Один из смыслообразующих эпизодов «Кинотавра» выпал на его закрытие. Это была церемония, которая тонула в овациях, была щедра на улыбки, комплименты, похвалы. Это был праздник, сбивающий с ног отчаянной восторженностью, торжеством момента, окутанный какой-то невиданной доселе волной доброжелательности. Все было прекрасно, и все были прекрасны и красноречивы. И те, кто выходил на сцену вручать призы; и их счастливые обладатели; и публика, готовая проникнуться чужой радостью и рукоплескать не жалея сил. Почти недостижимая эйфория счастья цехового братства, способного жить по заповеди «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».

Этому единому в радости порыву вторили решения жюри, которые, казалось, были нацелены всем сделать хорошо – угодить волкам и сохранить овец. Опять-таки проявить любовь и милость к гласным фаворитам, не углубляясь в тонкости и нюансы и придерживаясь правила золотой середины. Если «арт», то человечный; если «поп», то с акцентом на оригинальность. Разумеется, далеко не все оценки жюри оправдывали ожидания, но они не претендовали на исключительность. За этими решениями не стоило искать важные творческие концепты, кроме одного: в победители выходят те, кого любят. Ибо декларируемая любовь – это единственная возможность сохранить иллюзию комфорта в искривленном мире.

Несмотря на крайне любопытный конкурс, флагманом нынешнего фестиваля российского кино все же стала «Нелюбовь» Андрея Звягинцева. Этот фильм, успевший прозвучать в Канне и вышедший в прокат за неделю до «Кинотавра», стал невольным мерилом всех вещей, в том числе и судейских. Одна из лучших бескомпромиссных картин года, она оказалась убедительна и страшна в репрезентации новейшего российского мира, погрязшего в ненависти и цинизме. Будучи доступной всем и каждому и не открывая на первый взгляд ничего нового, «Нелюбовь» все же стала эсхатологическим откровением. Она пронзила нас мыслью о недостижимости Царства Божия и нисхождении в ад, который всегда с тобой, унылый, скверный, вечно пасмурный, без проблеска солнца в холодной воде. Ужаснувшись апокалипсису наших дней, мы вправе возмутиться духом, переродиться телом и душой и по-новому относиться к реальности. Наше отношение к искусству, ко всему, что приходит после «Нелюбви», также способно претерпевать трансформацию. Но восстать против установленных правил, стать не такими, как прежде, – задача труднодостижимая. В этой ситуации растерянности срабатывает защитный механизм. Разрушительной мощи «нелюбви» противопоставляется «любовь к ближнему».

Вот почему сразу после «Нелюбви» радикальный кинематограф России уже не бьет наотмашь и ему ищется альтернатива в виде картин, не преступающих порог человечности. Именно поэтому с таким восторженным энтузиазмом как дар, ниспосланный с небес, публика «Кинотавра» встречает «Аритмию» – теперь уже самую громкую работу одного из лидеров режиссерского поколения «новых тихих» Бориса Хлебникова.

В «Аритмии» все та же жизнь – но без метафизики – искусно сливается с буднями. «Производственная» драма о работниках «Скорой помощи» сочетается с семейной историей, и порой даже кажется, что еще немного и этот увлекательный экскурс в повседневность, где хватает места сарказму, юмору, нежности, вуайеризму, выступит в роли «пилотного» выпуска очередного сериала. Однако сюжет исподволь набирает силу и обретает черты законченного произведения о невыносимости бытия: о том, как на самом деле страшно жить, имея принципы и умея сострадать и чувствовать.

Эта история пробуждает сочувствие к двум хорошим отзывчивым людям, которых изводят быт и служба. Герои живут в состоянии вечного стресса, недосыпа, отсутствия перспектив, и только благодаря своей молодости они пока еще способны превозмогать экзистенциальную усталость. Кризис их отношений в противовес звягинцевской паре как раз порожден скорее внешними обстоятельствами, и мы из последних сил желаем, чтобы отчаяние в их отношениях не взяло верх, и радуемся любому компромиссу, любому сантименту, который удерживает героев от разрыва. Но что делает эту картину действительно значимой, так это способность не изменять житейской правде. И даже душещипательный финал не в силах снять напряжение, развеять сомнения, избавить от чувства обреченности, от мысли, что героям и дальше предстоит вот так же жить и мучиться, превозмогая себя в рутине дел.

«Нелюбовь», режиссер Андрей Звягинцев

«Аритмия», конечно, формально и содержательно близка (но не подражательна) модной «румынской волне». Она социально подвижна и невероятно интимна, что делает ее – в контексте отечественного кино – актуальной и свободной работой. При этом картина родственна «грустным комедиям» советской эпохи, в которых чувства протеста заменяла сострадательная и всепрощающая усмешка. Это непростое умение любить своих героев, относиться к ним с чуткостью и трепетом – почти утраченная современным кинематографом способность растворяться в банальностях – приближает картину Бориса Хлебникова к некогда универсальному типу фильмов, которые нравились интеллигентам и маргиналам.

О достижении хрупкой гармонии вкусов мечтают многие современные авторы, но не всякий из них в силах «долететь до середины Днепра». «Кинотавр» – как зеркало русской режиссерской души – чаще демонстрирует нам «любовно скроенные» фильмы, чья страсть заточена на собственном эго. Обладая недюжинным запасом самоуверенности, их постановщики полагают, что им по силам Чехов, «Ла-Ла Ленд», греки, мифы и архетипы. Они погружаются в столь неприкрытый нарциссизм, что становятся «непроницаемыми для нормальных человеческих чувств». Этим опусам свойственна, если воспользоваться словами Феллини, «притягательность аквариума». Апофеозом такого показательного рода самовлюбленных российских фильмов я посчитал бы «Мифы» Александра Молочникова. Пробуя насмехаться над жизнью столичных светских львов, прозрачно намекая на свою к ним принадлежность, он наивно полагает развлечь публику роскошью, звездными ужимками и актуальными приметами времени. Однако этот проект обнажил вместо смысла головокружительную пустоту сознания. Адресовав массовой аудитории свою фантазию, режиссер уподобился апокрифической Марии-Антуанетте, которая предложила кормить пирожными тех, у кого не осталось хлеба.

«Мифы», режиссер Александр Молочников

Столь же эгоистично по отношению к зрителю ведут себя «Три сестры» Юрия Грымова. Режиссер состарил чеховских сестер и определил их жить в осовремененной провинции, где время «движется и не движется». И это сновидческое пространство, перегруженное текстом и бутафорским хламом, напрочь лишает картину жизненного нерва. И хотя Грымов высекает из прекрасных кадров смыслы и метафоры, их идейная ценность неумолимым образом сводится к нулю. На деле равнодушная ко всему насущному и животворному природа этого фильма становится наказанием для каждого, кто ищет откровения чеховской мысли в буквальном настоящем. Перед нами выдуманная жизнь, эстетская игра, затеянная автором-каллиграфом скуки ради.

«Три сестры», режиссер Юрий Грымов

Пижонство и дендизм в российском кино несут на себе отпечаток «онегинской» души, лишенной тепла и участия, и, что естественно, обречены на одиночество. Как правило, такой кинематограф не выходит за пределы узкого круга почитателей. Но именно такое искусство для избранных, равнодушно взирающее на природу вещей, почти никогда не испытывает недостатка в финансировании.

В России гораздо более трудная судьба картин, чьи авторы не напускают на себя надменный вид, не строят из себя циников, не отгораживаются от жизни, а идут ей навстречу движимые интересом не к себе, а к ближнему. Вступают в художественный диалог с неигровым пространством. Как Виталий Суслин, автор фильма «Голова. Два уха» – антропологического этюда о жизни «естественного человека» в реалиях современной России. Картина интересна свежим взглядом на конфликт города и деревни, на почти сказочный образ-архетип Ивана – крестьянского сына. Герой выброшен на обочину жизни и способен если не приноровиться к обстоятельствам, то хотя бы сберечь нетронутым свой сермяжный дух. В контексте правящей миром «нелюбви» «Голова. Два уха» не так уж категорична. Иван, конечно, груб и неотесан, в некотором роде лишен милосердных черт, но по природе своей он не склонен ненавидеть. Пережив городские злоключения, он вынужден вернуться в свой захудалый сельский уголок, чтобы свернуться калачиком и уснуть сладким сном. Ничего, кроме как забытья, не остается. Идиллия финала, конечно, никакая не спасительная. Дремлющая провинция, у которой разве только душа в теле, – образ катастрофы, которую мало кто замечает, настолько тихо, смирно протекает она на периферии нашего безжалостного мира. «Голова. Два уха» далеко не «сладкий» фильм, и я бы поостерегся считать его слишком человечным, однако наивное естество жизни смягчает его жесткую, бескомпромиссную основу.

Обманчивые цветы русской провинции занимали особое положение в нынешнем сюжете «Кинотавра», выступая то его фоном, то знаком, то сердцевиной. Любопытно, что даже в идеологически нейтральных, попросту безобидных работах (таких, например, как «Рок» Ивана Шахназарова или эксплуатационный B-мувик «Мертвым повезло» Вадима Валиуллина) безбрежное пространство полей, лесов и рек отдает какой-то затхлой жутью. Зомби, зэки, киллеры вполне органично растворяются в этом пространстве, охотно сея вокруг деклассированный дух.

«Мертвым повезло», режиссер Вадим Валиуллин

Но провинция – это не только мир модернизированной архаики и нечистой силы, это еще и территория зоны, о чем недву-смысленно говорит самый народный фильм «Кинотавра» «Жги». Действие этой типичной мелодрамы Кирилл Плетнев разворачивает на краю российского мира, в тюремном поселке, где чем дальше от первопрестольной, тем дальше от культуры. Там всё, как везде. Рутина, постылые отношения, мечты о несбыточном. Типичные граждане необъятной страны – с той лишь разницей, что близость тюрьмы накладывает на них свой специфический отпечаток. Для заключенных они надзиратели. Для начальства и близких они те же узники, подневольные, покорные неудачники. По законам жизненной драмы «эволюция» этих людей неминуемо движется в сторону ожесточения, взаимного отчуждения. Но экранная фабрика грез, естественно, меняет «минус» на противоположный символ. «Жги» становится активной, прямо-таки декларативной противоположностью «Нелюбви». В финале эта установка «на оду к радости» изливает на зрителя реакционную благодать. Мы еще не успеваем прийти в себя от развязки жесточайшего романса, как палачи и жертвы начинают петь и пританцовывать друг с дружкой в порыве умилительного братания. Этот акт символического примирения униженных с беспредельщиками от власти отдает поразительной беспринципностью. Ибо насколько преувеличенной ни была бы история о властном садизме, который упивается вседозволенностью и попранием личности, это не абстрактная сказка борьбы добра со злом. История списана с болезненных реалий нашего далеко не совершенного в гражданском плане общества. Существование этого ординарного кошмара рядом с нами делает неприемлемым всякий компромисс, всякое заигрывание с коррумпированной системой.

«Рок», режиссер Иван Шахназаров

Если и был на «Кинотавре» достойный оппонент «Нелюбви», то это сенсационный дебют Кантемира Балагова «Теснота». Молодой автор -изобразил впечатляющий образ сдавленного, удушающего пространства. Как большого – действие разворачивается в 90-е в одной из республик Северного Кавказа, где многочисленные общины теснятся на маленькой территории, уже очищенной от советских принципов интернационализма, – так и частного. Проникая в жизнь одной семьи, исследуя отношения ее членов с чрезвычайно близкого расстояния, на уровне запахов и тактильных ощущений, Балагов погружается в еще более интимный мир человеческой души, сосредоточив все свое внимание на эмоциональных состояниях главной героини, которая вынуждена поступаться собственной свободой во имя кровных уз.

«Теснота» – это фильм о любви. Но не о возвышающей любви, романтической и страстной. А о ее теневой стороне. О чувстве больше тягостном, неумолимом, как рок. «Теснота» – это и есть итог такой беззаветной любви – любви матери к детям, живущей по закону инстинкта, действующей слепо и порой жестоко. В радикальном мире кино ответом на такое чувство обычно выступает жестокость. У Балагова все иначе и все сложнее. Итог у этого многосложного фильма, соединившего эстетизм, психологию и социальный анализ, будет сдержанно человечным. Достигнув пика любви-тесноты, герои покинут стены тесного дома и герметичные пределы картины. Они переедут в большой мир, и больше мы о них ничего не узнаем. Мы получим ответ, который, как во всяком хорошем кино, так никогда и не останется проясненным.

Неочевидная очевидность финала делает фильм молодого человека произведением зрелым и мудрым. Это одна из самых убедительных побед «Кинотавра», который в этом году увидел сложный российский мир в разрезе двух главенствующих в жизни чувств – любви и нелюбви.