Если мы, следуя навязчивым и пространным объяснениям Мартина Скорсезе, согласимся, что «Молчание» – фильм религиозный, разговор о нем можно будет закончить в одном абзаце, отделавшись пересказом фабулы. В самом общем смысле режиссер прав. Кино, как и искусство в целом, вполне себе религия. Со своими храмами, конфессиями, адептами, мучениками, инквизиторами и еретиками. И да, в основу сценария лег одноименный роман японского классика Сюсаку Эндо, описывающий события середины XVII века. Тогда Япония почувствовала угрозу в распространении христианства и начала гонения на его последователей.

«Молчание»
Silence
По роману Сюсаку Эндо
Авторы сценария Джей Кокс, Мартин Скорсезе
Режиссер Мартин Скорсезе
Оператор Родриго Прието
Художник Данте Ферретти
Композиторы Кэтрин Клюге, Ким Аллен Клюге
В ролях: Эндрю Гарфилд, Адам Драйвер, Лиам Нисон, Таданобу Асано, Киран Хайндс, Иссэй Огата, Синья Цукамото, Ёси Оида, Ёсукэ Кубодзука, Каору Эндо и другие
Cappa Defina Productions, CatchPlay, Emmett.Furla Films, Fábrica de Cine, SharpSword Films, Sikelia Productions, Verdi Productions, Waypoint Entertainment
США – Тайвань – Мексика
2016

Пытали и казнили своих, а с миссионерами поступали хитрее. Шантажируя жизнями японских крестьян, уверовавших в Христа, вынуждали монахов из Старого Света отречься от своей веры. Наступить на дощечку с изображением Спасителя. Страшнее – плюнуть на него. Забыть свои молитвы и выучить другие. Принять японское имя, дом, семью, традиции. Заняться каллиграфией, наконец. Так, чтобы сама мысль о христианстве растворилась в воздухе. Разбилась пеной морской о берег. Не оставив после себя ничего. Ни последователей, ни мучеников, которые – мертвые – являются куда более живым символом веры, чем иные проповеди, храмы и кресты.

По сюжету первым по этому пути прошел отец Феррейра (Лиам Нисон). Реальная историческая фигура – и один из ключевых героев как романа Эндо, так и фильма Скорсезе. Японцам Феррейра внушит, что истинно разочаровался в христианстве. Своему последователю, отцу Родригесу (Эндрю Гарфилд), приплывшему в Японию вместе с другим иезуитом, Гаррпе (Адам Драйвер), чтобы развеять слухи об его отречении, Феррейра скажет, что наступил на лик Христа ради спасения людей. Хотя в тот момент он спас и свою жизнь тоже.

После долгих лишений, мучений и отрицаний путем Феррейры проследует и Родригес. И Скорсезе тщательно воспроизводит этот путь. С того дня, как Родригес впервые ступит на японскую землю, и до его кончины седым стариком, по японскому же обычаю преданным огню. При всем многообразии сцен, в которых доходчиво доносится, скажем так, консервативная точка зрения японских вельмож, фильм сконструирован таким образом, что герой здесь – именно Родригес.

Описанные события имеют прямое отношение к сюжету, над которым кроме самого Скорсезе работал его давний соавтор Джей Кокс, сценарист «Банд Нью-Йорка» и «Эпохи невинности». (К слову, ключевой актер обоих фильмов Дэниел Дей-Льюис рассматривался на одну из ролей в «Молчании», но по прошествии лет, понадобившихся для реализации проекта, был заменен.) Но взглянув на «Молчание» как на религиозный фильм, более того, на фильм, исследующий природу католической веры, мы обнаружим хоть и мастерский, но вполне прямолинейный, даже ангажированный сюжет о силе (победе заслуженной?) католицизма над прочими религиями. И прямолинейность эта достигнет к финалу абсолютного буквализма: жена японка незаметно вложит в руку крестик – Родригесу перед сожжением.

Стоит начать наблюдать за тем, как Скорсезе экранизирует молчание – не роман, а понятие, состояние, метафору, философию – и оно откроется во всем многообразии. Во всей глубине. Скорсезе задумал фильм почти тридцать лет назад. И хотя процесс затянулся помимо его воли, прошедшее время (а значит и вынужденное молчание) оказалось фильму на пользу. Выпарило все страсти, как из героя Уиллема Дефо в финале «Последнего искушения Христа». Обнажило суть.

Молчание не означает пустоту. Наоборот, оно наполнено смыслом. Описав физиологию молчания, все сопутствующие ему муки, непонимание, раздражение, Скорсезе в какой-то момент переходит к его метафизике. Молчание здесь – не только в названии. Оно растворено в ткани фильма. В паузах и улыбках японского инквизитора. В отстраненности демонстрации пыток и смерти. В укутанных плотным туманом пейзажах, запечатленных статичной и беспристрастной камерой вообще-то не менее страстного, чем сам Скорсезе, мексиканца Родриго Прието. (Не зря Прието начинал свой путь в большом кино на пару с Алехандро Гонсалесом Иньярриту, а с тем же Скорсезе снял «Волка с Уолл-стрит».)

Молчание может выполнить роль согласия. А может – и отказа. Как простого, бытового: не хочу, не буду. Так и отказа в правах. Праве голоса, праве выбора – участи, судьбы. Вероисповедания. Когда Родригес прибудет в Японию, он встретит десятки запуганных крестьян, которые молчат о вере в Христа. Их молчание – символ (да что там – прямое указание) насилия. Но молчание может быть и осознанным, добровольным приоритетом. И снова Скорсезе намекает на двойственность его природы. Молчание – и защита, и нападение. И осуждение – бойкот, – и отказ от того, чтобы судить других.

В прямом, буквальном воплощении молчание – это отсутствие слов. И в этом смысле оно теснее всего переплетается с верой. Невозможно представить гражданское общество без свободы слова. Но в пространстве веры слова – всего лишь один из атрибутов, ритуалов. Как художник, как гуманист Скорсезе спорит с этими ритуалами. Показывает их уязвимость, вторичность. В этом смысле один из самых точных образов фильма – фигура Китидзиро. Японца, который никак не может принять ни одну сторону. Его тянет к Христу. Новая вера манит его, не отпускает. Но при появлении стражников на пороге он первым готов от Христа отречься, даже предать других, чтобы сохранить жизнь себе. Чтобы после раскаяться, а потом отречься вновь. Китидзиро нужен не только для того, чтобы дополнительно проявить благородство Родригеса, который раз за разом дарит бедняге прощение. Но и чтобы лишний раз показать трагичность, иррациональность самого порядка вещей, в котором веру нужно обязательно доказывать мучительной смертью.

Конфликты, споры, пытки, казни, войны происходят из-за разницы во взглядах на соблюдение ритуалов. Из-за того, что одни предпочитают называть бога таким именем, а другие – иначе. Убери эти ритуалы, убери слова – и прекратится смерть. Исчезнет ли вера? Японские вельможи, Гаррпе и даже Китидзиро считают: да, исчезнет. Родригес же постепенно приходит к выводу, что вера в жертвоприношениях не нуждается. Получается, она не нуждается и в словах? Расхожий и заманчивый вывод. Однако только отчасти верный.

«Молчание»

Молчание неразрывно связано со словом. Именно слова обрамляют молчание. Задают ему контекст. Слова лежат в основе культур и религий. В словах заключается разница между ними. И в словах же можно закодировать способ, как эти культуры соединить. Рано или поздно так и произойдет. Тогда-то, после соединения, люди получат самое ценное – возможность понимать друг друга без слов. Тогда-то молчание и станет золотом.

В кино подобное молчание – открытый финал. В «Таксисте» это сцена с Трэвисом, когда он молча уезжает от Бетси, с улыбкой бросив ей напоследок короткое «пока», – ровно в тот момент, когда она – впервые – допустит мысль, что у них что-то может получиться. В «Бешеном быке» – пустое зеркало, перед которым только что разминал свой монолог бывший боксер Джейк Ламотта. В «Волке с Уолл-стрит» – замершие зрители, пришедшие посмотреть, как Джордан Белфорт на примере одной только шариковой ручки объясняет суть продаж.

Скорсезе создал немало таких финалов. Может показаться, что это жест доброй воли. Мол, режиссер приглашает зрителя в соавторы, дает ему самостоятельно решить, что будет дальше. Но если все в фильме сделать правильно, к этому моменту уже не так важна судьба конкретных героев, целых стран и даже религий. Важнее то, что осталось между зрителем и фильмом. Что-то очень личное. То, что понятно без слов.