Советская очередь – явление прежде всего экономическое, порождение вначале мобилизационной, а затем плановой экономики (товары распределяются между всем населением «поровну» – поэтому их никогда не хватает). Очередь – фундаментальная черта советского времени, продержавшаяся – уникальный случай – всю советскую власть, от первого мгновения до последнего. Началось все в феврале 1917 года с очереди за хлебом (по Василию Розанову) – и закончилось ею же.

Но экономическая необходимость вскоре трансформировалась в культурный обычай, в социальную норму. Под конец советской власти очередь – это космогония, она включает уже весь мир. Самое низкое – и самое высокое. Главная, высшая очередь – в мавзолей; низшая – в бакалейный отдел, за водкой. Есть еще очередь, невидимая миру. Она бесконечна, она, можно сказать, в небеса – за автомобилем и на жилье. Знаменитый анекдот, который рассказал Рональд Рейган Михаилу Горбачеву в 1988 году, не зря он выбрал именно этот: «За вашим автомобилем приходите ровно через десять лет, товарищ». – «Утром или вечером?» – «А вам какая разница?» – «Я на этот же день договорился с водопроводчиком, он придет утром».

Очередь – высшая форма организации общества в СССР. Это и есть провозглашенная «новая общность». Умение образовывать очередь – не менее важный культурный навык, чем необходимость в нее выстраиваться. Даже сегодня очередь по привычке противопоставляется толпе. «Не толпитесь, станьте в очередь», – заклинает охранник на входе в Большой театр. Очередь – компромисс между военным коммунизмом и полувоенным социализмом. Это все-таки не строй, это – очередь. Тоже в своем роде оборона – но гражданская.

Советская очередь – социологическая аномалия и парадокс. Это и пассивное, и активное поведение одновременно. Тому, что «сказали в очереди», одновременно и верят, и не верят. До сих пор в метро, когда людно, чтобы очередь начала занимать свободную, соседнюю сторону эскалатора, почти всегда нужен окрик дежурного. На элементарное самостоятельное решение не хватает решимости. Стоять и ждать неудобно, но привычно. Дискомфорт комфортнее.

При поздней советской власти очередь – мощный инструмент социализации. Она – советский Фейсбук. Тут можно получить рекомендации. Послушать новую музыку. Познакомиться с девушкой. Эту новую советскую прозрачность зафиксировал Владимир Сорокин в одноименном романе («Очередь», 1983). В очереди можно услышать последнюю сводку вражеских голосов – кто-то из стоящих наверняка слушал. А также слухи. И анекдоты. В очереди стоят все, в том числе и гэбэ, слухачи. Об этом также все знают. Из этих тайно подслушанных или спровоцированных разговоров в очередях потом образуется мощный документ, который ложится на стол генеральному секретарю под шапкой «Настроения в обществе, секретно, лично».

Очередь – это советский экзистенциализм. Выкликание номеров на руке, контрольные переклички – в два, в четыре ночи и в шесть утра. Это выкликают саму жизнь. Того, кто сбежал из жизни, не выдержал тягот, вычеркивают без сожаления. Диалог в духе греческой трагедии: «Я стоял тут, на минуточку всего отошел!» – «Все стояли». Пустили обратно, в строй – знак судьбы, прощение свыше.

Советский человек обречен стоять в очереди. Это инстинкт, это как дышать. Это и есть сама жизнь. Очередь уже давно не помнит, за чем стоит. Спрашивать, за чем стоят, – моветон, нарушение элементарных норм поведения. Неловко, неприлично. Нужно просто становиться и стоять. Все стоят – и ты стой: этический императив. Стоять нужно по той же причине, по которой и «есть говно» (в другом романе того же Сорокина «Норма»). Важен процесс. Никогда не знаешь, что обретешь в конце, никогда не уверен, что достоишь. Метафора всей жизни. Тот, кто случайно ухватил без очереди, – баловень судьбы. Везунчик. Кто знает, как войти с черного входа, тот купил судьбу.

Говорить в очереди нужно не о чем-то, а для чего: чтобы заполнить «пустое время». Так язык превращается в терапию. Смысл говоримого не важен. Народный пустотный канон – по аналогии с газетой «Правда», которая тоже ничего не сообщала. Культура пустословия – переливания из пустого в порожнее, прообраз будущих телевизионных программ и развлекательных шоу, всей постсоветской культуры развлечений. Телезрителям интересно то же, что и очереди. «Развелась с мужем», «ушел к молодой», «бросил ее с дитём», «а ребенок-то не от него»… Говорить о том, что интересно очереди, – секрет успеха. Все будущие диджеи родились здесь.

Две недавние очереди – «на Серова» и в консерваторию – феномен 2016 года, знак новой нарождающейся реальности. Они интересны прежде всего самим фактом вновь возникшей, неартикулированной, особенной гордости. «Очередь от Третьяковки переместилась к филармонии, люди стоят в очереди с четырех утра», – рапортует Твиттер Минкульта, и там уже записывают это себе в актив: что может быть лучшим, весомейшим показателем успешной работы сегодня, чем очередь!

Эти очереди кроме прочего – результат постоянной, в течение двух последних лет, пропаганды героического поведения. Глухой, пока необъективизированной «готовности постоять» – не важно за что, в борьбе с чем. Постоять хотя бы в очереди!.. Тут сошлись две сакральности: абстрактная, проповедуемая «стойкость в борьбе» и «любовь к культуре», также ставшая частью новой идеологии. Знаменитый тезис о «самой читающей стране» трансформировался в «самую стоящую за билетами».

Простоять всю ночь на морозе за билетами (очередь в консерваторию) – это маленький подвиг, героика, мирная передовая. Не случайно там, в очередях за искусством, кормят армейской кашей «по рецепту 1941 года» (так говорят в телерепортажах) и дежурит «скорая помощь». Усилия общества предпринимаются не для того, чтобы минимизировать, сократить очередь (например, за счет более эффективной системы продаж с помощью электронных билетов), а, напротив, чтобы эту очередь продлить, удержать, сохранить. «Скорая помощь» и каши на морозе как бы укрепляют очередь в ее решимости стоять до конца. Выстоять, победить – это все микровариант подвига. Недаром все вместе трактуется как «победа культуры».

Что первично: желание выстраиваться или нужда?.. Необходимость или привычка? Не побоимся этого слова: культурная привычка? Даже своего рода ритуал? Есть ведь очереди, в которых стоять почетно. В музей – как когда-то в мавзолей. У нас говорят: «Да точно такие же очереди стоят в Вене, в Венеции, в Париже». Да, верно, стоят. Разница в том, что там очереди считаются недоработкой системы, несовершенством, помехой, а у нас этими очередями гордятся. Постоять в очереди – дань культуре, так это понимается.

Феномен культурной очереди – результат невротизации населения. Психолог Алексей Рощин комментирует: «У одних психоз проявляется в покупке еще одного холодильника, а у других в том, чтобы постоять на морозе в очереди на Серова». Но причина одна: людям страшно. И от страха они сбиваются в стаю, не важно, культурную или потребительскую. Это невроз. И – способ борьбы с неврозом. Попытка обнаружить норму, за которую можно ухватиться. Поскольку очередь – это форма нормальности. В очереди не так страшно. Среди других.

Еще перед нами факт экономический. Из-за стагнации в экономике Москва и Россия в целом стали производить меньше развлечений – возникло подобие советского дефицита. Люди стали меньше ездить за границу и тратят теперь на местную культуру больше, чем на Лувр и «Ла Скала». Денег вообще стало меньше, и, кто знает, может, многие несут на культуру последнее: если уж инвестировать, то в проверенную и одобряемую обществом ценность. С появлением феномена «культурной толпы» можно говорить не о том, что мы что-то приобрели, а, скорее, о том, что потеряли. Мы потеряли часть среднего класса, который вынужден искать замену своему буржуазному стилю жизни.

Попытка найти оправдание бессмысленному времяпрепровождению привело – по Фрейду – к рационализации, замещению. Чтобы оправдать очередь в ХХI веке, ей нужно придать сакральное значение. Выражение «интеллигентная очередь» – в музей, в консерваторию – это самооправдание. Гайдаровская реформа первым делом уничтожила очередь как явление. Даже не специально, это было косвенным ее последствием – но важнейшим. Это означало, что наступило новое время. Очередь – это несвобода. Отсутствие очередей – это свобода. Нынешние проклятия Гайдару и его команде – это ностальгия, получается, не просто по империи, но и по очередям. В этом, безусловно, есть коллективный мазохизм: верните нам нехватку, верните нам мучение, мы опять хотим страдать.

Единственное завоевание нового времени в России – решение «не стоять в очереди». «Там очередь – мы решили не стоять, не ждать». И это тоже ценностный выбор: нежелающий ждать ценит время, себя. Даже если решение сиюминутное, спонтанное, за него придется заплатить. Можно даже примерно назвать цену этого отказа: в условиях Москвы, например, речь идет о 200–300 рублях, именно столько в России стоит свобода – переплата за товар в более дорогом, но без очереди, магазине, процентный сбор за билет в экспресс-кассе, наценка, что-то еще.

Большинство же по-прежнему радо постоять в очереди – даже там, где ее пока можно избежать. Инстинктивный коллективизм. Экономической нужды в очередях пока нет, а люди уже готовы толпиться. Судя по тому, как легко люди опять выстраиваются в очередь у касс супермаркетов, частный бизнес экономит на продавцах. Большинству это не кажется проблемой.

Но очередь может быть и признаком новой политизации общества. Она – опять-таки компромисс между несанкционированным протестом и санкционированным. Не будем забывать, очередь сегодня – последнее массовое мероприятие, на которое не нужно испрашивать официальное разрешение.

Очередь – это святое.