Феномен Йоргоса Лантимоса интригует. Это первый кинематографист после Тео Ангелопулоса родом из Греции, сделавший солидное международное имя. Он – лидер новой радикальной волны, существование которой подтверждается общими структурными и стилистическими чертами, объединившими фильмы нескольких сравнительно молодых греческих режиссеров. И он же – единственный представитель этой волны, который сумел вырваться и полноценно прописаться в большом международном (то есть англоязычном) звездном кино.

«Убийство священного оленя»
The Killing of a Sacred Deer
Авторы сценария Йоргос Лантимос, Эфтимис Филиппоу
Режиссер Йоргос Лантимос
Оператор Тимиос Бакатакис
Художники Джейд Хили, Дэниел Бейкер
В ролях: Николь Кидман, Колин Фаррелл, Алисия Силверстоун, Рэффи Кэссиди, Билл Кэмп, Барри Кеоган, Санни Сулджик, Меган Челф Фишер, Анита Фармер Бергман и другие
A24, Element Pictures, Film4, Three Point Capital
Великобритания – Ирландия
2017

«Убийство священного оленя» – второй фильм, скажем так, британского периода Лантимоса. Первый, «Лобстер», прозвучал и даже приобрел репутацию культового благодаря оригинальной изощренности конструкции. Поизносившийся жанр антитоталитарной антиутопии Лантимос разыграл в реалистических интерьерах и костюмах, но заставил своих героев подчиняться пока еще фантастическому правилу: каждый член общества должен иметь постоянного (читай: сексуального и семейного) партнера. У кого нет – тех отправляют в специальный отель, своего рода лагерь перевоспитания. Если за полтора месяца одиночка так и не найдет счастья с одним из ему подобных, его превращают в какую-нибудь животную тварь и отпускают в лес, где ничего не стоит стать возможным объектом отстрела. Власти, о гуманисты, даже дают гражданам право выбрать вариант перевоплощения – от попугая до осла. Главного героя, который счел бы за благо превратиться в лобстера, играл Колин Фаррелл, его обретенную в суровых перипетиях возлюбленную – Рейчел Вайс. В фильме было много колоритных персонажей фона, и все это вместе с романтическим ирландским пейзажем переплавлялось в магическое экранное зрелище – одновременно холодновато-интеллектуальное и чувственное.

«Убийство священного оленя»

«Убийство священного оленя» самим названием намекает на продолжение – хоть и в еще более аллегорическом изводе – истории «человека-зверя». К тому же протагониста опять играет Фаррелл: на сей раз он, Стивен, работает хирургом в престижном американском кардио­центре. Его жена, тоже врач, только офтальмолог (Николь Кидман), – если по-честному, старше его на десяток лет. Над образцовой парой, которая растит двух детей-тинейджеров и даже изредка занимается сексом, с самого начала нависает Рок – непременный спутник античной трагедии. Рок приходит в образе настырного юноши по имени Мартин, явно имеющего на Стивена какое-то влияние или компромат. Стивен встречается с ним втайне от семьи, терпит его непрошеные визиты в больницу, дарит парню подарки, заходит к нему в гости, наконец, вовлекает в эти загадочные отношения жену и детей…

Роковое влияние нарастает на протяжении фильма, доводя сюжет до кровавой кондиции и до высокого эмоционального пика и катарсиса. Режиссер несомненно питается недрами культуры древней Эллады: над фильмом витают тени «Ифигении в Авлиде» Еврипида и царя Агамемнона, приносящего дочь в (сакральную) жертву. Но что извлекают авторы (с Лантимосом постоянно работает сценарист Эфтимис Филиппоу) из своего национального наследия? Может ли оно служить эффективным руководством к артистическому действию в XXI веке? Трагедия в чистом виде лишь дважды в истории культуры выражала себя адекватно – во времена античности и Ренессанса. А XX столетие (идею «оптимистической трагедии» оставим в покое) на долгий обозримый срок превратило трагедию в трагифарс.

«Убийство священного оленя» тоже имело шанс стать актуальным трагифарсом. Но этому помешало роковое для Лантимоса обстоятельство – перемена декораций. В фильме «Клык» и даже в более умо­зрительных «Альпах» режиссер, сколь условными ни казались бы его конструкции, отталкивался от реалий современной Греции – страны с великим прошлым, драматически переживающей свое периферийное положение в настоящем. Препарированные Лантимосом семейные и сектантские кланы представали наглядными моделями архаичного общества с его застарелыми комплексами.

Перейдя в роли почетного гастарбайтера в англоязычное, квазиголливудское кино с большими бюджетами и мегазвездами, Лантимос по-прежнему использует арсенал знакомых средств и понятий. В Греции они органично растворены среди древних руин и оливковых рощ, и когда едешь в электричке, а она вдруг ломается и останавливается на станции «Метаморфоза» или «Метафора», ты почти уже не удивляешься. А вот когда юный посланник Рока у Лантимоса, истекая кровью в подвале благополучного американского дома, называет себя символом и метафорой, немного смущаешься, понимая, что это насмешка – пускай довольно кривая.

Мартина, этого ангела истребления, олицетворяющего нечистую совесть, расплату, социальный и моральный реванш над сильными мира сего, играет юный ирландец Барри Кеоган, потенциально выдающийся артист, наделенный от природы нестандартной внешностью и сильной харизмой. С ним, как и с «безымянными» греческими исполнителями из ранних картин Лантимоса, можно было строить варварский, экзотический мир, где не действуют рутинные законы, в том числе каноны психологической кинотеатральной игры. Там трагедия может идти рука об руку с пародией, но это совершенно невозможно, когда имеешь дело с такими голливудскими «иконами», как Колин Фаррелл и Николь Кидман. Секс-символы сами по себе не способны служить символами чего-то еще, а если способны, для этого необходимо с корнем вырвать их из привычного контекста – «деконструировать», как сделал это фон Триер, пригласив ту же Кидман на самоубийственную, но ставшую для нее триумфальной роль в «Догвиле». Однако даже Кубрику в «Широко закрытых глазах» смелый эксперимент с Кидман и Томом Крузом не вполне удался: звезды инстинктивно сопротивляются, когда с них срывают маску.

«Убийство священного оленя»

Лантимос – очень талантливый режиссер. Его опыт создания суггестивной психоделической атмосферы заслуживает профессионального исследования – интересно следить хотя бы за тем, как он поддерживает саспенс с помощью музыкальных тем Шуберта и Губайдулиной. Но сравнивать фильм с шедеврами Кубрика на основе легкого подобия мизансцен, создающих эффект клаустрофобии, означает оказывать ему медвежью услугу. Убийственный, сардонический юмор, разлитый в «Сиянии» и умножающий чувство ужаса, в «Убийстве священного оленя» оборачивается разрушением жанра. Пытаясь укрепиться на чужой территории, балансируя между артхаусным конструктом и амбициозным триллером, Лантимос скатывается в «пережаренный» кич. И то, что он держит в уме котурны античной орхестры, не помогает ему на них физически подняться.