Кантемир Балагов: «Камера – это чей-то взгляд»

Кантемир Балагов: «Камера – это чей-то взгляд»

Беседу ведут Ася Колодижнер и Петр Шепотинник

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. До мастерской Сокурова я понятия не имел о кино, о его истоках. Я не смотрел киноклассику. Я также очень мало читал. Все, что я прочитал за всю жизнь, – это максимум пять книг.

— КАКИЕ ЖЕ?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Это был Хемингуэй – «По ком звонит колокол», это Зигмунд Фрейд – «Психология бессознательного», но ее я не дочитал, и еще что-то. Честно говоря, и не помню. Я искал себя, как и любой молодой человек. Начал записывать электронную музыку, у меня не получалось. Потом ушел в фотографию, тоже не получалось. Потом начал снимать web-сериалы по 10–15 минут про нальчикскую молодежь, про круговорот насилия.

— Про какую-какую молодежь?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Про нальчикскую. Про молодежь из Нальчика: ребята сталкиваются с проблемами и начинается круговорот насилия. Конечно, «сериалы» – это красиво звучит. А получалась-то у меня полная само-деятельность в плане режиссуры, актерского мастерства и т.д. Мои друзья поддержали меня, за что я им благодарен, потому что в Нальчике никто ничем таким не занимался, все относились к этому «кино» с опаской и думали, что над ними будут насмехаться. В итоге я сделал что-то десять серий в течение года. Самое сложное было состыковать людей – у каждого ведь свои дела. В какой-то момент я захотел большего, и мне посоветовали обратиться к Сокурову, который тогда набрал уже третий курс. Я не знал, кто это. Мне кажется, я и сейчас не знаю, что за человек Александр Николаевич.

— Опишите вашу первую с ним встречу. Как она происходила?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Я по Интернету прислал ему ссылки на серии. Сокуров сказал, что он их видел. Вероятно, ему кто-то показал. Он сказал, что я его опередил на несколько дней, потому что он уже собирался мне написать.

— А фотографии он смотрел?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Нет. Я ему и сейчас периодически показываю свои -пленочные фотографии. Не все ему нравится. Я плохой фотограф. Забавно, что сначала мы так и не встретились: я ему звонил, он не брал трубку, и я подумал, что это знак, что хоть и надо уезжать – у меня была цель уехать из Нальчика, – но эта нестыковка меня остановила. Потом я узнал, что Сокуров в Нальчике сильно заболел и просто никак не мог со мной встретиться. Наша встреча произошла в сентябре: он позвал меня на свою лекцию. Он показывал японский театр… нет, не театр, это было, кажется, тайко – когда на барабанах играют. Я сел где-то сзади. На меня показанное произвело огромное впечатление. Мы много обсуждали это с ним в дальнейшем. Во время нашей первой беседы Александр Николаевич сказал: «Если вы хотите учиться у меня, то сначала подумайте хорошенько. Потому что, если вы собираетесь снимать насилие и мат, вам не ко мне. Подумайте еще раз и, если у вас будет решение, приходите завтра». Я не озабочен насилием, для меня оно не самое главное в кино. Конечно же, я пришел на следующий день и просто начал ходить на лекции. Скоро Александр Николаевич предложил мне стать студентом его мастерской. Видимо, он что-то такое увидел, нашел, на что я не рассчитывал, чего я в свой снятый материал не вкладывал. Может, интуитивно он что-то во мне почувствовал, что потом разбудил.

Началась учеба. Я работал на преодолении себя. У нас был курс актерского мастерства. Александр Николаевич считает, что режиссер должен понимать изнутри актерское проживание. Для меня занятия были трудными, потому что у меня боязнь сцены. Я очень замкнутый человек, и мне надо с собой серьезно бороться. Кроме того, был сильный упор на литературу. Я должен был догонять сокурсников. Мы изучали в основном классику: Гюго, Лев Толстой, Достоевский, Бальзак. В общем, я полностью выпал из своей прежней жизни. У меня абсолютно не было времени на старых друзей, к сожалению. Я чувствую перед ними вину, но я тогда понимал, что тут или все, или ничего, назад пути уже нет. Я начал смотреть немое кино, французскую «новую волну», Бергмана…

— А как проходили занятия? Александр Николаевич Сокуров — личность особого рода. Со своим особым творческим методом, особой манерой снимать кино. Показывая фильмы, он как-то их комментировал? На что просил обращать внимание?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. До меня разбирали «Лисички». Меня, к сожалению, не было. Я застал разбор двух фильмов: «Мосты округа Мэдисон» и «Трамвай «Желание». «Трамвай «Желание» мы разбирали с точки зрения режиссуры и актерского мастерства: как режиссер деталями намекает, что будет дальше… И это очень круто, потому что тогда я понял, что кино – это в первую очередь визуальный код, что режиссер нам дает какие-то подсказки, детали – они в дальнейшем могут раскрыть историю с новой стороны, о которой мы не догадываемся. Свои фильмы Сокуров не показывал. Он запрещал нам смотреть свое кино.

— А что особенно запомнилось из первых занятий? Ведь с минимальным багажом опыта потом пришлось снимать. Какие вещи показались ключевыми для работы с изображением, со звуком? Что вы оттуда взяли?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. У нас был очень крутой преподаватель – Алексей Гусев. Он удивительно анализирует кино. Когда я послушал его лекции, я понял, почему камера не может двигаться просто так. Камера – это чей-то взгляд. Поведение камеры – главный аспект в кино. Также я понял, что монтаж – это не просто смешение кадров, не аттракцион… что есть теневой монтаж, цветовой монтаж, световой монтаж и так далее. Это как-то в меня запало, и я начал потом разбирать старые фильмы, которые смотрел, уже с этими знаниями и открывал для себя много нового.

— Из тех фильмов, которые вы анализировали на занятиях, какие понадобились в работе над «Теснотой»? Из чего собственно она вырастала?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Когда я работал над «Теснотой», я смотрел «Розетту» Дарденнов, потому что у меня тоже главный персонаж – женщина. Меня волновало в героине, Розетте, ее поведение, она загнана в рамки, и ей просто хочется свободной жизни. У Дарденнов мне интересна была темпоритмика сюжета, то, как она стремительно куда-то ведет. Как лавина, которую фильм набирает-набирает-набирает и просто обрушивает на тебя. Если говорить о тактильности, у меня был референс – «Озеро» Филиппа Гранриё, потому что у него такое тактильное кино, которое хочется почувствовать, потрогать. Это один из моих любимых фильмов. Я пытался тоже в «Тесноте» как-то эту тактильность передать.

— Эти фильмы рекомендовал посмотреть Сокуров? Он вообще называл картины, которые надо обязательно посмотреть?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Нет, Александр Николаевич вообще запрещает смотреть кино. Он упрекает меня в том, что я смотрю слишком много фильмов. Говорит: «Тебе надо, наоборот, больше читать и меньше смотреть».

— А кто же вам порекомендовал Гранриё? Гусев?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Нет. Я начал самостоятельно изучать список из ста лучших фильмов или каких-то призеров. Я совсем случайно нашел этот фильм.

— А как Сокуров объясняет то, что не надо смотреть кино?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Главная причина – это то, что бессознательно ты можешь начать копировать чужие истории, стиль, что у тебя не будет какой-то самобытности. Наверное, он прав, потому что все-таки, когда смотришь фильм, у тебя он где-то откладывается. Изобразительное искусство и кино предлагают тебе готовую авторскую интерпретацию. Ты видишь то, что автор хочет тебе показать, и только в литературе ты можешь интерпретировать все по-своему, увидеть свою собственную раскадровку и так далее. Александр Николаевич, видимо, хочет, чтобы мы думали своими мозгами, а не чужими.

— А из чего на занятиях берутся примеры о профессии, собственно ремесле? Ты должен понимать, что такое темпоритм, цветовые характеристики и масса всяких профессиональных вещей...

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. У нас были очень крутые преподаватели из Москвы, из Санкт-Петербурга. Был педагог по монтажу, который разбирал с нами классические фильмы – почему, например, этот кадр, а не другой идет следующим, – разбирал темпоритмику. Мы писали сценарии и обсуждали работы друг друга. Преподаватель Антон Сергеев очень сильно нам помогал. У нас было также актерское мастерство. Мы должны были раз в семестр показать какой-то отрывок из литературы или, например, как бы экранизировать на сцене какую-то картину, застывший на холсте момент. Придумать, что было до него и что будет после.

— А как часто вы с мастером встречались?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Александр Николаевич приезжал раз или два раза в месяц, в зависимости от занятости, но один раз в неделю у нас были лекции питерских или московских преподавателей. В Нальчике ведь нет кино.

— Когда на третьем курсе вы получили задание снять короткий метр?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Александр Николаевич меня тормозил, потому что он уже видел мои первые короткие метры. Я отправил ему сценарии, они ему не понравились. Он говорил: «Ты повторяешься». Я полгода не мог снять «коротышку». Но потом все-таки снял. Не помню, как она называлась, но что-то Александру Николаевичу не понравилось. На мой взгляд, это была очень плохая работа. Потом я снял «Молодой еще» – историю про отношения молодого парня с глухонемой женщиной. Она шла сорок или пятьдесят минут. Вообще, мне очень повезло, потому что у меня была предрасположенность к полному метру. Все мои «коротышки» были по 40–50 минут – как средний метр. Это помогло мне в работе над «Теснотой», потому что я уже понимал, какие должны быть темпоритмика и драматургия полного метра. В моих фильмах всегда был темпоритмический провал: знаете, когда зритель начинает опережать меня как режиссера и уже стоит у финала и ждет, пока я к нему приду. Осознание этих провалов мне здорово помогло. Учеба – это время, когда можно совершать ошибки и надо понять, в чем они состоят.

— А откуда взялась идея отношений героя с глухонемой женщиной?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Это просто моя фантазия. Там есть намеки на «Божественную комедию». Главного героя зовут Данте. Он изучает языки, лингвист. Язык жестов – это особенный язык. Героиня, которую звали Вика, является проводником в другой мир – в мир тактильности и глухоты (духовной, душевной, внутренней и внешней). Она пытается впустить героя в свой мир. В итоге все приходит к тому, что у него ничего не получается. Он ее боится, потому что он трус.

— А когда возникла идея «Тесноты»? Как она менялась в процессе подготовки?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Она возникла на последнем курсе. Я начал потихонечку над ней работать, составлять поэпизодники. Определенные сцены у меня вспышками в голове появлялись. Я их записывал и пытался драматургически связать, потому что понимал, что эти сцены необходимы, но не понимал, как привести к ним героев и какие у них должны быть характеры. Работа шла, если не считать написания сценария, в общем около года.

— А название сразу пришло?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Да, мы сразу с Антоном Ярушем поняли, что фильм будет называться «Теснота», потому что это слово точно характеризует отношения в семье, когда внутри тесно, когда нет пространства для близкого человека. Слово это характеризует и географию, когда двум народам, трем народам очень тесно на одной территории – поэтому такие вещи, как в фильме, и происходят.

— Смешанные браки — частое явление в Нальчике?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Такие случаи были. Но чем кавказцы похожи на евреев – они очень остро чувствуют необходимость сохранения своих корней, у них это просто на уровне озабоченности. Это практически и сейчас есть: кабардинец должен жениться на кабардинке, балкарец на балкарке и так далее, чтобы не смешивалась кровь.

— Вы могли изучить быт кабардинцев, балкарцев, потому что это вам ближе по рождению. А откуда вы черпали информацию про евреев?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Я знаком с еврейской девушкой, меня приглашали в их семью, и я видел, что они в чем-то совсем другие, чем мы, а в чем-то мы и они очень похожи. Я узнавал в еврейской диаспоре какие-то интересные подробности – приходил, сидел, записывал в тетрадку и подмечал, конечно, как они себя ведут.

— На каком языке там все общаются?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. В Нальчике и вообще в наших краях есть европейские евреи, а есть горские. Сейчас почти одни только горские остались. Общаются в основном на идиш. А кабардинцы говорят на кабардинском, балкарцы на балкарском. Кстати, это два разных народа, абсолютно противоположных друг другу и друг друга не ставящих ни во что. Не могут ужиться в Кабардино-Балкарии. То же и в Карачаево-Черкесии.

— А какой герой появился первым?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Сперва были два брата, одного из них воруют, и старший брат пытается помочь младшему. Но потом я подумал, что это будет неинтересно, что все-таки главной должна быть женщина. Я действительно считаю, что женщина – герой нашего времени и что наблюдать за женщиной, которая действует, которая чего-то хочет добиться, намного интереснее, чем за мужчиной. Потому что мужчина по природе своей человек действия, а женщина – это все-таки что-то такое необъяснимое для меня, мне хочется ее понять, раскрыть. Александр Николаевич нам всегда говорил, что мужчину тяжелее раскрыть как персонажа, чем женщину.

— Некоторые все-таки видят в ваших героях, в их цветовых характеристиках скрытое влияние Александра Николаевича. Вы сами ощущаете влияние Сокурова на свое кино?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Это мой мастер, и в фильме есть его влияние, но оно воплощено не в цвете, а, скорее, в человеческих отношениях, в тактильности и в фокусе на человеческое нутро. Цвет? Александр Николаевич мне, наоборот, сказал: «Если бы ты был постарше и помудрее, ты бы сделал фильм черно-белым». В «Тесноте» не совсем его цветовая палитра, хотя он понимает, зачем она мне нужна. Он понимает, почему цвета на экране такие пестрые, такие ядовитые. Серая жизнь, скучное серое место – и люди часто предпочитают броские и вызывающие тона, чтобы хотя б чуть-чуть скрасить жизнь, чтобы в ней появилось какое-то яркое пятно. Но все-таки влияние Сокурова есть.

— В чем еще?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. В том, что все самые страшные трагедии происходят внутри и «шепотом». Это то, что мне близко в кино Сокурова, – его героям удается шепотом произнести то, что ты хочешь выкрикнуть. Это очень ценно, мне кажется.

— А история еврейства сразу появилась или потом, в процессе работы?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Сразу. Она появилась, когда отец рассказал мне про похищение. Мне было интересно посмотреть на эту историю с точки зрения семейных отношений. Но еще и другое, конечно, очень интересно: как маленькая диаспора существует на чужой земле, с чужими традициями и с чужими установками.

— Сейчас, наверное, еврейской диаспоры там нет?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Евреев осталось очень мало. Кто в Нью-Йорк эмигрировал, кто в центральную часть России. И сами кабардинцы уже уезжают из Нальчика, да и русские тоже, потому что жизнь у нас там в болото превращается потихоньку.

— А вы какого года рождения?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. 1991-го.

— То есть когда события фильма происходили, вам было семь лет?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Да.

— Но уже тогда у вас было ощущение этого жесткого разделения людей по национальности, по диаспорам…

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Да, я строго это ощущал еще в школе, потому что у меня внешность не типичного кавказского парня, я не умею говорить на кабардинском и многие ко мне относились как к русскому. Соответственно я ощущал давление со стороны одноклассников.

— А когда это все началось, в какие годы?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Думаю, что так было всегда, просто сейчас острота отношений, напряжение уже не скрываются. Какая-то общая неприязнь проявляется все больше и больше.

— Был ли период, когда эти диаспоры существовали гармонично?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Кабардинцы очень сильно помогали евреям во время второй мировой войны. Они прятали их от немцев. Некоторых евреев учили кабардинскому языку, чтобы их приняли за кабардинцев. Ведь все же чернявые. Кому-то удалось спастись, кому-то нет. Черкесские матери усыновляли еврейских детей, у которых погибли родители. Все это было. Просто что-то, видимо, пошло не так, особенно в 90-е. Страна распалась, и общество распалось, все разобщилось.

— Дарья Жовнер в роли Илы похожа на себя в жизни. А вот образ матери, сыгранной Ольгой Драгуновой, кажется, очень далек от того, как актриса выглядит в жизни.

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. С Ольгой у нас были долгие репетиции. Я до последнего не мог понять, подходит ли она на эту роль. Сперва были пробы, потом репетиция с Дашей, несколько общих репетиций, затем три репетиции сцен из фильма. Мы с Ольгой нащупывали интонацию роли и понимали, что у нее получается чересчур строгий характер, чересчур строгая мама. Это мне было не нужно. Я один раз уже обжегся на своем коротком метре – однобокий характер, возведенный в абсолют, без полутонов. Мы с Ольгой пытались освоить оттенки, переход из одного качества в другое. Когда я увидел, что у нее это получается, то подумал: «Всё, это мой персонаж». Тем более что внешне они чем-то похожи с Дашей. Я понял: утверждаем.

— А отец?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. С отцом было очень сложно. С мужскими персонажами вообще непросто, особенно когда это люди в возрасте. Актера на эту роль мы искали очень долго, и наш кастинг-директор в конце концов нашел Артема Цыпина в Петербурге. Артем прочел отрывок из Платонова настолько чувственно, что я понял: то, что надо. Потому что отец в фильме – проводник, посредник между матерью и дочерью, и он должен быть очень теплым человеком.

— Откуда взялся Платонов? От Сокурова?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Да, от Сокурова. Это он посоветовал мне читать Платонова. Я начал с «Чевенгура». Это мой любимый писатель. Я просто все перечитал у него. Очень хочу экранизировать «Счастливую Москву», но это очень тяжело сделать.

— Как вы искали Нальчик в Петербурге?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. У нас был менеджер, который знает Петербург, а я ведь не мог искать самостоятельно. Я отправлял фотографии локаций, которые мне нужны: бензоколонка, стадион и так далее. Мы выехали в Суоранду, небольшую деревню под Петербургом. Если внешне дом подходил, просились внутрь, смотрели и так нашли «наш» дом. Я увидел планировку и поменял режиссерский сценарий, исходя уже из существующей локации.

Я понимал, что мы ничего не будем здесь менять, потому что дом был настолько обжит, настолько в нем все по-настоящему, что надо оставить как есть. Единственное, что мы поменяли, – цвет обоев, занавесок... Что мне помогло уже на съемках, так это pre-shoot. Я сделал для себя скриншоты и с их помощью понял: вот здесь нужен такой цветовой акцент, здесь другой, чтобы была какая-то ритмика. Это намного легче, потому что на этапе режиссерского сценария я еще не до конца умею вообразить себе целостную картинку.

— А цветовое решение все-таки как рождалось?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Я понимал, что если сниму такую монохромную историю, то получится очередной фильм, который будет очень скучно смотреть: в своих короткометражках я обжигался на этом не раз. Понимал, что изображение должно наполнять пространство, там должна быть ритмика не только геометрическая, но и цветовая. И сразу понял, что нужно выстраивать цвета героев. Цвет Илы синий – цвет неба, цвет свободы, и все пространство заполнено синим. А цвета родителей теплые, как бы вбирающие теплые семейные отношения, которые периодически давят. Поэтому практически весь дом снят в теплых тонах, кроме комнаты Илы. Я пытался комбинировать цвета. Например, Давид, сын, носит вещи теплых тонов, но воротничок рубашки зеленый – чтобы соединить его также с Леей, которая решена полностью в зеленом цвете. Зеленый цвет обусловлен тем, что он еще молодой-зеленый, тут должно быть какое-то болотное ощущение – что Лея его как-то засасывает, забирает к себе. Вот это хотелось подчеркнуть. В итоге Давид в финале во всем зеленом. Потом краски утихают, они становятся черными – траур, когда семья уезжает. Для меня очень важен цвет. Я на этом немного помешан. Я начал по-новому смотреть кино, замечать ритм цветового решения. В основном благодаря фотоагентству «Магнум». В нем работают с документальной фотографией. В статике легче заметить цветовой ритм, чем в динамике. Я начал обращать внимание на то, что в фильмах, особенно у классиков, всегда важна цветовая ритмика.

— Обычно режиссер наделяет своими чувствами разных героев — не важно, мужчин или женщин. Что в ваших героях от вас лично или, может быть, привнесено из вашей жизни, из ваших отношений с родителями? В ком из героев больше всего вас?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Скорее всего, в Иле. Потому что она – человек, который хочет свободы и пытается вырваться из традиционных рамок. Но и в Адине, в матери, есть что-то от меня. Александр Николаевич говорил нам: «Когда вы работаете над характером персонажа, ваша гендерная принадлежность должна быть нейтральной, вы должны быть и мужчиной, и женщиной». Я старался, работая над сценарием, «влезть в шкуру» женщины, как-то понять ее, попытаться ощутить женское начало, которое есть, наверное, в каждом человеке, в каждом мужчине что-то такое есть. Не знаю, получилось или нет. Конечно, что-то шло от наблюдений за моей матерью, моим отцом.

— Как вы искали актрису на главную роль? Как нашли и почему выбрали именно Дарью Жовнер? В какой степени то, что она сделала, обогатило образ?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Я понимал, что весь фильм будет сконцентрирован на героине. Понимал, что актриса должна обладать внутренней полифонией чувств и поэтому нам будет очень сложно ее найти. Кастинг шел два-три месяца, мы нашли Дашу в Москве. Она окончила Школу-студию МХАТ, училась в мастерской Виктора Рыжакова. Перед кастингом мы всем давали текст Андрея Платонова из повести «Джан», где женщина говорит, что ждет ребенка, чувствует, как он в ней шевелится, но боится, что он родится, потому что, родившись, он сразу начнет уходить от матери.

Платонова очень трудно органично играть, даже рассказывать про него непросто. Мне было интересно, как актрисы справятся с ситуацией. Даша и для первого раза все сделала очень достойно, но на одной ноте, чуть монотонно, и мы начали с ней добавлять переход из одного состояния в другое. В третий раз она сыграла настолько круто и настолько неоднозначно… разговор идет о вещах таких теплых, а внутри холодно от этого. Я понял, что это актриса, которая мне нужна.

— Снова Платонов… А как строились индивидуальные занятия с Александром Николаевичем? Вот вы начали снимать полный метр…

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Мы с ним встретились, разбирали режиссерский сценарий. Там были проблемы с повествованием – каждая сцена имела точку в конце. А этого не должно быть. Сокуров говорил, что сцена должна цепляться за следующую, чтобы был проводник между ними, сцена не может закончиться просто так. Я начал над этим работать. Потом было общее собрание группы, и он расспрашивал художников, все ли им понятно, какая концепция и так далее. С Лидией Михайловной Крюковой, художником по костюмам, Александр Николаевич обсуждал костюмы: почему так, почему не этак, почему такой цвет, а не другой? В принципе, он всем был доволен. Он вмешивается обычно только на каких-то контрольных ситуациях. На съемках он не мог быть, он ставил спектакль по Бродскому, но все же приехал на три дня. И сказал: «Как мне хотелось приехать и вас поругать, но вижу, что повода у меня нет» – и уехал, кажется, со спокойной душой.

— Когда были съемки?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Они начались 24 сентября и закончились 4 ноября 2016 года – 24 смены.

— А когда вы переехали в Питер?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. В июле 2015 года мы закончили учебу, в сентябре я -уехал в Москву искать деньги у московских продюсеров – не получилось. В мае 2016-го я уже был в Петербурге. Обратился к Сокурову. Он мне помог.

— А что вы снимали в Нальчике?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Натуру. Горы, поездки по городу. Я понимал, что весь фильм будет сконцентрирован на интерьерах, но город как какой-то третий персонаж в истории необходим.

— А какой образ города вы хотели создать?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. На первый взгляд может создаться впечатление, что это очень мрачный город, но на самом деле я его безумно люблю. Мне хотелось показать, что характеры людей, которые живут здесь, обусловлены внешней средой. Не может человек существовать в такой среде и процветать. Мы снимали в 2016 году. Но город никак не изменился с 1998 года, когда происходят события фильма. Люди никак не могут измениться.

— А что такое современный Нальчик? Какова его культурная среда?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Абсолютная культурная стагнация. Есть Северо-Кавказский государственный институт искусств. Там преподают режиссуру и кино, ребята снимают какие-то клипы, нарезки – но это трудно назвать кинематографом. Работает актерский факультет, есть молодые талантливые ребята, но все настолько бедно… потому что это никому не нужно. Народ в Кабардино-Балкарии живет прошлым. Он хочет вернуться в те времена, когда доблесть и честь были на первом месте. Искусство, литература, музыка, живопись – все обращено в прошлое Кабардино-Балкарии. Это плохо, потому что нет никакой рефлексии по поводу настоящего.

— А доблесть и честь — это плохо?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Нет, это очень хорошо, но сегодня, мне кажется, большинство людей просто этими ценностями прикрываются, это для них просто слова и больше ничего.

— Молодые люди вашего возраста религиозны? Сейчас все наслышаны о том, как очень сильно влияние христианства, мусульманства...

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Да, молодые сейчас очень религиозны, но справедливости ради стоит заметить, что религиозность не уходит в дикий экстремизм – такой, какой был в 2002–2006 годы. В 2005-м случился теракт, и хотели захватить Нальчик. У меня даже есть короткометражка на этот сюжет. Вот тогда был период экстремизма: дети хотели идти молиться, а родители боялись их отпускать, боялись, что их схватят, уведут в лес и дадут в руки автоматы. Тогда была очень накаленная ситуация. Сейчас все поутихло, но религиозность все-таки заметна.

— В мусульманской республике татуировки, насколько нам известно, не разрешены. Опасно ли вам сейчас появляться, например, в своем привычном образе, в джинсах, с татуировкой?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Нет, абсолютно нет. Сейчас настроения в обществе менее консервативны, чем раньше.

— А в какую сторону должны меняться люди, как вы считаете?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Я считаю, что они должны становиться все менее консервативными и более современными, потому что иначе не будет никакого роста, развития и культуры в целом, и личности.

— А вы не опасаетесь быть слишком современным? У нас сейчас тренд на средневековье, установка на православный консерватизм и так далее. У вас нет ощущения, что вы не будете поняты?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Я уверен, что не буду до конца понят, но, с другой стороны, это ведь наша родина. Я имею в виду учеников Сокурова, тех, кто из Кабардино-Балкарии. В первую очередь мы сами должны поменять сегодняшнюю ситуацию. Не знаю, может, это борьба с ветряными мельницами, а может, все-таки дело того стоит. Время покажет… Но я до сих пор ни в чем не уверен.

— А кино может быть средством, преобразующим общество, помогающим ему становиться более открытым?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Мне хочется в это верить, но, если честно, я еще не видел ни одного фильма, который что-то изменил бы.

— Были такие фильмы. «Покаяние» Абуладзе, например, или «Человек из мрамора» Анджея Вайды. Скажите, пожалуйста, что вас удивило в реакции на вашу картину в Канне?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Меня поразила универсальность моей истории. До фестиваля я опасался, что европейская публика может не до конца понять контекст и какие-то нюансы, но, судя по отзывам, все было более чем понятно. Зрители нашли в фильме даже то, чего я туда не закладывал, только потом, после просмотра, я подумал, что и это, увиденное людьми, тоже есть в картине.

— Вы говорили, что Сокуров взял вас в свою мастерскую с условием, что вы не будете снимать фильм о насилии, а насилие — главный предмет критических баталий по поводу вашего фильма.

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Когда Александр Николаевич это говорил, он имел в виду, что нельзя смаковать насилие, воспевать его. В его фильмах тоже есть насилие, но видно, что он всячески его осуждает, и я попытался тоже показать, что я не сторонник насилия.

— У вас были сомнения в том, надо ли включать видео чудовищной расправы над русскими солдатами?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Нет, эта сцена была прописана еще в сценарии. Я понимал, что зрителю необходимо передать контекст времени и ощущение войны, которая может начаться в любой момент. Эти кадры – свидетельства распада страны, распада республик, которые хотят жить самостоятельно. Хотя я не уверен, что, если дать им самостоятельность, они смогут понять, что с ней делать.

— У вас не было соблазна самому снять это видео?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Нет. Я не хотел инсценировать события, потому что эмоциональный фон для зрителя стал бы другим. Хотя, конечно, я понимал опасность внедрения документального материала в художественную ткань. Потому что документальные кадры всегда выигрывают, они всегда больше внимания на себя берут. Могут отвлечь от фильма, от истории, зритель может выпасть из контекста и дальше думать – как могло бы произойти в нашем случае – уже только об этой казни. Не знаю, как у меня в результате получилось это соединение…

— Бесконечные кризисы — страшная вещь, но, как ни странно, они очень часто питают искусство. Ваш фильм как раз потрясающий пример того, как искусство вырастает в недрах кошмарного кризиса. Как вы думаете, в соседних республиках — в Чечне, в Дагестане — может появиться фильм, подобный вашему?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Мне кажется, в Чечне – нет, там сильная цензура, а в Дагестане, думаю, может. В республике есть одаренные начинающие кинематографисты. Не знаю, получили ли они специальное образование, но в Интернете я видел несколько фильмов по-настоящему сильных. Дагестан пытается идти в ногу с временем.

— А в чем все-таки природа всеобщего тотального страха? Это страх перед чем? В вашей картине есть ощущение страха…

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. В первую очередь это страх перед тем, что война из Чечни может перейти на нашу территорию. Я был ребенком, но помню, как даже по российскому телевидению показывали военную хронику. Я помню фильм «Чистилище», который появился тогда. Я его смотрел ребенком. Это было колоссальное впечатление. Очень сильный страх. Вторая причина страха в том, что республика может распасться, потому что отношения между кабардинцами и балкарцами очень напряженные, каждый народ считает, что это его земля, до сих пор есть такие настроения. Например, в горах, в Приэльбрусье, снимался фильм Владимира Битокова «Глубокие реки». Приэльбрусье – территория, населенная в основном балкарцами, и балкарцам не очень-то нравилось, что там снимают фильм на кабардинском языке…

— А «Теснота» может быть показана сегодня в Нальчике?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Думаю, да. Но не знаю, будет ли это широкий прокат или закрытые показы.

— Страх все равно существует?

КАНТЕМИР БАЛАГОВ. Да.

 

Канн – Сочи – Москва