О причинах, следствиях и особенностях сегодняшнего интереса к эпохе оттепели – Дмитрий Бутрин.

ОТТЕПЕЛЬ КАК ТОСКА ПО ПОЛУСВОБОДЕ

Есть культурные игры, которые словно дожидаются своего времени во всеобщем нетерпении. И когда кто-нибудь все же произнесет: «А давай сыграем в оттепель» – то, что это сказал именно этот человек и сказанное им в любой другой момент было бы справедливо высмеяно, немедленно забывается, вопрос «кто сказал?» никому и в голову не приходит, все происходит само собой, будто того только и ждали. Завершившийся в июне мегапроект Музея Москвы, Третьяковской галереи, Пушкинского музея и Парка Горького «Оттепель» в силу этого вообще не нуждался в какой-либо рекламе, комментариях, никакого обоснования не требовал – конечно же, все это будет принято на ура, принято вдумчиво и даже отмечено с нежностью. Всякая социальная общность имеет свой миф о веке золотом и веке серебряном – золотой баснословен и благоразумно отдален от нас временем, серебряный, напротив, даже имеет своих живых свидетелей, которые, благо что люди пожилые, в основном почтительно молчат и реконструкции большого мифа не препятствуют. Оттепель и есть тот серебряный век – можем повторить и вот, видите, уже повторяем.

Конечно, подспудный интерес к хрущевской оттепели, концу 50-х – началу 60-х годов, вполне может быть и результатом стечения случайных обстоятельств. Интеллектуальная мода переменчива и капризна, за последние пятнадцать лет мы могли наблюдать такие же необъяснимые всплески интереса разной интенсивности к поздним 20-м, к ранним 30-м, к сталинскому послевоенному «высокому стилю», к 70-м, даже к 90-м годам. Terra incognita остаются, по сути, только загадочные 80-е и совершенно выпавшее из реальности начало 2000-х. Это, пожалуй, самые важные для нынешней реальности временные отрезки и к тому же отлично задокументированные – впрочем, не будем слишком требовательны, сложность этих периодов для осмысления нам действительно не по зубам и не по уму. Оттепель оставалась последним периодом, не затронутым общественным и культурным вниманием. Но было бы странно не предположить, что теплое (и даже более того) отношение к культуре 60-х на самых разных ее ярусах есть следствие некоторого сходства культурной ситуации в стране, которая не исчерпывается государственным строем и названием согласно конституции.

ОТТЕПЕЛЬ КАК АЛЬТЕРНАТИВА ЭМИГРАЦИИ

Если с формальными параллелями, особенно политическими, все более или менее плохо, то с содержательными, которые и отделяют настоящее мифотворчество от простого ношения старых одежд, как раз очень хорошо для того, чтобы представлять себя именно в оттепели, а не в брежневском застое, не в послевоенном тоталитарном взлете и тем более не в 90-х. Вопрос о том, ожидать ли нам XX съезда, оставим за скобками. Особенностью нынешней политической ситуации является то, что, в сущности, аналоги доклада Хрущева о злоупотреблениях и искажениях социалистической законности во времена культа личности публикуются ежедневно – и при желании могут быть приобретены в любом крупном книжном магазине страны, не говоря уже о доступности их в Интернете. Как и после XX и тем более XXII съезда КПСС, это формально ничего не меняет и по существу меняет все.

Тоталитаризм невозможен без абсолютного контроля информационных потоков, основанных в том числе на определенного вида доверии читателя и зрителя к отцензурированным сведениям партийной печати. В этом смысле оттепель, как и нынешний режим, безусловно, не имеют отношения к истинному тоталитаризму, движимому определенной долей веры в провозглашаемые властью ценности, цели и задачи, ибо тоталитаризм – это способ экономии ресурсов прямого насилия, интеграция контрольно-управляющей системы непосредственно в общественные отношения. Впрочем, с другими составляющими оттепели 1960-х годов еще хуже, что радует. И в помине нет сотен тысяч возвращающихся из лагерей и миллионов переселяющихся из Сибири и Казахстана. Нет волны большой урбанизации – процесс сокращения сельского населения и роста больших городов не идет ни в какое сравнение с событиями пятидесятилетней давности. Приоткрытие «железного занавеса» 60-х для современной России случилось в поздних 80-х, и нынешние попытки «ограничить западное влияние» смехотворны даже для тех, кто отвечает за это в нынешней властной вертикали, – налицо обратная ситуация, при которой всякий недовольный, покинувший страну, провожается своими оппонентами облегченными аплодисментами: вали, милый, а то мы уж ждать устали, пока ты уедешь. Хотя без уехавших скучно – думаю, что многие во властных структурах искренне радуются очередным ожиданиям «новой оттепели»: все не так тоскливо будет, да и нужно же кому-то творить в разрешенных пределах? Впрочем, о связи социальной мобильности, культурной ситуации, экономического роста и политических рисков сейчас известно много больше, чем в 1956 году. Поэтому текущие «ожидания оттепели» нечасто вызываются именно властью, разве что она подает для этого поводы случайно – и, видимо, сильно удивляется, когда какой-нибудь пустяшный эпизод внутриполитической борьбы воспринимается интеллигенцией как симптом будущей либерализации: «Да где они это взяли?»

ПОЛИТЭКОНОМИЯ ОТТЕПЕЛИ

А что же тогда есть? Немало.

Прежде всего, есть ситуация довольно внушительного экономического подъема. Пусть вас не смущают постоянные разговоры о низкой динамике ВВП после 2011 года, падении цен на нефть и постоянном отставании экономического развития от Запада, а теперь уже и от Востока. Это и так, и не так. Нас в этой картине должно интересовать в первую очередь то, что материальная сторона жизни для городского образованного населения, формирующего общественное мнение, радикально изменяется к лучшему. В этом смысле оттепельные механизмы работают сейчас даже лучше, чем непосредственно в 60-е, когда промышленный рост в СССР сопровождался и многочасовыми очередями за хлебом, и даже голодными бунтами. Рабочие в Новочеркасске в 1962 году требовали вовсе не свободы слова и демократических выборов, а снижения цен на продовольствие. Сейчас требуют разве что снижения ставок по ипотечным кредитам, и за это не расстреливают. В системной же картине появление в общем сценарии экономического выживания некоторых передышек, которые можно посвятить чему-то еще, – главная параллель с оттепелью. Кроме этого, текущая технологическая революция, которая так или иначе затрагивает и Россию, очень сложно отражается в сводках Росстата, тем не менее она очевидна. Нынешний экономический застой – это не совсем застой в экономическом развитии: как и в 50-х, для миллионов меняются возможные жизненные и карьерные траектории, судьбу впервые можно выбирать, а следовательно, открывается возможность для того, чтобы ее придумывать. Конечно, у нас нет Гагарина, но в глобализованном мире, да простят меня советские патриоты, можно восхищаться и Илоном Маском, а кому надо – и Яндексом.

Еще одна составляющая параллелей в современном русском обществе плохо осознается из-за относительно слабого знания экономической истории: как и 50 лет назад, нынешнее время – это, как и хрущевский период, время ВПК, что на язык оттепели переводится как «спор физиков и лириков». В этом смысле параллели даже более точны, чем в случае с экономическим ростом. Нынешние «физики» – это успешная часть государственной экономической машины, от сотрудников госкомпаний до предпринимателей, не имеющих возможности что-либо делать без тесного контакта с государством. Нынешние «лирики» почти не изменились, разве что стали более политизированными и менее романтичными: тысячные залы собирают теперь не столько поэты, сколько политолог Екатерина Шульман, впрочем, московские публичные лекции, фестивали и летние школы вообще стали нынешним ответом художественным чтениям 50-х. Место КПСС пытается заместить аппарат РПЦ, ну так и в 60-х над коммунистами смеялись так же, как над нынешними истовыми верующими с претензиями на идеологическое окормление широких народных масс. Ну а то, что кухни теперь в социальных сетях, так и вообще говорить стыдно – это общее место.

Еще одна параллель, и тоже экономическая, – экономическая несамостоятельность и несамодостаточность почти любого культурного начинания. Претензии к «Гоголь-центру» Кирилла Серебренникова в оттепельные времена вообще никого бы не удивили, как и постоянные замены прогрессивных руководителей музеев, театров, оркестров на сторонников всего отжившего, косного и прочего неуместного в развивающейся сложности жизни. Огосударствление экономики в 2000-х лишь дополнило эту картину: культурные институции в России существуют не только с позволения государства, но и на деньги, администрируемые государством, и публика еще не скоро обнаружит различие между «государственной собственностью» и «публичной инфраструктурой». В этом смысле все, кто может примерить на себя цветастую рубашку Роберта Рождественского, рабочий халат Элия Белютина или пиджак Марлена Хуциева, прекрасно осознают: степень свободы творчества ограничивается возможностью получения финансирования. С властью придется взаимодействовать, альтернатива – нищая Лианозовская школа или эмиграция.

ЗАСТАВА БЕЗ ИЛЬИЧА

Впрочем, главное в оттепели, что делает ее столь привлекательной для нынешнего образованного класса, – это очень похожее состояние оппонентов во власти. В российской историографии, видимо, уже надежно закрепилось мнение о том, что ограниченная политическая либерализация 1954–1965 годов была актом демиургическим, результатом сознательного решения просвещенных умов, то ли желающих побыстрее запустить «Восток-1» в околоземное пространство, то ли не желающих погибнуть в очередном витке массовых репрессий. Нет нужды подтверждать, что без индивидуальных решений такого рода мало что произошло бы. Однако критически важно то, что эти решения были в основном вынужденными. Сталинский режим не мог умереть вместе с Джугашвили: носителями и выгодоприобретателями его были миллионы, что они без труда продемонстрировали после оттепели, правда, изрядно постарев и потеряв возможность полностью контролировать ситуацию. Но сама по себе оттепель, настоящий социально-культурный взрыв, не могла бы состояться, если бы к 5 марта 1953 года страна не находилась в ситуации, когда репрессивный аппарат власти был близок к распаду.

Тоталитаризм – механизм уникальный и во многом не изученный (в основном из-за редкости его стабильных реализаций), сложно сказать, почему буквально через пять лет после наивысшей точки его расцвета, величественного в своей омерзительности 1949 года, он буквально в течение месяцев превратился в обыкновенный политический авторитаризм с некоторыми экзотическими свойствами вроде нестандартной социальной политики, отличающими его от обычной военной диктатуры, коим несть числа. Оттепель стала возможна лишь потому, что лед начал таять – так же по схожим причинам выглядевший в общем довольно стабильным режим Михаила Горбачева уже в 1990 году де-факто исчез, хотя никуда и не девался. Постфактум мы можем говорить о том, что все было понятно уже в раннюю перестройку, – нам, может, и было понятно, а вот правительства всех крупнейших стран мира распад СССР, фиксировавший самоиспарение советской власти, изумил до глубины души. Оказалось, что внутри монумента ничего нет.

Почти ничего не было и внутри сталинского монумента в 1954 году, кроме крупных пустотелых форм, которые предстояло демонтировать. И это, видимо, главное, что раздражает в нынешнем увлечении мифом об оттепели и игрой в новую оттепель. Сталинский «большой стиль», безусловно, был реальностью – поэтому отрицание его канона, отказ от утвержденных форм во всех сферах реальности и обретение свободы от канона были двигателем вспышки, которую затем назвали оттепелью. Почти любое неканоническое высказывание, любое творческое отступление от заранее предсказанного движения текста создавало новую реальность на месте испарившейся старой. Сейчас разрушать, по существу, нечего.

Государственный канон сегодняшнего времени невозможно сравнивать ни по масштабам, ни по проработанности, ни по идеологическому обоснованию со сталинским. Он иной природы – фактически элементы путинского стиля являются эклектичным смешением довольно беспомощного традиционализма, стандартного европейского политического либерализма и новейшей медийной агрессивности, для большинства культур маргинальной. Он – имитация, всерьез верить в величие России так же, как в 1952 году верили в величие СССР, невозможно никому. Он крайне локален даже для авторитаризма и, в сущности, не требует ни от кого присяги и верности – только равнодушной толерантности, поскольку его основой является разветвленная коррупция: нет смысла присягать деньгам. В силу этого он и сам позиционирует себя как временное явление – просто по чисто экономическим причинам он растягивает до максимума время своей самоликвидации. Оттепель в этой ситуации невозможна – по сути, для большинства мечтающих о повторении оттепели нет причин для того, чтобы не устроить ее себе прямо сейчас. Вам нужна «Застава Ильича»? Снимите ее. Вам нужен «Доктор Живаго»? Напишите его. От вас именно этого и ждут.

Конечно, тоска по канону, необходимость разрушения которого дала бы вдохновение, кураж, силы, – сильное чувство. И тем более оно приводит в оторопь, когда понимаешь, что во многом это тоска не столько по творческой свободе, сколько по разрушающейся несвободе, а то и комфортной полусвободе. В постоянной тяге образованной России к противостоянию с воображаемыми драконами из высоких кабинетов (почему-то этих довольно глупых, обыкновенно пассивных и во всяком случае неинтересных людей принято считать выдающимися носителями зла) вообще слишком много того, из чего родилась реальность, сменившая оттепель 50-х. Однако в нынешней большой моде на оттепель есть и надежда. Это было не только время внезапной полусвободы и войны с инстанциями. Гораздо большее сделано было тогда теми, кто смог воспользоваться творческой свободой по прямому назначению. У них не все сложилось хорошо, но мы сейчас живем в их стране – стране Венедикта Ерофеева, а не Александра Твардовского.

Во всяком случае, из первой никуда не уедешь.