На вопросы критиков, киноведов и журналистов отвечают режиссер Кирилл Серебренников (по скайпу из Москвы), продюсер Илья Стюарт, актеры Виктория Исакова и Александра Ревенко.

СУСАННА АЛЬПЕРИНА, «Российская газета» – «Неделя». У меня вопрос к Илье Стюарту. Почему вы так рассчитали стратегию фильма: вначале показали его, как «Левиафан», за рубежом, а потом в России? Потому что он для нас слишком острый? И второй вопрос. Вы нашли своего прокатчика, компанию «Вольга». На каких еще фестивалях будете показывать фильм и каким образом он выйдет в прокат?

ИЛЬЯ СТЮАРТ. Приятное сравнение с фильмом Андрея Звягинцева, который имел огромный успех. Но никакой специальной стратегии у нас не было, нам повезло с попаданием в Канн, на важнейший, на мой взгляд, мировой киносмотр. Все дальнейшие шаги планировались уже в связи с этим событием. Что касается проката: действительно мы договорились с компанией «Вольга», что для нас большая победа. Это команда профессионалов, и мы знаем, что они помогут нам донести кино до зрителя.

Прокат мы планируем осенью, дату пока обсуждаем. У нас уже множество предложений от фестивалей. Пока могу сказать, что будет отдельный – вне конкурса – показ в Карловых Варах. И в Италии премьера на Biografilm.

ВИКТОР МАТИЗЕН, «Новые известия». Вопрос к Кириллу Серебренникову. На пути немецкой пьесы к зрителю она претерпела, по крайней мере, двойную адаптацию. Первая – немецкой пьесы к русской сцене; вторая – русской сцены к международному экрану. При этом восприятие этой ленты зарубежным зрителем и российским совершенно различное. Как вы с этим справлялись?

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Никто не думал про зарубежного зрителя. Эта картина не рассчитывалась как какой-то фестивальный объект. Речь шла об обычном зрителе. Мы снимали для российской аудитории, и я ни о каких западных зрителях не думал. Да и что мы можем о них знать? Они же везде разные. Французы – одни, итальянцы – другие, южные корейцы – третьи, норвежцы и датчане – четвертые. У всех свои проблемы, просчитать это невозможно. Да и не нужно, по-моему.

ВИКТОР МАТИЗЕН. Но если вы рассчитывали именно на российского зрителя… Каким образом наш зритель должен воспринимать, допустим, ту сцену, где ученик раздевается на уроке догола, и после этого через полчаса его не увозят в психиатрическую больницу? Как может человек соотнести то, что он видит на экране, с российской реальностью? Этого же просто не может быть.

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Я с вами не согласен. Не всех сразу увозят в психиатрическую больницу. У нас психиатрические клиники, в общем, не переполнены... Да, герой скандалист, но его экранная жизнь – это же условность, сгущенная реальность, мы же не документальное кино снимали. Это некое «а что было бы, если бы было так?»

ВИКТОРИЯ БЕЛОПОЛЬСКАЯ. Виктор, кино – это еще и преувеличение, метафоры и бог знает что еще.

ВИКТОР МАТИЗЕН. Полагаю, что я этого не понимаю.

АЛЕКСАНДРА РЕВЕНКО. Я не так давно училась в школе. У нас были такие случаи. Люди вставали – у них были на это протестные причины, – раздевались, демонстрировали… потом их одевали, усаживали, и урок продолжался. Такое сейчас происходит в школах. Видимо, вы давно учились в школе, у вас такого не было.

ЕЛЕНА ДЮФОР, член оргкомитета фестиваля российского кино в Онфлере. Насколько я знаю, фильм выйдет во Франции осенью. Сразу оговорюсь: я думаю, что прокат во Франции – тоже отдельная история. Не знаю, поймет ли что-то французский зритель. Но вы уже показали фильм в Канне. Реакция иностранной прессы, французов, – поможет ли вам знакомство с ней в продвижении фильма? Было ли восприятие зарубежных зрителей отличным от реакции русских? Может, какие-то пункты в ваших будущих интервью надо будет затронуть, сделать определенные акценты, как-то работать с прессой и так далее?

ИЛЬЯ СТЮАРТ. Мы пока еще не знаем реакцию отечественного зрителя, а у французской публики она была потрясающей. Что важно: мы единогласно получили приз журналистов, премию Франсуа Шале. Поэтому во Франции планируется неограниченный прокат, премьера назначена на 2 ноября, и надеемся, французская аудитория хорошо отнесется к картине. Во всяком случае, на это указывают рецензии и публикации о фильме в прессе.

МАРИЯ БЕЗРУК, РИА «Трибуна.ру». Кирилл, ваш фильм-манифест, фильм-провокация – донкихотство. Это большая редкость сегодня в нашем кинематографе. Правильно ли я понимаю, что вы своим высказыванием бросаете вызов не только РПЦ, что само по себе сегодня смелый поступок? Потому что картина ведь может попасть под закон об оскорблении чувств верующих. Как вы собираетесь справляться с этой проблемой? И правильно ли я поняла, что вы бросаете вызов не только РПЦ, но и сегодняшней оппозиции, которая использует столь странные, порой смешные, доходящие до абсурда методы и инструменты? Ее оппозиционность как бы растворяется, сама себя уничтожает? Нам, по сути, опереться не на кого, потому что оппозиция так же неприятна, как и власть и те, кто ей сочувствует.

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Вопрос сложный. Фильм критикует ханжество, равнодушие людей, которые очень легко соглашаются с любыми носителями экстремистских идей. Он критикует институции, которые слишком быстро и слишком охотно поворачиваются по ветру, как флюгеры, подхватив какую-то тенденцию, то, как надо себя вести, и под нее легко начинают играть. На самом деле наша картина о глобальной растерянности всех, общества в целом, перед мракобесием, о растерянности самых разных людей перед идейной косностью, перед безумием. И страхом. Нас сковывает страх – мы боимся быть честными, правдивыми. Нас сковывает страх перед инаковостью.

Один из главных героев, если не самый главный, – ученик Гриша – подросток, несчастный, растерянный гей, который совершенно не может прижиться во враждебной реальности. Он не имеет никакого шанса выжить ни в каких обстоятельствах. Эта проблема – огромная. Подобного рода подростки, как мы все прекрасно знаем, пачками кончали жизнь самоубийством. Их одинаково отторгает и школа, и семья, и общество. Это, конечно, не только узкая проблема подростков-геев. Не про это фильм. А про любые меньшинства, про людей, которые думают не так, как положено сегодня, как заведено сегодня, не так, как дана команда думать. Они как-то по-своему думают, по-своему видят ситуацию, собственный путь, по-своему хотят жить и по-своему высказываются.

У них нет шансов выжить в окружении такого подавляющего большинства. Фильм в том числе и про это. Здесь дело не только в РПЦ. А вообще в том, как у нас охотно и быстро давят людей с какой-то иной позицией, с отдельным взглядом на жизнь. Извините за такую абстрактную длинную речь, но я пока еще подбираю слова, у меня не готовы ответы на все вопросы. И потом, очень трудно интерпретировать то, что сделано. Фильм имеет не только какую-то социально-политическую подоплеку, за которую мы, наверное, можем быть подвергнуты критике, или преследованиям, или оскорблениям. Но он имеет и человеческую составляющую. Меня эта человеческая история волнует больше, чем публицистика.

Пресс-конференция, посвященная предстоящему открытию фестиваля «Кинотавр»-2016. Кирилл Серебренников, Ситора Алиева, Александр Роднянский (Москва)

НЕЛЛИ МУМИНОВА, кинообозреватель портала «О культуре» (Калининград). Мне очень понравился финал, последние кадры. Я хочу спросить, были ли какие-то ассоциации с акцией Павленского? Или он совершенно не имеет к этому отношения?

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Да все, что вы видите, имеет отношение к фильму. Если вы увидели эту связь, значит, что-то в фильме делает ее возможной. Я очень рад, что Павленский вышел из тюрьмы. Он потрясающий художник и отважный человек.

ЛИЛИЯ НЕМЧЕНКО, Уральский федеральный университет, Гильдия киноведов и кинокритиков. Я понимаю, что театральный спектакль и фильм – совершенно разные художественные тексты, и все равно меня мучает вопрос. В спектакле у героини сильнейший финальный монолог, который в фильме сведен к двум фразам. Что вызвало такую редукцию? Что касается разных прочтений… Вы говорили про человеческую составляющую. Мне кажется, в «Ученике» очень важно изображение фанатизма и догматизма с разных сторон. Героиня Виктории Исаковой, собственно говоря, становится таким иконоборческим человеком, что, в общем, тоже предполагает какие-то сомнения. И все-таки возвращаюсь к тому редуцированному монологу в финале.

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. В картине в сравнении со спектаклем много чего вырезано, потому что в кино все-таки трудно с монологами. Мы пытались снять финальный текст в разных видах, но как-то не получалось, потому что, наверное, он должен остаться в театре.

Что касается иконоборчества… Понимаете, для меня «Ученик» в том числе картина о возможности чуда, потому что она говорит о присутствии метафизического в мире. О том, как не верящему, атеистически настроенному человеку, именно этой девушке, Красновой, в конце является призрак убитого мальчика, она слышит этот голос, и для нее это тоже какой-то переворот в сознании. Но я решил показать это очень просто и без особенной экзальтации. Хотелось, чтобы вся эмоция не была предъявлена на экране, а возникла у зрителя. Если получилось – хорошо, если не получилось – значит, не получилось.

ВИКТОРИЯ БЕЛОПОЛЬСКАЯ. Я тоже задам вопрос про путь от оригинала пьесы Мариуса фон Майенбурга к вашему фильму. Все-таки первоисточник немецкий, немецкий менталитет и во многом протестантский фанатизм продемонстрированы в пьесе. А у нас, на русской почве, есть собственные корни таких явлений и в литературе классической – я имею в виду «Житие протопопа Аввакума». До какой степени русскость фильма, необходимость переложить содержательную основу на нашу культурную почву влияли на вашу работу, Кирилл? Поскольку именно вы – автор сценария. Учитывали ли вы произведения Чехова, Толстого и, что мне кажется особенно близким, «Житие протопопа Аввакума»?

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Вы сейчас говорите какие-то очень точные слова, потому что я буду делать спектакль о протопопе Аввакуме, меня эта фигура много лет интересует. Его исповедь – это фантастический текст. Делая «Ученика», я вплотную не думал именно о протопопе, хотя у меня уже есть замысел, он близок к реализации, тоже театральный, но, может быть, и кинематографический. Мы с Петром Скворцовым, исполнителем главной роли, говорили о русском юродстве, которое принимает в том числе и крайние формы. Протопоп Аввакум в момент отчаяния, невозможности пробить официальную никонианскую идеологию, начал проповедовать именно через юродство, через такие отчаянные формы. Он и раздевался догола, и по-собачьи выл, и кусался. Конечно, эта традиция, эти корни существуют и не могут не влиять на наше отношение к темам, важным для фильма.

НЭНСИ КОНДИ, университет Питсбурга. Спасибо большое за картину, я с интересом смотрела ее в Канне, где были три типа реакции. Кратко их опишу. Первый: фильм – комментарий о России сегодня, с чем я, конечно, не могу согласиться, отчасти потому, что растерянность перед мракобесием существует везде, в любой стране, особенно в моей, кстати. Второй: фильм – фиксация психической болезни, портрет юного человека, застигнутого именно в переломный момент, когда его настигает шизофрения. Тут религия – лишь второстепенная линия. И третий тип реакции: фильм – предупреждение об опасности экстремальной персональной религии, не институциональной, а именно личной религии. Вы можете дать комментарий относительно этих двух последних реакций? Про психическую болезнь и опасность личной религии, существующей вне церкви, помимо церкви?

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Я вам скажу, что я, конечно, выбираю не психиатрию, а персональную попытку сформировать какую-то свою религиозную идею, как бы эрзац религии. Облечь фанатизм, попытку манипулировать обществом, другими людьми, найти этой манипуляции религиозное, институциональное объяснение, оправдание или причину, чтобы подкрепить эту попытку манипулирования способами воздействия через привычные «высокие инструменты». Конечно, мальчик никакой не псих. Он хитро, расчетливо манипулирует людьми, очень легко добиваясь своих целей. Но вот эту фразу: «Во мне будут оскорблены религиозные чувства» – это же не он сам придумал, он взял это из телевизора, из того, что звучит вокруг, из взрослой жизни. А дальше стал развивать, строить свою персональную церковь.

Конечно, это эрзац-церковь, квазирелигия, такой симулякр. Это очень похоже на то, что есть во взрослом мире, именно поэтому пугает и заставляет взрослых, опытных и ответственных людей подчиняться подростку. Как и все фанатики, все экстремисты, он строит свои убеждения на чем-то очень похожем на эти «высокие инструменты», на важные идеи. Они же ведь тоже не говорят: «Мы мерзавцы, твари, подонки, хотим крови, богатства, хотим сожрать тела вашего…» Нет. Они говорят: «У нас только высокие идеи, божественные задачи, благородные, вам на пользу, помыслы и цели». Поэтому я, конечно, идею болезни, шизофрении отвергаю.

«Ученик»

МАРИНА ЕРЕМИНА, газета «Платановая аллея» (Сочи). Я герою поверила. Первую половину фильма я была убеждена, что это не просто хитрые уловки подростка. Кирилл, он обошел десять заповедей. Как это могло быть? Даже то, что первоначально, – неуважение к матери. Его мог бы остановить священник, в конце концов. И второй вопрос. Не кажется ли вам, что директор школы – мне очень понравился этот образ – это как раз думающая, мятущаяся Россия, которая и наследник советского режима, и в то же время христианство чтит, и понимает, что нужно что-то новое, на что можно опереться. Это образ интеллигента, который не знает, на что опираться в своей жизни и в работе.

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Я вам благодарен за эти вопросы, они прямо про фильм, точные. Сами вопросы толкают вас к собственным размышлениям, и это будут ваши размышления, они, мне кажется, именно этим ценны. А я со своими трактовками и интерпретациями могу разрушить вашу хрупкую, но верно складывающуюся мысль, не хочу на вас влиять. Очень ценно, что вы половину фильма верите герою. Мы всеми силами этого добивались. Чтобы он не сразу показался вам исчадием, а, наоборот, чтобы люди, особенно верующие, признали в нем своего. А потом этот перевертыш, этот оборотень оказался бы для них неожиданностью. Ведь, к несчастью, так и бывает. Зло никогда сразу не выглядит злом. Оно очень часто рядится в одежды добра. Как все… оно применяет именно Священное Писание.

В фильме использованы только подлинные цитаты из Библии. Вопрос, конечно, в том, в чьих они руках. Выясняется, что ты фразами из этой книги можешь оправдать любой поступок, в том числе и мерзкий, если захочешь. Вопрос не в книге, не в Писании, не в христианстве. Вопрос в том, как мы живем, как мы себя ведем и какие поступки совершаем. У вас очень точное размышление о директрисе, которую мы, по сравнению со спектаклем, сильно изменили. В спектакле она менее рефлексирующий человек. Здесь мы старались найти какие-то места, где она искренне сочувствует и поддерживает Краснову, видя в ней молодую себя. Пытается ей помочь, но не может, потому что сама абсолютно растеряна перед новой реальностью. Она действительно не знает, во что верить.

Сейчас попы в школу пришли, а до этого были коммунисты, а до того – сталинисты. И как это все в голове уложить, как выжить в ситуации, когда все перепуталось, ей тоже неизвестно. Мне кажется, Светлана Брагарник это замешательство, страх, растерянность замечательно, тонко передала. Будучи человеком своего поколения, она очень хорошо понимает, про что говорит. Нам было важно, чтобы этот персонаж был сложный, как и все остальные. Не публицистические, а человеческие, со вторым планом, с какой-то другой реальностью, которая при внимательном рассмотрении может открыться.

ИРИНА ФИЛИМОШКИНА, независимый блог «ФилимошКино». Есть мнение режиссера, правильное, а остальные – неправильные. Не хотелось бы вдаваться в подробности, говорить, кто прав, кто виноват. У меня вопрос к съемочной группе. Были ли среди вас мнения, отличные от мнения режиссера, или, наоборот, все в едином порыве снимали этот фильм?

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Мне кажется, в картине мнение режиссера не декларируется. Здесь многоточие, вам, зрителям, предлагается размышлять.

ВИКТОРИЯ ИСАКОВА. Читаешь сценарий или пьесу, и если тебе нравится то, что написано, то ты соглашаешься и дальше идешь за человеком, который этот текст воплощает. Он создает свой мир, и ты либо в этот мир входишь, либо нет. Если говорить конкретно про меня, я очень давно знакома с Кириллом, мы уже очень много всего сделали в театре и даже снимали с ним кино. Поэтому это вопрос доверия. И конечно же, мы говорим на одном языке, существуем в одной системе координат. О том, согласна или не согласна… Это все равно его история, с которой, безусловно, я соглашаюсь. Другое дело, что у меня могут быть какие-то свои желания – эгоистичные, актерские прежде всего… Когда я посмотрела картину и увидела, как Кирилл порезал то, что сделала я, как он все смонтировал... Но это, повторяю, наше актерское. К идеям эти неудовольствия отношения не имеют.

ИЛЬЯ СТЮАРТ. Я думаю, Вика все сказала. Мы шли за режиссером, мы все вписались в его систему координат, у нас общие взгляды на главные вещи, о которых говорит фильм.

ВИКТОРИЯ БЕЛОПОЛЬСКАЯ. Я посмотрела в наш каталог и увидела, что в графе «продюсеры фильма» – семь фамилий. Это полностью независимый проект, сделанный, конечно, без участия нашего государства. Расскажите, как он вообще реализовывался. И почему столько продюсеров?

ИЛЬЯ СТЮАРТ. На самом деле, как ни странно, делать кино без поддержки государства – не самая простая вещь. Нам повезло: мы нашли команду единомышленников. Она достаточно большая, как вы заметили. Каждый из них помог, как-то поучаствовал в реализации проекта. У каждого продюсера была своя определенная функция.

«Ученик»

ВАЛЕРИЙ ПОЛЯКОВ, Союз правообладателей. Отношения религии и государства, православия и власти… Мне кажется, для того чтобы понять их, в картине нет материала. Или я не заметил чего-то важного?

ВИКТОРИЯ БЕЛОПОЛЬСКАЯ. Сформулирую: итак, была ли задача у авторов фильма показать роль государства в росте, видимо, православного фанатизма?

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Государство – это же не вертолет, который над нами летает. Не гора. Государство – это люди. Оно состоит из каких-то чиновников первого, второго, третьего, шестого, двадцать восьмого эшелонов. Это как бы такой ЖЭК, как я всегда говорю. У ЖЭКа есть начальство, какие-то клерки, какие-то свои этажи власти. Это люди. Что у этих людей в голове, мы не всегда понимаем. Мы иногда видим очень противоречивые действия. Это не то что «стозевно и лаяй». Мы в каком-то случае сталкиваемся с государством в виде вменяемого менеджера, который нам за полдня делает паспорт в тяжелый момент. В какой-то момент мы сталкиваемся с государством в виде нормального профессионального чиновника, который нам помогает решить нашу проблему. А бывает, мы сталкиваемся с дебилами, психами, придурками или коррупционерами.

Это все – тоже про людей. Мне кажется, фильм уходит от обобщений, стараясь показать разные социальные типы, которые сегодня у власти. Там есть и равнодушный физрук, которому на всех детей, вообще на все начхать. Высшая власть в школе – растерянная директриса, не знающая, куда идти, с кем сегодня дружить. Там же – во власти – есть поп, человек в спецодежде, с крестом на пузе, циничный и при этом не бог весть какой умный. Но он как-то власть себе прибирает, потому что она плохо лежит. Есть какие-то тетки, сталинистки и несталинистки, разные. Есть мама потерянная, героиня Юлии Ауг. Вот из этого всего власть – или государство – состоит. Все эти экстремистские чудовищные идеи произрастают на почве равнодушия, ханжества, пофигизма.

Краснова наша возмущена прежде всего тотальным равнодушием людей. Наплевательством по отношению к детям, глухотой общей, невозможностью услышать другого, но возможностью только испугаться. Мы не способны увидеть, понять, что происходит вокруг нас, не способны построить удобоваримый, уважительный диалог друг с другом. Но испугаться можем за одну секунду. Страх правит нами. И любые представители государства, которые используют эту мотивацию… А страх – одна из мотиваций власти. Власть осуществляется через деньги, через страх и через любовь. Через деньги – понятно, через страх – очень эффективно, но ненадолго, через любовь – очень трудно. Очень трудно построить эту управленческую мотивацию. Никто этим не озадачивается. Фильм про эти трудности и проблемы, а не про то, какое государство. Эти обобщения, мне кажется, неправомочны, неуместны.

В фильме снимались ребята, которые в будущем хотят стать актерами, было очень много мальчиков-спортсменов. Мы снимали в Калининграде, и было задание найти каких-то ребят, которые могут играть в кадре, потому что там сложнейшие сцены многоминутные, одним планом, и легко было запороть дубль одним неточным движением. Сначала нам нашли учеников театральных студий. И они были какие-то ужасно неправильные. Я совершенно не знал, что делать, пока мне не пришла в голову, я считаю, светлая идея позвать спортсменов. Потому что спортсмены всегда настоящие, как и военные. Они не врут в кадре, не притворяются, не играют ничего. Они играют себя в предлагаемых обстоятельствах, что и нужно было для фильма. Практически все школьники в кадре – это спортсмены и спортсменки, замечательные, просто потрясающие калининградские ребята, которые работали с очень большой отдачей. Поверьте, это тяжело – несколько дней репетировать одну сцену, потом снимать в диком напряжении один или два дубля, потому что больше просто не было возможности. Мы снимали в естественном освещении практически, в режим. От них очень многое зависело, и они блистательно выполнили все, что нужно.

ВИКТОРИЯ БЕЛОПОЛЬСКАЯ. У меня как раз вопрос про Калининград. Уникальная выбрана натура. Вот это сочетание упадка и бетона играет важную драматургическую роль. Как вы остановили свой выбор на Калининграде?

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Потому что, как вы точно отметили, нам нужно было место, в котором эта история была бы возможна. В котором могло произрасти такое существо, как мальчик Вениамин. Мне показалось, что город с такой двойной, тройной судьбой, как некий палимпсест, с разными историческими текстами, написанными один поверх другого… Этот город может эту притчу, эту странную, условную вещь принять в себя. Там это может произойти.

ИЛЬЯ СТЮАРТ. Собственно, с нашим бюджетом у нас была задача снимать все-таки не в Европе, а в России. Калининград действительно замечательный город, у которого, как Кирилл Семенович подчеркнул, есть своя определенная эклектика, свой взгляд. Мы долго размышляли, думали, где снимать, пока не наткнулись на Калининград, который сразу полюбили. К тому же до нас там большая съемочная группа снимала другое кино, поэтому мы приехали в подготовленный к съемкам город, который нас очень тепло принял. Было большим удовольствием провести там месяц.

ВИКТОРИЯ БЕЛОПОЛЬСКАЯ. У меня к вам вопрос, Илья, как к молодому продюсеру, который при этом явно предпочитает иметь дело с довольно радикальными авторскими произведениями. Первым вашим фильмом, как я понимаю, был «Холодный фронт», теперь – «Ученик» Кирилла и сейчас в развитии режиссерский дебют Алисы Хазановой. Почему вы предпочитаете иметь дело с такой рискованной зоной?

ИЛЬЯ СТЮАРТ. Я предпочитаю хороший материал. Других мотиваций нет.

КАТЕРИНА МИГУЛИНА, издательский дом «Собеседник». Я хотела спросить у вас, Кирилл, как у человека, занимающего активную гражданскую позицию. Как вы считаете, как нужно преподавать детям в школе половое воспитание, религию? И нужно ли вообще это делать? Почему герой вдруг стал таким?

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ. Я начну со второго вопроса. Это, конечно, была бы тема для отдельного фильма – к герою в руки попала Библия. Активное вхождение церкви в школу. Проникновение ее всюду. Библия может попасть в руки любого человека легко и быстро. Сейчас ситуация иная, чем во времена, когда я учился в школе, тогда Библию невозможно было найти. Сегодня она в открытом доступе, более того, она активно пропагандируется, продвигается в массы. И если она попадает на незрелые умы или умы хитрые, коварные, к тем, кто одержим желанием властвовать, они выудят из этой книги именно то, что достает оттуда герой Пети Скворцова, мальчик Вениамин. Ему нужны цитаты, противоречивые цитаты, они становятся эффективным оружием поражения, которое влияет на всех.

Что касается вопроса про половое и религиозное воспитание… Я считаю, что в школе нужно преподавать правду, в школе не надо врать. Не надо кормить детей вымыслами, сказками, ложью. Они, мне кажется, всегда очень остро чувствуют фальшь взрослых, которые пытаются их как-то увести от правды жизни, создать какую-то иную картину, чем та, что их может встретить за пределами школы. Разрыв между тем, что преподавалось в советской школе, и подлинной реальностью и создавал поколения инфантилов, которые совершенно не могли справиться с вызовами времени. Они были просто не готовы к тяжелейшей жизни, с которой вынуждены были столкнуться.

Советское общество не было сложным, оно было устроено очень внятно, у каждого был свой социальный лифт, жизнь была построена не самими людьми, а вышестоящим начальством. Октябрята, пионеры, комсомольцы, дальше – в рабочие или в институт, не так много линий движения. А сегодня, даже в нынешней России, которая устроена не так сложно, как какие-то другие страны, человек оказывается перед бездной вызовов, перед ежедневным выбором, перед чередой подстерегающих его опасностей. Он попадает в капитализм с нечеловеческим лицом, в лапы вездесущих и наглых пропагандистов, которые ему из всех средств массовой информации что-то вещают и заставляют его верить, продают – очень агрессивно – свои идеи, многие из которых просто чудовищны. И если школьник, выходя в мир, не готов к этому миру, не готов к джунглям, к выживанию в них, то он оказывается просто пищей для кого-то. Поэтому я сторонник того, чтобы школа была курсами выживания, чтобы молодые люди были максимально подготовлены к трудностям, с которыми они столкнутся в реальности.

«Ученик»

«Ученик»
Автор сценария, режиссер Кирилл Серебренников
Оператор Владислав Опельянц
Художник Екатерина Щеглова
Музыка Илья Демуцкий
В ролях: Петр Скворцов, Виктория Исакова, Юлия Ауг, Светлана Брагарник, Александр Горчилин, Александра Ревенко, Антон Васильев, Николай Рощин, Ирина Рудницкая, Марина Клещева
HYPEFILM
Россия
2016