было никаких планов. А с ним мы в зоопарк хотели сходить, – сказал я.

– Вот и хорошо. Ну всё, пока, целую. Увидимся в понедельник, – ответила Даша и положила трубку.

Когда я вошел, Тимоша уже спал, развалившись на подушке с нарисованным красным гномом, своей любимой. Чашка стояла на видном месте, под светом лампы. Выпив чаю с Дашиной мамой, я отпустил ее домой. Лег рядом с сыном, закинув руки за голову. Спать мне не хотелось, и я просто лежал, представляя, чем заняться в предстоящие субботу с воскресеньем. Так и родилась мысль поехать в деревню, где когда-то жили мои дедушка с бабушкой, проведать дом, который никто не навещал уже года два.

«Заросло там все», – успел подумать я, ворочаясь на подушке с синим гномом – Тимоша всегда выбирал красную, а я спал на синей, – и сам не замечая, как погружаюсь в сон.

Мы выехали рано утром, почти не собираясь, только положили в багажник две канистры с бензином, на всякий случай. Я рассчитывал добраться засветло и еще успеть купить у соседей парного молока и буханку теплого, мягкого черного хлеба с пачкой масла в деревенском магазине, повторяя про себя, что хочу угостить Тимошу чем-нибудь вкусным. Но сначала мы долго стояли в пробках из-за дачников и бесконечно строящихся вокруг города развилок и эстакад, потом неудачно пустились в объезд, а теперь не только не успевали засветло, но и мчались прямо навстречу непогоде, которая, судя по надвигавшейся на нас сплошной черной стене дождя, разыгралась не на шутку.

Последние дома на обочинах остались позади. Краски за окном продолжали тускнеть. Радио давно не ловило, так что мы даже не могли послушать прогноз погоды, хотя по нему все равно рассказывали какую-то несуразицу про возможный смерч или ураган, как если бы мы были где-то в тропиках, а не в Центральной России. Единственный диск с музыкой, который оказался в машине, был давно заслушан, и теперь мы мчались вперед в почти полной тишине, которую нарушали только тихий гул мотора и жужжащие на шероховатом асфальте колеса внедорожника. Молнии теперь сверкали чаще, на мгновение освещая потемневший от туч горизонт, безлюдный и мрачный, после чего все вокруг снова погружалось в темноту.

– Папа, а что это, зачем молния? – спросил Тимоша.

– Это электричество, – подумав, ответил я, словно вкладывая в эти слова какой-то особенный смысл. – Как в розетке, когда мультфильмы смотришь.

И посмотрел на Тимошу в зеркало, но по его лицу невозможно было догадаться, понял ли он мой ответ и о чем вообще сейчас думает этот трехлетний мальчик, мчащийся на машине по темной дороге куда-то вдаль от дома.

Капли дождя падали одна за другой на лобовое стекло. Неожиданно впереди прямо на дороге замаячила фигура, и я, чертыхнувшись, сбавил скорость, в красках представив сцену наезда на пьяного прохожего в грозу. Подъехав ближе, я увидел, что это девушка, которая сидит на лежащем велосипеде. Мы притормозили, и я приоткрыл окно.

– У вас всё в порядке? – спросил я.

– Колесо спустило, – пожаловалась девушка, посмотрев на меня чуть исподлобья.

Она уже успела изрядно промокнуть.

– Вас подвезти? – предложил я, чуть-чуть подумав. – Гроза идет.

На этих словах моя собеседница молча встала и подтащила велосипед за руль к багажнику, как будто только и ждала этого приглашения. Я вышел из машины и взял у нее велосипед. В лицо мне ударили мелкие, острые брызги. Кое-как, перепачкавшись в грязи, я затолкал здоровенный драндулет в багажник и залез в машину. Девушка уже устраивалась на переднем сиденье.

Только теперь я как следует ее разглядел. Простое, открытое лицо. Длинные, мокрые, спутавшиеся волосы. Светлые. Мятое белое платье с цветочками или что-то вроде того. Кроссовки такие грязные, что не видно толком, какого они цвета.

– Папа, кто это? – спросил Тимоша.

– Мы подвезем тетю, Тимош, – сказал я, – видишь, какой дождь сильный.

– Буря, – вдруг сказала она.

– Какая буря? – не понял я.

– Будет буря, – повторила она. – Вы куда едете?

– Нам далеко еще, – ответил я, – за Коврово.

– Зачем тетя? – встрял Тимоша.

– Вы не доедете, – сказала девушка, повернувшись и смотря мне прямо в лицо. – Будет буря. Тут затопит все. В Коврово вы не попадете. Да это и по другой дороге. Вы вообще не туда едете.

– Как это не туда? – удивился я. – Мы по навигатору.

Навигатор молча поблескивал зелеными полосками справа от руля. Она только пожала плечами и, отвернувшись от меня, начала смотреть прямо перед собой.

– Что же делать? – спросил я не то ее, не то самого себя. – Мы где-то не там свернули? Возвращаться?

– Пап, что это «буря»? – опять подал голос Тимоша.

– Вам надо со мной, – сказала девушка. – Здесь недалеко, доедем до деревни, она на холме, там не зальет, переждете.

– Что значит «не зальет»? – не понял я.

– Буря, – снова повторила она, терпеливо, как будто разговаривая с ребенком, и опять замолчала.

Я перевел глаза на навигатор и только теперь заметил, что он показывает, что мы стоим рядом с большим перекрестком, которого, конечно, нигде не было видно. Не увидев после этого сигнала на телефоне, я даже не удивился.

«Вот ведь как, – подумал я, – мы только что были дома, где все просто и понятно, а стоило немного оторваться от привычной обстановки, и сразу столько странного: и дождь, и эта непонятная девушка, которая все твердит о какой-то буре, и навигатор не работает».

Из задумчивости меня вывел раскат грома, сотрясший все вокруг с такой силой, что у меня на мгновение заложило уши. Девушка тоже вздрогнула, а Тимоша через секунду разразился громкими всхлипываниями. Пора было что-то решать.

– Давай показывай дорогу, – обратился я к новой знакомой, взявшись за рычаг передач.

– Сейчас прямо, потом через поле срежем, – ответила она, вглядываясь в темноту за окном.

Мы молча проехали несколько километров прямо и под уже проливным дождем свернули на еле заметную колею, уводящую куда-то в поле. Какое-то время мы так и двигались – слева и справа трава по пояс, – вздрагивая от взрывающихся над головой раскатов грома. Потом наша новая знакомая, ее звали Настя, показывала уже в полной темноте повороты, по которым мы, петляя, выезжали из поля на грунтовую дорогу, проезжали какие-то рощи и снова оказывались в поле. В конце концов машина въехала в деревню, где горел один-единственный фонарь, и здесь Настя велела остановиться. Не говоря ни слова, она открыла дверь и, ежась от ветра, подошла к багажнику, чтобы достать велосипед.

– Пойдем в дом, – сказала она.

Никакого дома видно не было, но я колебался следовать за ней по другой причине. Меня раздражала сама мысль о том, что я по какой-то причине должен ночевать непонятно где из-за страха непогоды. Тем более навигатор снова работал, и по моим расчетам до дедушкиного дома было часа полтора езды. Дождь то стихал, то усиливался, но пугал меня уже значительно меньше, а к раскатам грома привык даже Тимоша, который больше не вздрагивал и не плакал. Настя не стала дожидаться ответа и потащила велосипед к черневшему рядом забору. Я проводил ее взглядом, потом захлопнул багажник и сел в машину.

Прошло несколько часов, и за окнами уже серело утро, а мы все так же носились по дорогам через поля и рощи, не понимая, где находимся. Навигатор снова перестал работать уже через полчаса после того, как мы высадили Настю. Тимоша то дремал, то просыпался. Несколько раз мне казалось, что я видел вдали столб смерча, но я гнал от себя эти мысли как неправдоподобные: откуда ему тут взяться? Плохо было то, что бензина оставалось немного – одну запасную канистру мы уже опустошили.

Я съехал на обочину и заглушил двигатель. Стоило дождаться, пока не рассветет и, может быть, закончится дождь, чтобы мы поняли, наконец, где находимся.

– Папа, мы приехали? – проснулся Тимоша.

– Мы скоро приедем, Тимош, – ответил я, стараясь говорить как можно спокойнее и одновременно берясь за ручку двери: я хотел вый­ти размять ноги.

– Ты куда? – забеспокоился он.

– Никуда, Тимош, я тут, рядом.

– Не уходи!

Его лицо вытянулось в гримасу, за которой должен был последовать плач.

Я обошел машину и, отстегнув Тимошу, вытащил его к себе на улицу.

– Ты бы еще поспал… – попросил я его ласково.

– Не хочу, – протянул он, вращая сонными глазами по сторонам.

Невдалеке виднелся пригорок. Мне захотелось дойти до него, чтобы осмотреться, и я двинулся туда, посадив сына на плечи. Тимоша обхватил меня руками и, подергав за уши, расслабился и обмяк, используя мою голову как подушку. Дождь почти прекратился, только чуть-чуть моросило. Солнце еще не показалось, но горизонт был чистый, хотя прямо над головой огромные массивы туч быстро неслись куда-то, переплетаясь и врезаясь друг в друга, как будто пытаясь в суматохе сбежать от чего-то невидимого, но страшного. Ступая по мокрой траве, я дошел до места, где она резко обрывалась песчаным берегом. Внизу, метрах в пяти, текла река – довольно узкая и, судя по торчавшим то тут, то там камышам, неглубокая, но быстрая, с завихрениями и водоворотами. Остановившись на краю и глядя вниз, я вдруг поймал себя на мысли о рыбалке. Когда-то мы с друзьями постоянно ездили ловить рыбу, у нас была крепкая компания, готовая внезапно сорваться с места и, сменяя друг друга за рулем, ехать двое суток, чтобы понырять с аквалангом в Азовском море, или трястись в плацкартном вагоне, чтобы потом, замерзая, впроголодь провести три или четыре дня в лодке в Карелии. Как все это было весело и как жаль, что теперь тихо сошло на нет. Семейные дела и работа все реже отпускали меня, и я уже давно не испытывал того ни с чем не сравнимого наслаждения одиночеством и одновременно уютом общения, когда тебя окружают лишь тишина и несколько по-настоящему близких людей, с которыми можно за день обмолвиться всего десятком слов. Я представил, как беру с собой на рыбалку Тимошу, учу его мастерить удочку из прута, привязывая к ней леску и вырезая поплавок из веточки или бутылочной пробки, как мы иногда делали в детстве. Надо было только найти пробку возле магазина, где они всегда валялись…

Убаюканный своими мыслями, я не сразу почувствовал, что что-то не так, пока не ощутил, как берег почему-то медленно съезжает вниз. Я резко обернулся назад, охваченный мгновенным чувством страха, и в этот самый момент земля стремительно ушла у меня из-под ног. Я успел только машинально вцепиться в ноги Тимоши, как все поплыло перед глазами, и я перестал понимать, где верх, а где низ.

Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне ясно, что падение тогда для меня странным образом затянулось: вот по куску земли, на котором мы стояли, пробежала трещина, вот он медленно ползет вниз, я наклоняюсь вперед, пытаясь развернуться на сто восемьдесят градусов, чтобы не потерять равновесие… понимая про себя, что этого, конечно, сделать не удастся. Тело действовало само по себе, а мозг только наблюдал за происходящим со стороны, зная о тщетности попыток и даже не пытаясь как-то вмешаться и участвовать в том, что происходит. Во мне одновременно вспыхнули отчаяние, чувство беспомощности и неожиданное для меня самого желание не потерять лицо перед Тимошей, как будто это имело в тот момент хоть какое-то значение… Последнее, что я запомнил, перед тем как мы кубарем скатились вниз и рухнули в реку, – его расширяющиеся зрачки, в которых затвердевал так и не родившийся крик.

Упав, мы сразу ушли под воду. Холод оглушил меня, но благодаря шоку я оправился от оцепенения и, продолжая держать одной рукой ногу Тимоши, отпустил вторую, чтобы что есть силы рвануться наверх. Нам повезло. Пока я барахтался в водоворотах, пытаясь удержать его голову над водой и понять, дышит ли он и открыты ли у него глаза, и одновременно стараясь сбросить отяжелевшую от воды и тянувшую вниз куртку, нас вынесло на отмель. Почувствовав под ногами твердую поверхность, я зацепился за нее ногами. Мы остановились и снова ушли под воду. Но тут я уже совершенно пришел в себя и, нащупав под водой маленькое, хрупкое тельце, присел на корточки и схватил его, чтобы через мгновение, собрав последние силы, распрямиться и вынырнуть…

Я держал Тимошу на руках, стоя в трех или четырех метрах от берега. Прошло несколько секунд, пока мы оба откашлялись, выплевывая воду. До меня словно издалека донесся его крик. Но я уже шагал к твердой земле.

Я открыл дверь машины, и мы залезли внутрь. Тимоша мелко вздрагивал. Дрожащими руками я повернул ключ в замке и, радуясь, что мотор еще не успел остыть, включил обогрев на полную мощность. Несколько минут мы молчали.

– Нам надо с тобой найти, где можно погреться и выпить чего-нибудь горячего, – сказал я Тимоше, который лежал рядом.

– Я очень замерз, папа, – ответил он.

– Я знаю. Сейчас будет теплее.

– Ты разбил мамину чашку? – вдруг спросил он.

Его вопрос почему-то застал меня врасплох.

– Да, разбил, так случайно получилось, – ответил я.

– Ты ее починишь?

– Конечно, починю, – сказал я, немного подумав. – Мы ее с тобой склеим, да? Возьмем клей и склеим. Там ручка откололась, потому что я ее уронил.

– Приклей ручку, – сказал Тимоша, – ты же все можешь, правда?

Я улыбнулся.

– Я упал, – продолжил он, – а ты меня схватил и понес. Ты все можешь, потому что ты очень сильный, правда?

– Правда, – ответил я.

Мы тронулись с места и довольно быстро доехали до какой-то деревни, где остановились у первого же дома. Нас без разговоров пустили погреться, налили чаю и даже предложили затопить баню, от которой Тимоша наотрез отказался. Теперь мы сидели в сухой одежде на кухне и пили кипяток из больших кружек, слушая тихо бубнящий радиоприемник. Разобрать что-то определенное не получалось из-за сильного шипения. Вошла Елена Анатольевна, так звали хозяйку дома, и остановилась напротив.

– Ну что, согрелись? – спросила она. – Грейтесь. В себя придете, до Коврова тут недолго, быстро доберетесь. – Она вздохнула. – Говорят, смерч вчера был. Сто пятьдесят лет не было их здесь, а вчера вот был. Нас обошло, а под Аксиньином мост смыло. Без малого сорок лет простоял. Вместе с берегом. Хорошо, что вы ниже по течению оказались, тут не так глубоко, а то утонули бы.

Мы молча смотрели на нее, ничего не отвечая. Тогда она подошла к старенькому радиоприемнику и принялась крутить ручку, чтобы поймать другую волну, но тот только сильнее зашипел в ответ.

СТРАННОЕ ЧУВСТВО ТИШИНЫ

– Открывай!

Громкий стук в дверь вернул меня из глубин собственных мыслей обратно к реальности. Снаружи кто-то шумно ругался и лязгал железками. Я вздохнул и откинулся на стуле, с удовольствием сощурив глаза от падающего через решетку на окне теплого, согревающего утреннего света. Господи, как же вокруг шумно…

Настроение было хорошим. Сегодня обошлось без привычного утреннего приступа – сердце меня давно подводило, – а к крикам и стуку я привык, так же как к взрывам и выстрелам, хотя стреляли, слава богу, все же не очень часто. Жизнь среди наводнивших улицы банд вооруженных головорезов, иные из которых называли себя народной милицией, другие – армией освобождения, третьи – защитниками города, стала нормой, и, садясь за работу, я отмахивался от них, как от надоедливых мух. Двери и окна в нашем подвале крепкие, и внутрь еще никто не прорвался. С другой стороны, если им это по-настоящему понадобится, решетки и стальные двери нас с Розой, конечно, не спасут.

Когда я еще работал в университете, у меня было кресло с высокой спинкой, мягкое, обитое черной кожей, которое умело ездить по полу на колесиках, и теперь, признаться, мне здорово его не хватало. Так привык к, казалось бы, столь маленькой, никчемной детали. Еще было окно в пол, из которого вечно дуло, но зато оно было панорамным. Размышляя, я часто останавливался возле него, вглядываясь вниз, сквозь старенькие, с жилками и трещинками, но всегда тщательно отмытые, прозрачные стекла. Там, подо мной, словно отвечая на мой взгляд, смотрели вертикально вверх шапки деревьев ботанического сада.

Теперь кресло тоже было, но другое – с подведенной водопровод­ной трубой, из-за которой его нельзя было сдвинуть с места. Вы, н­аверное, видели такие кресла в парикмахерских, их еще используют, чтобы мыть голову, а по трубе из водопровода поднимается в кран вода. В такой пустующей парикмахерской я теперь и жил. Мне досталась комната поменьше, где мыли и стригли головы, а Роза, кудрявый и немного нервный трансвестит, который раньше выступал в ночном кабаре, занял большую, авторитетно заявив, что у него большой гардероб и ему требуется больше места, чем мне с моими книгами. «Это по физике, что ли?» – спросил он, приподняв двумя пальцами обложку одной, на титульном листе которой крупными буквами было написано по-английски PrimeObsession, BernhardRiemann. «Нет, по математике», – ответил я. «А что, большая разница?» – поинтересовался Роза. «Да», – просто сказал я, не желая вдаваться в подробности. Книга эта, хотя некогда и значила для меня многое, никакой практической ценностью не обладала, я прихватил ее с собой в ностальгическом порыве, на память. «А в чем разница? – не отставал он. – Физика – это же про то, как все вокруг устроено, вроде как про вселенную? А математика – это просто…» – он запнулся и вопросительно посмотрел на меня. «Просто возможность придумать свою вселенную», – сказал я, чтобы он отстал. Больше мы об этом не разговаривали.

На бытовые удобства, точнее, их отсутствие, я не жаловался. Хотя, опять же, кресло без колесиков – это совсем не то, пусть даже очень удобное. Пытаясь как-то приспособить его, я отколотил молотком раковину и приставил впереди круглый деревянный стол, который мы с Розой нашли в чулане. Все теперь перевернулось с ног на голову… ведь раньше я обязательно придвинул бы стул к столу, а не наоборот. Ну да бог с ним. Я ко всему могу привыкнуть, кроме постоянного шума.

Вода и электричество пока были, но Интернет давно отключился, телевизор мы обменяли на еду и новые простыни для Розы, так что из источников информации об окружающем мире у нас был только допотопный радиоприемник. Правда, я его не особенно слушал и единственные обрывочные сведения о творившемся кругом узнавал за завтраком от Розы, который любил подолгу валяться на широкой кровати и крутить ручку, водя антенной по углам комнаты, чтобы было лучше слышно. Мне этого не требовалось. Хватало и того, что время от времени к нам начинали ломиться в дверь. Безуспешно, конечно; она была металлическая, в несколько сантиметров толщиной. Ну и доносившиеся, как я уже говорил, иногда с улицы звуки выстрелов. Я был занят и не очень интересовался, что делают все эти люди там, на улице. Кто из них защищается, а кто нападает, что они отстаивают и на что претендуют.

Иногда я ходил купить еды на маленький рынок в двух кварталах от нашего дома, если идти вдоль Обводного канала. Хотя… чаще туда ходил Роза. С продуктами он приносил сплетни. Ему важно было общаться с людьми. Он заводил знакомства, скандалил, обижался на кого-то и пересказывал все это мне – непонятно зачем, он ведь видел, что я его не слушаю. Вообще, днем мы выходили на улицу редко, за едой или по делам, а гуляли в основном ночью. Белые ночи были потрясающе красивыми. Впрочем, иногда я решался пройтись и днем и бродил неподалеку, рассматривая грязную воду в канале и красивые черные завитушки на ограде, отделяющей канал от пешеходного тротуара. Мне нравилось сковыривать с них пальцем грязь, чтобы черная краска заиграла своим настоящим, глубоким и чувственным цветом. Мир мой сузился до нескольких кварталов, и о том, что происходит в других местах, оставалось только догадываться. Роза рассказывал, что во многих районах уже нет, например, газа, и, возможно, мне парадоксальным образом повезло, когда пришлось под дулом автомата переселяться из комфортной трехкомнатной квартиры наверху вниз, в заброшенную парикмахерскую.

Эти люди появились неожиданно. Конечно, я чувствовал, что происходит что-то странное: по тому, как вели себя прохожие на улицах, по тому, что больше не работал телефон, по объявлениям о комендантском часе, который никто не соблюдал, а все соседи по подъезду знали, что именно с наступлением комендантского часа и начинается теперь настоящая жизнь, или, как говорит Роза, реальность. А реальность теперь – это вооруженные патрули, перестрелки в подворотнях, бывает, что и военная техника на набережной… так однажды, услышав требовательный стук, я открыл дверь своей квартиры и, стоя в халате, увидел перед собой пятерых в камуфляже, которые объяснили мне, чтобы я выметался, и дали пятнадцать минут на сборы. Спорить было глупо, да мне и не хотелось, даже было как-то лень с ними разговаривать. Я оделся, сгреб в вещевую сумку пачку кофе, леденцы, блокноты, куда я все записываю, шерстяные носки и папку с распечатками, которую принес домой с кафедры. Когда я вышел на лестничную клетку, держа все это в руках, за мной громко захлопнулась дверь. Постояв немного на месте и отдышавшись, чтобы успокоить сердце, я спустился вниз, толкнул входную дверь и оказался в залитом солнечным светом летнем дворе. Куда мне идти дальше, я не имел никакого понятия и поэтому, не особенно раздумывая, взялся за ручку ближайшей к моей парадной двери, где в былые времена находилась парикмахерская. Кажется, в детстве я там даже стригся. Внутри, прямо у входа, стоял странный женоподобный мужчина лет три­дцати и держал на вытянутой руке вешалку с синим, идеально выглаженным коротким платьем, которое он близоруко и придирчиво разглядывал, поднося складки почти вплотную к лицу. Увидев меня, он панически вытаращил глаза и захлопнул за мной дверь. «Ты кто такой?» – спросил он, прислонившись к двери спиной, словно боялся, что сейчас она распахнется и к нам кто-то ворвется. «Эээ… я тут на третьем этаже живу», – ответил я, прижимая к груди сумку. «Понятно, – выдохнул он. – Большая комната занята, и комод в коридоре не трогай, там мои вещи…» Так я познакомился с Розой, и для меня наступила совсем новая жизнь. Хотя, стоп… она, конечно, началась гораздо раньше.

Тем утром я, как обычно, пришел на кафедру в университет и плюхнулся в кресло, на котором тотчас прокатился пару метров, пока не уткнулся в стол. Положив перед собой портфель, я уже приготовился достать принесенный бутерброд, когда дверь приоткрылась и в комнату заглянул маленький, подтянутый, аккуратно одетый мужчина средних лет. «Вы позволите?» – спросил он, улыбаясь. Я еще только собирался кивнуть, а он уже вошел и огляделся. «Удобное кресло», – заметил он, осмотрев мое рабочее место на колесиках. «Конечно, – сказал я, – специально выбирал». «А разве бытовые удобства не мешают творчеству? – спросил гость. – Я много слышал об этом и, признаюсь, мне почему-то это крайне любопытно». «Почему же они должны мешать? – спросил я в ответ. – Мне, наоборот, помогают». «Ну как? – мой гость улыбался еще шире. – Люди такого уровня и способностей, как вы, ведь не слишком интересуются бытовым комфортом? Я слышал, многие даже нарочно ставят себя в менее благоприятные условия…»

Кажется, он был из тех впечатлительных натур, которые, прочитав статью в газете «Известия», где язвительно разнесли в пух и прах Нобелевский комитет за то, что награда по математике досталась не мне, а американцу Найману. Лично мне это было глубоко безразлично, но материал вызвал такой ажиотаж и интерес к моей персоне, что стало страшно. Когда я понял, что собственно к математике все это не имеет ровным счетом никакого отношения, то успокоился и стал просто игнорировать внезапно свалившуюся на меня славу. «Нет, знаете ли, – отвечал я, – я не сторонник мазохизма». Посетитель расплылся в еще более широкой улыбке и потер руки. «Чудесно, чудесно, – сказал он. – А как вы считаете, может быть, это помогло бы?» «Чему?» – спросил я, уже начиная от него уставать. «Ну, добавило бы вам творческих соков, так сказать, – он слегка хихикнул, – и премия могла бы быть вашей?» «Мне не нужны премии, – сказал я, – я просто люблю свою работу». – «А правда то, что пишут? В смысле, что вы развелись с супругой из-за того, что она вам наукой мешала заниматься?» – «Нет, – улыбнулся я. – Но для меня действительно существует только наука, и всё».

Конечно, дело было в другом. Просто Даша почему-то отказывалась жить у мамы, хотя это гораздо удобнее, и мы могли видеться по выходным, а дома она меня утомляла своей привязчивостью и иногда храпела во сне. «Чудесно, чудесно, – повторил мой гость, доставая из портфеля какие-то бумаги. – А что вы, позвольте спросить, скажете вот об этом?»

В ту ночь я совсем не спал и, пока не рассвело, лихорадочно перебирал за рабочим столом принесенные им записи, так и не вый­дя из кабинета… Мне казалось, что я давно потерял интерес к задачам, которые традиционно вызывают ажиотаж в научных кругах… но сейчас передо мной лежал новый способ решения гипотезы Римана, и чем глубже я вникал в суть того, что оставил мне Иван Евгеньевич – а он отрекомендовался именно так, – тем больше у меня захватывало дух, а мысли уносились вдаль, рисуя в воображении грандиозные картины. Передо мной впервые за всю мою научную карьеру забрезжила возможность не просто вставить маленький кубик в готовую картину мироздания, а прикоснуться к чему-то несравненно более масштабному и величественному, по сравнению с которым все, что мы знаем о Римане, – всего лишь маленькая деталь, эпизод.

Иван Евгеньевич, как и обещал, зашел на третий день узнать мои впечатления. «Ну как?» – спросил он, заглядывая в кабинет и улыбаясь точно так же, как в первый раз. Я поднял на него красные от недосыпа глаза и ничего не ответил.

Я перестал ходить в университет, так было легче сосредоточиться, спал по шесть-восемь часов в сутки, а остальное время работал или разбирал книги, освежая в памяти то, что казалось полезным. Все было теперь очень по-особенному, меня охватывало чувство абсолютного счастья и давно уже не ощущавшейся так остро внутренней свободы. Скоро мне позвонил декан факультета. «Вы, собственно, где? – спросил он. – У вас как вообще дела?» «Хорошо», – просто ответил я. – «И?» – «Мне нужен отпуск».

Прошло три месяца, наступило лето. Я съездил на пару недель на Финский залив порыбачить и побыть в тишине, вернулся. Зарплату платить уже перестали, но меня это мало тревожило, и, пока оставались кое-какие накопления, я с наслаждением отдавался работе. Хотя, конечно, определенные неудобства были. Про вынужденный переезд я уже говорил, но еще раньше, вскоре после того как в городе ввели комендантский час, как-то незаметно пропал Интернет: однажды я просто открыл ноутбук, а экран ответил мне грустной пустотой. Хорошо еще, что у меня собрана приличная библиотека. После выселения мы с Розой два раза ходили в мою бывшую квартиру просить, чтобы отдали книги. В первый раз мне повезло – дома никого не оказалось, дверь была открыта, книги частью валялись на полу, частью мирно стояли на полках шкафа. Мы унесли, что смогли забрать. Во второй раз нас встретили двое мужчин в засаленных майках-алкоголичках и камуфляжных брюках, заправленных в армейские ботинки. Мы молча посмотрели друг на друга. Стало ясно, что моя персона их занимает куда меньше, чем Роза с макияжем на лице, который он первое время нашей совместной жизни старательно наносил каждое утро.

«Как звать?» – спросил Розу тот, кто был повыше. Роза молчал. Тогда говоривший поманил его пальцем. К моему удивлению, Роза пошел за ним, и они скрылись в глубине квартиры. Второй после этого тоже куда-то исчез, а я остался стоять в прихожей один, не понимая, что мне теперь делать. Совершенно потерянный, я в конце концов спустился вниз ни с чем – идти в комнату за книгами мне не хватило духу.

Вечером, когда Роза был уже дома и, насвистывая, копался в своем шкафу с платьями, а я во­зился с книгами, пытаясь освежить в памяти некоторые нужные теоремы, меня вдруг резко и сильно тряхнуло, а пол заходил ходуном так, что я упал и, стукнувшись головой о стол, потерял сознание. Очнулся я у себя на кровати с мокрым холодным полотенцем на лбу. Рядом сидел Роза, который неподвижно смотрел прямо перед собой и осторожно ощупывал руками распухший и покрасневший нос. «Очухался?» – мрачно спросил он, заметив, что я лежу с открытыми глазами. «Что случилось?» – спросил я, приподнимаясь на локтях. «Снаряд, кажется, в соседний двор упал, – ответил он. – В коридоре полоток потрескался, и от шкафа дверца отвалилась, прямо на меня упала. А два дня назад – на рынке говорили – на Лиговском где-то снаряд прямо в дом попал… никого не осталось… Пойдем на кухню, чаю выпьем».

Я встал и нетвердым шагом пошел в ванную – умыться холодной водой и немного прийти в себя. Сердце колотилось – то слабее, то сильнее, – выводя неровный ритм. Войдя, я присел на край ванны, чтобы отдышаться. Вода из крана не текла. Я оперся руками на умывальник и стал смотреть в треснутое и почерневшее с двух краев зеркало. Перед глазами мелькали маленькие искорки, которые скоро стали разрастаться и увеличиваться, превращаясь в какие-то пятна, очень похожие на бабочек…

На кухне Роза снял с огня алюминиевый чайник и вместе с заваркой насыпал туда крохотных грибов из небольшого матового пакета. Мы молча сидели, смотря на тлеющие в печке угли. Потом Роза, потирая нос, который распух и покраснел еще больше, сказал: «Думаю, уже настоялось. Давай пей, надо после такого… – и, помедлив, добавил: – Сердце прихватило?»

Я молча кивнул. Спрашивать, зачем и что это такое, не хотелось, как и вообще разговаривать. Поэтому я просто взял кружку и стал пить маленькими глотками теплый чай. Потом мы, забыв про то, что нас недавно чуть не взорвал шальной снаряд, вышли во двор и, сев на лавочку посреди детской площадки, стали молча смотреть на звездное небо. У меня перед глазами снова летали бабочки, только теперь они стали больше и вели себя как-то вызывающе: кувыркались, сталкивались друг с другом, никак не желая создавать даже видимость упорядоченного движения. «Как ты думаешь, звезда может упасть?» – спросил Роза после долгого молчания. «Нет, – ответил я. – Может метеорит, а звезда – нет». Роза вдруг засмеялся. «Что такое?» – спросил я. «Я раньше танцевал в кабаре, – ответил он. – У меня был партнер, мы с ним вместе готовили номера, такой здоровый мужик, погоняло у него было Звездочка. Танцевал он не очень, но шил запредельно круто и придумывал все наши костюмы. Пластичный, но с такой широкой костью, натурально амбал, и сложные движения у него плохо получались. Падал пару раз на репетициях серьезно. Я ему говорил, что ему надо не танцевать, а шить, а он, дурачок, шил только, чтобы его брали танцевать. Ну в обмен на костюмы как бы. Я все шутил, что уже решил, какое желание загадаю, когда он со сцены рухнет в зал». «Смешно, – сказал я. – А что с ним стало?» «Как-то у нас было выступление, – продолжил Роза. – Вскоре после того, как город закрыли. Такой номер, как в старых кабаре, канкан, все такое. Очень красивый, костюмы Звездочка сумасшедшие сделал. Фраки длинные сшил, тончайшие, шляпы даже сам сделал… Где он научился этому только… – Роза вздохнул. – В общем, заявились, когда он на сцене был, эти… как их… не «Освободители», а как-то похоже… а, вот, вспомнил, «Варяги»… они там на районе у нас тусовались… ну и началась стрельба, его сразу положили, хлопнулся со сцены… упала-таки звезда. Я в гримерной был. Это мне потом директор наш, Валентин, рассказывал. Я, как стрельбу услышал, охапку платьев сгреб, я же не могу без них, – Роза опять вздохнул, – и свалил. Прятался где-то по чердакам, потом вот в подвал этот попал. Валя от него ключи дал. Сам он должен был потом сюда дойти, но так и не дошел…»

Роза опять замолчал, и я обратил внимание, что у него странно светятся глаза, как будто он вставил в них две звезды с неба… или это на ночном небе как-то оказались Розины глаза – пришла мне в голову мысль, когда я снова посмотрел наверх. Попытавшись разо­браться в этом логически, я быстро запутался и решил вернуться внутрь, потому что почувствовал в себе силы сесть за работу. Мысли, однако, не слушались, и я просто лег на кровать и продолжил наблюдать за бабочками. Теперь мне казалось, что они были тут всегда. Потом я заснул, и мне приснился Роза. Он тихо вошел в комнату, разделся и забрался ко мне под одеяло. Почувствовав, что рядом кто-то есть, я проснулся и подскочил на кровати. В комнате было пусто. Со стороны входной двери, из коридора, слышался стук, раздавались какие-то голоса. Я осторожно встал и выглянул из комнаты. У входной двери, вытянувшись, стоял Роза и, увидев меня, молча кивнул на дверь и прислонил палец к губам. «Меня ищут», – прошептал он, показав пальцем наверх. «Да мы знаем, что ты здесь, открывай уже!» – негромко позвал кто-то снаружи. Дверная ручка снова задергалась, опасно раскачиваясь из стороны в сторону, как будто собиралась выпасть.

С утра я встал в отличном настроении и сразу принялся за работу, не дожидаясь, пока Роза приготовит завтрак. Он всегда его готовил и себе, и мне, ему даже удавалось иногда доставать на рынке дефицитный бразильский кофе в крупных ароматных зернах, который, варясь в турке, источал густой терпкий запах. Должен сказать, что все те неурядицы, которые обрушились на меня за последние месяцы, сказались на моем занятии очень плодотворно. До конца было еще далеко, но я быстро двигался вперед и по-настоящему гордился собой. Мне часто приходило на ум то, что я читал когда-то об Александре Гротендике, пример которого вдохновлял меня в юности. Как и его, меня уже не удовлетворяла просто возможность доказать набор теорем и определений. Я понимал, что, образно выражаясь, не просто дойду до конца, но проложу за собой широкую дорогу, по которой после смогут пройти многие. Забавно: мой давешний гость как будто оказался прав насчет комфорта.

Он обещал зайти узнать, как продвигается решение его задачи, но после всех случившихся событий я его, конечно, больше не видел. Что, может быть, и к лучшему. Обсуждать недоделанную работу я не люблю, кроме того, общество людей скорее тяготит меня, мне лучше наедине с рабочим столом и книгами. Здесь я на своем месте, мне так спокойнее, чем даже с симпатичными мне людьми. Например, Роза – он хоть и занимается своими глупостями безо всякой разумной цели, но все же неплохой парень. Теперь я даже не так сильно его стесняюсь, как раньше.

Другое дело этот невыносимый Сережа со своей подружкой. Возникли из ниоткуда, почему я должен вообще вдаваться в проблемы каких-то бездельников? Свалились на меня как снег на голову… только мешают сосредоточиваться. Ведь мысль, она такая эфемерная и хрупкая… потерял равновесие на миг – и бац, всё, упал. Начинай заново, особенно если не успел записать. И как мне реагировать на то, что вдруг стучатся в дверь двое? Вернее, они постучались в окно.

Я сидел перед столом и смотрел на улицу – был как раз виден маленький кусочек поребрика и немного зеленой травы за ним. Внезапно напротив остановилась пара чьих-то ног, переминалась недолго на месте, и вдруг я увидел длинные, свешивающиеся вниз волосы и над ними – голову. Конечно, я понимаю, так получилось оттого, что он опустил голову вниз, но все равно представьте, каково это – смотреть в окно и видеть, как перед тобой появляется не нормальное человеческое лицо, а такое вот вверх ногами?! Ну да ладно, не об этом речь. «Вы там один?» – раздался голос. «Нет, конечно», – соврал я сразу. Я на самом деле был не один, потому что в другой комнате спал Роза. Но я имел в виду не это, а то, что нас тут вообще много: здоровых, вооруженных мужиков. Думаю, он меня понял, потому что грустно, по крайней мере, мне, так показалось, вздохнул и исчез. В следующий раз Сережа подошел ко мне через два дня, когда вечером я вышел посидеть во дворе. Вечер и весь день выдались удивительно тихими, за все время не было слышно ни выстрелов, ни криков. Можно было представить, что все вокруг идет своим чередом, как было раньше, было всегда. «Здравствуйте», – услышал я негромкий голос. «Здравствуйте», – я поднялся навстречу невысокому юноше в рваных джинсах и с длинными волосами. «Вы только не удивляйтесь, – сказал он. – И извините, я за вами немного следил». Я внимательно на него посмотрел. «Мы прячемся», – объяснил он. Я понимающе кивнул. Роза часто рассказывал, что кто-то от кого-то прячется, и о том, как по городу рыскают поисковые отряды, разыскивающие и уничтожающие беглецов. «Можно мы немного побудем у вас во дворе, вы не против? У вас тут так тихо, даже странно…» – «А вы сами откуда?» – спросил я. «Мы на Крестовском жили с сестрой, Азовская улица… теперь думали за город выбраться, но из города не выпускают патрули…» – «А почему прячетесь?» – «А они говорят, что мы теперь рабы, работать должны». – «Кто они?» «Всадники…» – мой собеседник невольно поежился. «Какие всадники?» – не понял я. «На Крестовском. Там всадники теперь, – неопределенно ответил он. – И за город не выпускают». – «А почему «вы»? Ты же один…» – «Аня, сестра, в шалаше прячется, – объяснил он, резко вздернув руку куда-то в угол двора. – Сейчас у нее живот болит, лежит, отдыхает». Только теперь я понял, что именно казалось мне в нем странным. Глаза. Белесые, почти прозрачные, все время скошенные немного вбок. Жутковатый взгляд. «Так мы тут побудем немного, хорошо?» – спросил он. Я кивнул. «Ну я пойду», – сказал он и, развернувшись, зашагал в глубь двора.

Я, чувствуя облегчение, оттого что отвязался от явного сума­сшедшего, вернулся домой и сел за стол, чтобы продолжить работу. Вот больное воображение у людей… всадники… достал записи и стал проверять сделанные с утра наброски, надо сверить кое-какие расчеты, прежде чем двигаться дальше. Конечно, компьютера не хватает иногда, особенно когда приходится работать с большими числами, но ничего, я же в институте в молодости тоже без компьютера как-то обходился. И сейчас переживу. В конце концов, логарифмическая линейка у меня есть и бумага с карандашами тоже. Главное, чтобы никто не мешал.

Но что-то не давало мне сосредоточиться. Я откинулся в кресле и неожиданно для себя стал думать о том, что уже давно не разговаривал ни с матерью, ни с сестрой. Сестра давно, прошло уже пять лет, уехала в Штаты, вышла там замуж и родила дочь, а с год назад перевезла к себе маму. Я так давно им не звонил, все собирался, но тут закрутилось-завертелось… и вот теперь я даже и не представлял, где искать телефон, если бы он мне вдруг понадобился. В конце концов я решил пройтись, раз уж работать не получается.

Рассеянно поглядывая по сторонам, я вышел из двора, окруженного, как оборонительными валами, ржавыми бочками и просто грудами строительного мусора, и оказался на Лиговском. Тут только я понял, как давно не был здесь. Обычно если я и ходил куда-то, то на рынок или прогуляться к набережной, в противоположную сторону. Роза научил меня пробираться туда дворами. Проспект был таким же широким и светлым, каким я его помнил, только окна в домах были почти все выбиты или, наоборот, заставлены изнутри чем-то, так что было непонятно, живет там кто-то или нет. Вокруг было пусто и почти тихо, только вдали тявкали собаки и слышался смутный гул, как будто подо мной проезжал поезд метро. Я засунул руки в карманы и просто пошел вперед, зачем-то пиная перед собой случайно попавшийся на пути небольшой булыжник. Настроение у меня улучшилось, назойливые мысли в голове уступили место приятной внутренней пустоте, и я наслаждался тишиной и припекающим солнцем. Я даже начал насвистывать что-то из Пуччини, когда на углу Разъезжей булыжник, который до того катился прямо и не терялся, вдруг сорвался с ноги и свалился с тротуара. Я, не поднимая головы, посмотрел вправо, чтобы поискать его, и увидел прямо перед собой лошадиные копыта. Настоящие, черного цвета.

Я поднял глаза. Передо мной была живая лошадь, она заметила меня, повела ушами, как делают все лошади, и фыркнула. На ней сидел одетый в черное всадник, на седле у него висели какие-то сумки и, кажется, автомат. Он неподвижно смотрел на меня сквозь странные большие очки, похожие на маску для подводного плавания. Я буквально врос в асфальт, и прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем с меня не сошло оцепенение и сильнейший, бессознательный страх не толкнул меня в спину, так что я бросился со всех ног в сторону, в переулок, где сразу упал, споткнувшись о тот самый камень, который привел меня сюда.

Из-за спины донесся громкий раскатистый смех. Я вскочил и снова побежал что было сил, не оборачиваясь. Петляя по переулкам, я заскочил в какой-то двор, вспугнул там стаю голубей, успев неожиданно для себя подумать о том, что, оказывается, не всех еще съели, а Роза недавно шутил, что всех, попал через него во второй, откуда снова выскочил в другой переулок, в конце которого стояли мусорные баки, а рядом, за забором, – другие, побольше. Не раздумывая, я прыгнул в дальний и захлопнул крышку.

Ощущение времени совсем потерялось. Не знаю, сколько именно я просидел в баке, может быть, даже заснул раз или два. Несколько раз сердце начинало колотиться неравномерно и так сильно, что я почти задохнулся. Но все обошлось, и когда мне стало легче настолько, что я смог приоткрыть крышку и выглянуть наружу, на улице было темно. Выждав еще немного и убедившись, что вокруг тихо, я, отряхиваясь от облепившего со всех сторон мусора, вылез и стал тихо-тихо красться по направлению к освещенной улице. Мелькнула мысль, что там меня скорее найдут, но надо же было понять, где я нахожусь. Сбоку замаячили отблески костра и стали слышны тихие голоса. Я подошел ближе, чтобы спросить дорогу, и увидел двух бомжей, гревших руки на огне. Мне сразу пришло в голову, что они могут выдать меня, и я внутренне сжался, но набрался духу и кашлянул: «Извините». Они даже не повернулись в мою сторону. «Мужики, – собрался я с силами, – что это за улица? Заблудился я, помогите». Один из них, поднявшись, подошел ближе и стал меня разглядывать в упор. После секундного замешательства я узнал своего давешнего гостя в университетском кабинете. Он сильно осунулся, был небрит и грязен. Я не знал, что сказать, и просто повторил: «Что это за улица? Как мне на Лиговку попасть? – и тут же не удержался и добавил: – Иван Евгеньевич, это вы?» Он пошевелил губами, продолжая смотреть мне в глаза. «А я ведь дошел почти до конца в вашем решении, представляете? Вы пропустили там несколько… что вы молчите-то?» – взволнованно произнес я. «Я тридцать лет строил дома, там жили и работали люди, – очень медленно ответил Иван Евгеньевич. – «Что? Я думал, вы математик…» – «Что нас окружает, как вы думаете?» – спросил он. «То есть? – не понял я. – Иван Евгеньевич, ваше решение верное, и я это почти доказал, вы что, не понимаете?» «Тридцать лет, – повторил он. – У меня тогда была семья. Сын. А сейчас… что нас окружает? Что вот это вот все такое?» – он повел головой. «Это улица, Иван Евгеньевич», – ответил я обескураженно. «А теперь нет никого, – продолжил он. – Все умерли. И мы с вами умрем». – «Вы о чем вообще?» – «Не знаю, о какой вы говорите теории, молодой человек, – сказал он, – но вот вы ищете Лиговку, что, помогает вам она ее найти?» «А вы знаете, где она?» – спросил я, вспомнив о том, что ищу дорогу.

Он взял меня за рукав и повел за собой. Пройдя насквозь несколько дворов, мы оказались на широком перекрестке, на углу которого тусклым светом горел грязный разбитый монитор. Подойдя ближе, я увидел информационный экран с кучей каких-то цифр, кажется, финансовых, наверное, раньше здесь находился банк. Время от времени над бегущими новостными лентами с бесконечными графиками и цифрами появлялись, чтобы тут же исчезнуть, другие графики и цифры, а в углу мерцало лицо ведущего, который их комментировал. «Любопытно, как здесь электричество еще осталось», – подумал я вслух и повернулся к Ивану Евгеньевичу, который, не отрываясь, смотрел на экран. Когда там в очередной раз возникло лицо ведущего, который начал что-то говорить, он дернул меня за рукав и мотнул головой, призывая меня подойти ближе. Следуя за ним, я оказался в метре от экрана и стал читать пробегающие одну за другой надписи: «Цены на палладий достигли исторического максимума», «Авиакомпании терпят убытки в связи с недоступностью транссибирских коридоров», «Курс евро упал по отношению к иене на 2,03 пункта», «Забайкальская республика объявила о политическом союзе с Японией»… Я снова посмотрел на своего спутника. Тот, беззвучно шевеля губами, не отрываясь, смотрел на лицо на экране.

«Послушайте», – начал было я, но он повернулся ко мне и, прислонив палец к губам, покачал головой и снова уставился в экран, потом сложил руки, закрыл глаза и начал тихо раскачиваться из стороны в сторону. Постояв, я развернулся и зашагал прочь. В конце концов, далеко я убежать не мог, и дом был где-то рядом. Так и оказалось. Поплутав немного по окрестностям и не выходя – из страха снова столкнуться с всадником – на слишком широкие улицы, я довольно быстро очутился на задворках парикмахерской. Вошел. Меня ждал бледный и перепуганный Роза, который сидел, завернувшись в одеяло, на кухне и стучал тапочком по батарее. Увидев меня, он сказал: «Псих ты. Нашел время прогуляться». «Сам такой», – быстро ответил я. «Я думал, ты всё, того, – ухмыльнулся он. – Тут приходили к нам пару часов назад». У меня внутри все нехорошо сжалось. «Всадники были?» – стараясь говорить как можно спокойнее, спросил я. «Что? – переспросил Роза. – Какие еще всадники? Амбалы какие-то были, пьяные. Вообще в очко. Ищут кого-то, говорят, сбежали двое, тут где-то прячутся. Обещали, если узнают, что мы их прячем, сжечь тут все и меня в придачу». «А ты что?» – спросил я, плохо понимая, о чем он говорит, и думая об Иване Евгеньевиче. Роза не ответил и, плотнее закутавшись в одеяло, пошел к себе. У двери он остановился и, обернувшись ко мне, сказал: «Валить надо отсюда, Гриш. За город куда-то. В деревню какую уехать, что ли. Пропадем мы в городе». Я продолжал стоять на месте и ничего ему не ответил. Потоптавшись несколько секунд, Роза вышел.

Всю следующую неделю я почти не выходил из своей комнаты, с головой окунувшись в работу. Я должен был доделать ее, все остальное меня почти не интересовало. Пусть все орут и шумят, я не буду обращать внимания. И хватит с меня этого сумасшествия, которое, как сорняки, прорастает повсюду и лезет из всех трещин. Время, проведенное в мусорном баке, словно придало мне решимости. Чтобы не слышать Розу, который ходил из угла в угол и строил планы побега из города один фантастичнее другого, я запретил ему заходить ко мне и, чтобы он окончательно отстал, заявил, что никуда не поеду, а он может сам ехать, куда ему нравится. Поначалу Роза пытался на меня орать, но скоро понял, что это бесполезно, сдался и почти перестал со мной разговаривать. Мне так было проще.

Я практически сросся с креслом, не вставая по многу часов и выводя длинные строчки уравнений. Когда тот или иной путь заканчивался тупиком и нужные объекты не складывались так, как мне было нужно, я возвращался назад, искал ошибки или просто по-новому перекладывал слагаемые, пытаясь взглянуть на них свежим взглядом. И результат был недалеко, я это знал. Главное, чтобы мне никто не помешал.

Однажды ко мне зашел Роза и попросил меня выйти с ним на улицу. Я послушался и вслед за ним вышел во двор, где, щурясь от дневного солнца, стоял человек в камуфляже. На голове у него была коричневая повязка с мордой то ли сторожевой собаки, то ли волка. «Этот математик, что ли?» – спросил он Розу. «Да», – ответил Роза. «Как звать?» – обратился он ко мне. «Григорий», – сказал я. Мне стало неприятно. «Вот что, Григорий, – продолжил он. – Мы ищем опасных преступников. Выдают себя за брата с сестрой. Где-то неподалеку могут прятаться. Могли, конечно, сбежать, но вряд ли. Мы их обложили, разумеется. Далеко не уйдут. Товарищ твой помогает отряду освобождения, и ты тоже будь начеку, чтобы, когда они появятся, вы дали знать. Мы на третьем этаже, в двенадцатой. Там штаб, туда сразу иди, если что заметишь». «Это его квартира», – сказал Роза. «Теперь это квартира отряда освобождения, – твердо заявил говоривший, чуть подавшись при этом вперед. – Это понятно?» Мы с Розой молчали. «Это понятно?» – спросил он громче, снова подавшись вперед. «Понятно», – тихо сказал Роза. «Очень хорошо. Вы поможете отряду, и мы отправим вас за город. Раз в две недели отправляется охраняемый конвой. Вы в безопасности пересечете границу города и поедете в трудовое поселение. Там будете заниматься сельским хозяйством. Нам нужны руки». Тут у него зашипела рация, он слегка кивнул нам, давая понять, что разговор окончен, и зашагал прочь, стуча тяжелыми каблуками по асфальту. «Я не поеду никуда», – сказал я Розе. «Псих», – он покачал головой. «Отвали» – ответ у меня был заготовлен заранее. «Ты что, не понимаешь, что нас здесь или сожгут заживо в конце концов, или зарежут? – вскинулся он. – Открой глаза, ты на каком свете вообще?» «Мне все равно, – сказал я. – Мне надо закончить работу, и вы мне все мешаете». «Да ты загнешься здесь!» – почти закричал Роза. «Мне надо закончить работу, – повторил я. – Не мешай мне». Про то, что приступы, хотя и недолгие, теперь повторялись почти каждый день, я промолчал. «Ты думаешь, ты особенный, да? – Роза почти срывался на крик. – Ты думаешь, я с говном связался из-за хорошей жизни? Вот у тебя сердце, и тебе насрать, что ты загнешься здесь, да ты, может, об этом и не думал даже никогда, просто тебе насрать на всех, а я не могу здесь находиться, в этом… у меня крыша едет, скоро таким же аутистом, как ты, стану, будем под себя срать на пару! А здесь нет уже ни хрена, здесь только вот эти вот защитники камуфляжные, говно одно, за городом хотя бы спокойно будет, там бомбы во двор не падают посреди бела дня и прятаться не надо в подвале… да ну тебя… – он остыл так же внезапно, как и вспылил, увидев, что я не слушаю. – Делай, что хочешь. Главное, не натвори фигни какой-нибудь, с тебя станется. Я тебя по-человечески прошу. Мне правда очень надо уехать отсюда!»

Он вопросительно посмотрел мне в глаза. Под утро, я только-только уснул, засидевшись допоздна, меня разбудил тихий стук в окно. Я всегда сплю чутко, так что сразу проснулся и вскочил с кровати, раздраженный. «Это я, – послышался голос. – Откройте, пожалуйста. Сестре плохо». Я машинально прошлепал к входной двери и отпер ее. У входа стоял Сережа, с которым я разговаривал неделю назад. «Входите, – сказал я. – Что с вашей сестрой?» Он быстро вошел, таща за руку худенькую маленькую девушку, и захлопнул за собой дверь. Я понемногу приходил в себя и начинал понимать, что, собственно говоря, происходит. «Она же не болеет ничем… – спросил было я, но, еще не договорив, уже понял, что это так и есть и спрашивать тут нечего. – Что вам надо?» «Там облава, – ответил юноша, глядя в пол и сжимая руку девушки. – Это не моя сестра, она моя жена. Если вы нас им отдадите, они нас схватят и убьют. Они нам обещали, что, если мы сбежим, нас найдут и убьют. Они могут. Они так и сделают».

Сзади послышались шаги Розы. Он встал за юношей, скрестив руки на груди и вопросительно глядя на меня. Мы молчали. Потом я повернулся и хотел пройти мимо юноши, но он не пускал меня. Тогда я, неожиданно для себя, сильно толкнул его плечом в грудь и пошел к себе. Мне надо было поспать.

Проснулся я около часа дня. В комнате было душно, я вспотел под теплым одеялом, ноги и руки ломило, мышцы ныли, словно после тяжелых физических упражнений. Еле превозмогая непонятно откуда взявшуюся боль, я выполз на кухню. Там было накурено. Наши гости, видимо, так и не ложились, они просто сидели на полу, опершись спинами друг на друга. Рядом валялись два грязных рюкзака. Я хотел разогреть чай, потому что жар внезапно сменился ознобом, но силы покинули меня совершенно, как будто я не спал много часов подряд. Я прислонился к стене рядом с ними и молча смотрел на них. Кажется, они догадались, что со мной происходит, потому что девушка встала, откинула волосы, такие же длинные и грязные, как у ее спутника, они вообще были очень похожи, такие худые, маленькие человечки в мешковатых грязных джинсах голубого цвета, и начала кипятить чай. Налила в кружку, достала сахар, размешала и протянула мне. Горячий сладкий чай немного вернул меня в чувство, и я, слегка прихрамывая, вышел на улицу, держа дымящийся напиток в руке. В углу двора стояли, переговариваясь, люди в камуфляже. Вчерашнего мужика среди них не было.

В голове прокручивалась ночная сцена. Я представил, как к нам врываются ночью, скручивают всех и утаскивают куда-то, а дальше… уже не важно что, потому что, как в финале драматического фильма, на моем столе остаются лежать мелко исписанные блокноты, и ветер играет страницами в оставленном жильцами – не по своей воле – доме, и они постепенно разлетаются по комнате, а потом и по двору, по улицам, а потом от какой-нибудь случайности сгорает и сам дом, так что никто никогда и не узнает, что за решение выдумал или подсмотрел где-то полоумный Иван Евгеньевич. Я машинально крепче сжал кружку и чуть было не сделал шаг вперед, но горячее железо обожгло руку и я, выругавшись, уронил ее. Люди в камуфляже, обернувшись, посмотрели на меня мгновение и сразу вернулись к своему разговору, потеряв ко мне интерес.

Я поднял кружку с земли и вернулся домой. В коридоре я на­ткнулся на Розу. «Гриша, ты спятил?» – злобно прошипел он. «Отвали», – сказал я, собираясь пройти мимо и толкая его плечом. Но Роза неожиданно не поддался и замер как вкопанный, так что мне пришлось остановиться. «Ты что, не понимаешь, что нам всем теперь крышка?» – не остывал он. «Отвали, говорю», – повторил я. «Я сейчас пойду и позову их сюда, о’кей? – сказал Роза ровным и спокойным голосом. – И ты будешь паинькой, пойдешь и посидишь в своей комнате и не будешь ничего говорить, если тебя не спросят, а если спросят, то…» «А если спросят, я скажу, что это ты их спрятал, а теперь зассал», – неожиданно сказал я ему и, со второй попытки оттолкнув его плечом, ушел к себе.

Сосредоточиться на работе, конечно, не получилось. Как только я сел в кресло, снова предательски заколотилось сердце. Я постарался успокоиться и ровно дышать, но в конце концов стал снова злиться, что опять не могу сосредоточиться на работе. «Все это какая-то дурная бесконечность, – думал я, – так и сдохну, ничего не доделав».

Вечером я услышал грохот в прихожей и, не успев даже испугаться, увидел перед собой вооруженных людей в масках. Они, не обращая на меня никакого внимания, словно я был прозрачным, осмотрели комнату, заглянув под кровать и в шкаф, и вышли. «Они должны быть здесь, ищите дальше», – раздался из коридора твердый голос. Я узнал его – он принадлежал тому самому командиру, который разговаривал с нами накануне. В коридоре стоял насмерть перепуганный Роза. «Что, прячете их все-таки, да?» – мягко проговорил командир. «Нет-нет! Здесь, кроме нас, нет никого», – Роза пытался улыбаться, но выходило натянуто. «Ну ладно-ладно. Не нервничай. Все равно найдем, они же здесь, я и так знаю. Как найдем, поедешь вместе с ними. Но… можешь и сэкономить всем нам время, ну и сам цел останешься. Это же вот он их прячет, правильно я говорю? – он кивнул в мою сторону, а Роза в ужасе уставился на меня и замотал головой. – Нет? Выходит, сам, что ли? А так с виду и не скажешь! Ну ладно, сейчас разберемся, погуляйте, пока мы тут все обыщем. Живей, живей!» – скомандовал командир, после чего сел с победным видом на табуретку возле входной двери и стал наблюдать за роющимися повсюду людьми, которые, шумно переругиваясь, с грохотом разбирали наше с Розой жилище по кирпичику.

Мне стало противно и, чтобы не видеть копошащейся солдатни, я решил смотреть куда-нибудь еще, например наверх. Там, на темных антресолях, в углу синел маленький кусочек грязной джинсовой ткани. В следующий миг сердце заколотилось так, что я вынужден был прислониться к стенке, чтобы не упасть.

Роза, конечно, тоже их заметил… вот сейчас они их найдут. И что будет дальше? Или не найдут? Что это, в конце концов, все такое? Опять я сегодня не поработаю нормально… а осталось ведь всего ничего… в нормальных условиях мне, может быть, и недели хватило бы… здесь, ну да, в нашем новом пещерном веке, может, месяц… да и то, потому что калькулятор последний сломался, линейкой считаю и на бумажке… ведь все это когда-нибудь закончится… Забайкальская республика опять станет чем она там была до того… и транссибирские перелеты восстановят… я, может быть, даже смогу вернуться в университет. И мое дело не погибнет. И это так просто. И спасти его, и убить. Все очень просто сейчас. Вот я показываю командиру на антресоли. Значит, у нас у всех останется надежда. У науки. Даже у Розы. Как мне поступить? А что иначе? Иначе я продолжаю стоять здесь, как стою сейчас, и просто ничего не делаю. И шанса нет ни у кого. Или вдруг мне сейчас станет хуже?

Я почувствовал страх, но мысль продолжала свой бег, словно жила какой-то независимой от меня жизнью, а я только мог наблюдать за ней со стороны. Как это будет? Я где-то читал, что в груди начнет нарастать боль, становиться все сильнее и сильнее, пока не останется только она одна, а перед глазами не поплывет пылающий огненный диск. Такой, наверное, как я видел в детстве на Черном море, когда сидел подолгу с отцом на пляже и наблюдал закат…

Вот мы сидим так долго-долго, и я вспоминаю, что мама ждет нас ужинать, но отец почему-то все глядит, не отрываясь, вдаль, на солнце, такое яркое, что без очков на него должно быть просто больно смотреть. А я глазею по сторонам: волны, люди, надувные круги и матрасы, валяющиеся на песке у кромки воды, прибрежные скалы, на которых растут короткие кривые деревья без листьев. Потом я перевожу на миг взгляд на солнце, собираясь после взять валяющийся рядом камень и бросить его далеко и метко, чтобы он запрыгал по волнам, не меньше семи раз, так, чтобы вон та, например, девочка, которая играет в песке и которая мне нравится, заметила. И вообще у меня много других планов, но я почему-то не могу отвести от солнца глаз… так странно… оно вдруг начинает резко расти, увеличиваясь в размерах, пока не застилает весь горизонт и не лопается, медленно и смешно сдуваясь, как воздушный шарик, если в него все время лить воду, обволакивая меня жаром, как в натопленной бане. Ничего не вижу… ну это понятно. Наверное, меня ослепил солнечный свет, не надо так долго на него смотреть без очков… но вот что странно: я ничего не слышу. Почему вокруг вдруг стало так тихо?

ГОЛОС ДЖЕННИФЕР

Смех буквально душил меня, так что приходилось крепче сжимать руль, изо всех сил стараясь не расхохотаться во весь голос. «Мы просим звонить в студию всех, кто имеет непосредственное отношение к театру, – тараторила ведущая, путая в спешке ударение в словах, – тех, кто знает ситуацию внутри, знаком с фигурантами, разбирается в балете и может пролить свет на то, как совершилось это громкое преступление... кто это сделал? Завистники? Криминальные разборки? Звоните в студию, помогите разобраться нам и слушателям!»

Это утро началось так же, как и десятки других, поразительно на него похожих. Я слушал передачу Дженифер вот уже несколько месяцев, дважды в день по будням, успевая застать утренний выпуск по дороге на работу, стоя в пробках, и вечерний, мчась по пустеющим, потемневшим улицам домой. Обыкновенная, заурядная передача, где обсуждают разные странные новости, рассказывают анекдоты и читают гороскопы, иногда прерываясь на музыку. И все же ничто не поднимало мне так настроение, как полчаса, проведенные за рулем с включенным радиоприемником. Даже идиотский псевдоним ведущей быстро перестал меня раздражать. В то утро разговор вертелся вокруг скандала: художественному руководителю известного театра плеснули в лицо кислотой.

Раздался гудок, звонивший мужчина кашлянул и медленно заговорил: «Меня зовут Полковник. Я вообще в балете не разбираюсь, но имел отношение к расследованию дел, где фигурировали представители богемы. И вот что хочу сказать…» «Так… Полковник – это интересно, – отреагировала ведущая. – Не вы нам вчера звонили? По поводу участившихся угонов «Лады» с автоматической коробкой?»

Я снова подавил смешок, но смеяться дальше уже просто не было сил, к тому же надо было следить за дорогой. В этот момент мой взгляд упал на вибрирующий телефон, на котором появилось имя: «Наташа». Помедлив, я сделал звук потише и провел пальцем по экрану. «Алло, – сказала она, – как дела?» «Хорошо, – ответил я, – а у тебя?» «Так себе, дел невпроворот, знаешь, я тебе хотела сказать…» – в этот момент в трубке что-то щелкнуло, послышались короткие гудки и связь оборвалась.

Я, не выпуская телефона из рук, продолжал слушать. «Так вот, по поводу скандалов в балете... это очень эмоциональные люди, они все выплескивают… что на сцене, то и в жизни», – говорил Полковник. «Это потому что они гомосексуалисты?» – поинтересовался кто-то из сидевших в студии. «Не думаю... не знаю, не интересовался их личной жизнью. Так вот, это несерьезное отношение к делу, когда сразу сознаешься в том, что совершил преступление. Сыщику это даже неинтересно. Вся наша творческая интеллигенция… понимаете, для них характерны такие детские эмоции, такая неосновательность, глупость, я бы сказал. Но вот что любопытно…» «Понятно, спасибо большое, теперь послушаем следующего звонящего», – перебила его ведущая. «Здравствуйте, Михаил меня зовут». – «Добрый день. Вы имеете отношение к театру?» – «Да, я дворником там работаю». – «Дворником, ха-ха-ха, ну вы загнули, да там одни таджики дворниками работают!» – «Нет, не только». – «Ну в любом случае вы знаете ситуацию изнутри, вы нам можете что-нибудь интересное рассказать? Я знаю, что там замешана женщина. Вы ее видели? Она как вообще внешне? По мне, она очень хороша! Я видела фотографии в Интернете. Фигура какая! У нее, знаете, такой маленький лобик! Бывает такой тип северных женщин, с такой кукольной фигурой… маленький, детский совершенно гладкий лобик, его хочется погладить!»

Я нажал на тормоз и медленно остановился перед светофором. Уже светало и уличные фонари гасли, оставляя улицу покрытой сероватой, едва густой дымкой, которая готова была вот-вот смениться серым зимним утром. Телефон наконец зазвонил. «Малыш, как ты?» «Хорошо, – сказал я, – спасибо. А ты?» – «Я… у меня столько дел. Я звоню, потому что мне действительно интересно, как у тебя дела». «Мне приятно», – сказал я. «Ладно, ты мне тоже позвони тогда, хорошо?»

Я положил трубку. Наташа появилась в моей жизни почти одновременно с Дженифер. Незадолго до этого в больнице умер мой отец, сгоревший от рака за считаные недели. Месяц я не мог найти в себе сил выйти из дому, бросил работу, избегал людей, и голос Дженифер за редкими исключениями был единственным, который я слышал, включив однажды от нечего делать старый отцовский радиоприемник. Кто-то долго и занудно рассказывал старые несмешные анекдоты, и только звуки ее смеха удержали меня от того, чтобы сразу переключиться на другую станцию. Не помню уже, чем именно меня привлек этот голос, может быть, тем, что показался мне необычно низким для женщины.

Тяжелые мысли об отце, о его трагически оборванной жизни и бесцельности моей собственной угнетали меня, а голос из приемника, неся околесицу и бессмысленно смеясь, странным образом поддерживал меня и придавал сил. Сидя дома, я утешал себя мыслями о том, что мне просто нужно побыть наедине с собой, а когда понял, что мне уже легче и вовсе не выходить на улицу, в тот же вечер решил пойти куда-нибудь напиться. Я увидел Наташу в баре, когда она увлеченно болтала с каким-то мужчиной, и прошел бы мимо, не просиди я столько времени в одиночестве и не наберись какого-то смутного отчаяния. Ее собеседник не выдержал напора и минут через пять сбежал в туалет, а Наташа, хотя и была обескуражена, оказалась достаточно пьяна, чтобы тут же не уйти самой. Поболтав немного, мы вышли на улицу ловить ей такси, но вместо этого долго бродили по переулкам, разговаривая и обсуждая все на свете. В одном небольшом сквере она остановилась, роясь и ища что-то в сумочке. Постояв несколько секунд рядом, я взял ее за локоть. Наташа с удивлением посмотрела на меня. Я подошел ближе и слегка приподнял пальцами ее подбородок, глядя ей в глаза. Она не сопротивлялась. Несколько мгновений мы так и стояли. «Ну и что ты видишь?» – спросила она, улыбаясь. Я, не отвечая, поцеловал ее.

Какое-то время я ехал в тишине, затем, словно опомнившись, повернул ручку громкости на приемнике. У Дженифер в гостях был кто-то очень общительный, а разговор шел о политике. «Тут такая ситуация… Европа хочет отменить визы для россиян. Но пока не все... Их отменят для так называемых синих паспортов, служебных. Для остальных пока нет». «То есть?» – встряла ведущая. «Нет, вот если ты меня послушаешь, что получается?» – перебил ее гость. «Что?» – «Если бы меня слушали, если бы ко мне прислушивались!» «Так что получается-то?» – спросила Дженифер. «Европейцы, они ведь думают, что мы как они! Раньше думали так. А мы со своим феодальным укладом к ним лезем! У нас страна – ордынско-византийского типа, вот так бы я всем сказал, если бы меня слушали! Понимаешь, что я имею в виду?» – «Что?» – «Европейцы – они понимают про дипломатические паспорта. Это веками налаженная практика, к этому все привыкли, у них особенный статус. А служебные – они не понимают, что это такое! Это что за особенная каста людей? А это чиновники, бояре наши! Взять какого-нибудь директора департамента в министерстве… он достойный человек, что ему с красным паспортом ходить, как плебею? Нет! Его государство отмечает за службу! И любовнице своей он тоже такой сделает. Она заслужила! И поедет без визы играть в казино в Монте-Карло. А теперь получается, что немцы, это же они инициировали, чтобы разрешить нашим обладателям служебных паспортов ездить без виз в Европу, они поняли, что не европейцы мы! Не были никогда и не будем! И бессмысленно нас воспитывать. Не такие мы! И теперь, слава богу, они всем это объяснят. И хорошо, что так. Хорошо, что мы… – все наши высшие касты будут без виз в Европу по синим паспортам ездить! И знаешь, почему хорошо?» Ведущая ничего не говорила, несколько мгновений в эфире был слышен только шелест каких-то бумаг. «Потому, – продолжал говоривший, – что они нас, с обычными паспортами, за собой в Европу потянут! Вот приедет в Монте-Карло владелец такого паспорта. Но с ним ездит целая когорта сопровождающих. Специально обученный человек. Попу, например, подтирать обученный. Он будет жить там в соседнем отеле или в соседнем районе. Он же не может без него! Ну или маму привезет с собой. И много таких с ним приедет, как мы, с обычными красными паспортами. Вот так наша элита, она нас всех в Европу вытянет! Так что это хорошо, я это приветствую». «Нам звонят, – это снова говорила ведущая, делая ударение на первый слог. – Алло!» «Здравствуйте, я вот хотел спросить, я на МКАДе стою в пробке, тут возле шоссе Энтузиастов, там что такое, не подскажете?» – «Так, сейчас посмотрю, одну секундочку... да, там ДТП! И знаете, ДТП ровно напротив пункта ГАИ, на противоположной стороне. Ждать недолго, потерпите. Это же напротив ГАИ прямо. Они быстро управятся». – «Спасибо. А то тут еще кого-то в объезд пускают, по пропускам, а все стоят...» «Вот! – снова встрял гость. – Это все они, бояре, по пропускам едут, а мы, с красными паспортами, стоим! Но ничего. Будем все в Европе, как я говорил. Нас увезут! Так что все хорошо. Подождите. ГАИ скоро приедет».

В следующий раз мне удалось встретиться с Наташей не сразу. У нее постоянно возникали какие-то неотложные дела, так что она допоздна задерживалась на работе, и мы в основном разговаривали по телефону уже глубокой ночью. Только где-то через неделю мы пошли в театр. Она нервно оглядывалась по сторонам и явно была чем-то озабочена, но спектакль отвлек и успокоил ее. Когда, выйдя на улицу, мы отправились перекусить, она уже болтала без умолку. За ужином я едва успевал вставить слово, да мне и не особенно хотелось – сидящей напротив и разговаривающей Наташи в черном платье и с изящным ожерельем на шее было более чем достаточно. В ресторане, куда мы зашли, было почти темно, горели всего три или четыре большие лампы, и свет одной из них, слегка задевая ее фигуру, освещал и наш стол. Ее низкий голос обволакивал меня, и я чувствовал себя совершенно счастливым.

Во мне боролись два желания – продолжать слушать или позвонить Наташе. Я не выдержал и взял в руки телефон. «Привет, – ответила Наташа, и я почему-то обрадовался, как будто боялся, что она может не взять трубку. – Быстро ты», – проговорила она задумчиво. Ее голос прозвучал слегка отстраненно, как будто она была чем-то занята, и меня это задело. «Ты же сама сказала звонить». «Да… – Наташа протянула последнюю гласную, все еще продолжая, видимо, заниматься тем, от чего отвлек ее мой звонок. – Ну, что скажешь?» «Да ничего особенного, вот еду, радио слушаю», – ответил я, почему-то немного растерявшись. Повисла пауза. «Ммм… малыш, давай не тянуть резину, созвонимся попозже». «Я просто соскучился уже», – выпалил я. «Целую…» – она снова протянула окончание слова. Я с силой крутанул ручку радио. Гость, обсуждавший с ведущей политику, еще не ушел. «Ты знаешь, что президент Венесуэлы умер?» – спросила она его. «Как?! Не может этого быть!» – «Сегодня в 16.25 по местному времени». – «От чего?» – «Осложнения после онкологической операции. Инфекция». – «Он был очень крепкий парень! Лидер Боливарианской революции! Он просто так не заболел бы! Вы его видели? Сила! Десантник! Такие просто так не болеют. Так что я не исключаю вмешательства североамериканских спецслужб. При современном уровне проникновения Интернета и развития информационных технологий они могли спровоцировать, подтолкнуть его болезнь! Что теперь будет с международными отношениями?!»

Весь следующий месяц мы почти не расставались. Мы прыгали в машину и ехали за город, ночуя в маленьких сельских гостиницах, если не успевали вернуться засветло. Мы бродили по паркам с открытой бутылкой вина. Длинными воскресными утрами подолгу валялись в постели, затевая шуточные бои подушками. Однажды она заставила меня раздеться догола и разрисовала акварелью так, что я стал похож на покрытого разноцветными геометрическими фигурами индейца, только без лука и копья. Я чувствовал себя совершенно новым человеком. Как-то утром я неожиданно для себя самого позвонил своему бывшему начальнику и сказал, что хочу вернуться на работу, с удивлением услышав в ответ, что он не только согласен, но и собирается меня повысить.

А потом мы поругались. Сначала я уехал с друзьями на рыбалку, предупредив ее в самый последний момент, и пару дней не вспоминал о ней. Вернувшись, я неожиданно узнал, что Наташа уезжает в отпуск на море. «Не скучай, котик», – сказала она мне по телефону, уже по дороге в аэропорт. К концу первой недели я поймал себя на том, что все время думаю о ней, хожу мрачнее тучи, и снова начал регулярно слушать передачу Дженифер, от которой успел почти отвыкнуть за тот месяц, что провел с Наташей. Я твердо решил: когда она вернется, встречу ее в аэропорту. Но когда три дня назад это наконец случилось, я не предложил приехать сам, надеясь, что она попросит первой. Наташа ни о чем не попросила. В результате мы договорились встретиться только сегодня вечером.

«А сейчас о выборах, – говорил голос из приемника. – Согласно результатам социологических исследований, нынешнего исполняющего обязанности губернатора знает не более тридцати двух процентов избирателей. А на ближайших выборах, которые состоятся через два месяца, за него, по предварительным данным, готовы проголосовать более 60 процентов избирателей… – Дженифер немного сбилась и после паузы продолжила слегка задумчиво: – Как вам такие цифры? Может кто-нибудь позвонить к нам в студию и объяснить, что это означает? Как можно не знать кого-то, но собираться за него голосовать?»

Во мне закипало раздражение. Снова зазвонил телефон. «Малыш, – Наташа говорила мягко, в ее голосе словно звучали нежные нотки, – все еще едешь?» – «Да». – «Ты на меня обижаешься?» Я промолчал. «Понятно… – протянула она. – Ты вообще со мной разговариваешь или радио слушаешь?» – «В отличие от тебя, оно никуда не девается, не предупреждая». «Зато ты сам деваешься, – ответила Наташа. – Слушай, выключи ты его…» «При чем тут это? – ответил я. – Могу потише сделать…» «Давай так, – сказала она, – я знаю, что я – не идеальная, но соскучилась и хочу тебя увидеть, хотя не уверена, что это хорошая идея, когда ты в таком настроении… в общем, подумай, хочешь ты увидеться или нет, и звони, хорошо? Реши вообще, ты радио будешь слушать или со мной разговаривать».

Я положил трубку, уже въезжая на парковку перед работой. В голове, как эхо, звучали голоса Наташи и одновременно Дженифер, что-то про выборы. Я посмотрел перед собой. Сквозь грязные окна пробивались солнечные лучи. Я нащупал левой рукой кнопку на двери и приоткрыл окно. В лицо ударила струя морозного воздуха. И я решил. С тех пор прошло много времени и многое поменялось. Неожиданно для себя я обнаружил, что вокруг теперь совсем другая жизнь. Я больше не тот человек, каким был когда-то. Но я и сейчас слышу ее голос. Он звучит, когда я надолго остаюсь один и когда вокруг много людей. Когда мне бесконечно плохо и когда мне очень, беспредельно хорошо. Когда я прихожу домой, чтобы отдохнуть или сажусь в автомобильное кресло, готовясь тронуться с места. Теперь он всегда со мной.