Определение «Колониальная сказка» принадлежит Инге Оболдиной.

Фильм «Жги» Кирилла Плетнева воспринимается поначалу как переросший свою значимость «мувик». Так бывает: снимается какой-нибудь незатейливый двухсерийный телевизионный продукт и в процессе создатели вдруг решают, что у них выходит нечто достойное театрального проката и даже участия в фестивалях. Что тут скажешь?

«Жги»
Автор сценария, режиссер Кирилл Плетнев
Оператор Сергей Михальчук
Художник Ирина Гражданкина
В ролях: Инга Оболдина, Виктория Исакова, Анна Уколова, Владимир Ильин, Данил Стеклов, Никита Кологривый, Татьяна Догилева, Александра Бортич, Алексей Шевченков, Екатерина Агеева, Вероника Кузнецова и другие
Кинокомпания «Марс Медиа», кинокомпания Sputnuk при поддержке Министерства культуры РФ
Россия
2017

Ничего обычно не скажешь. Критику в такой ситуации легче всего промолчать, поскольку предмет для критического анализа сюда как бы «не завозили». Однако, досмотрев картину «Жги» до финала и ознакомившись с видеозаписью скандальной пресс-конференции «Кинотавра», где режиссер-дебютант, твердо глядя в глаза маститому критику, задает вопрос: «А вы кто?», – понимаешь, что промолчать нельзя. И не потому что «наших обидели» («наших»-то фиг обидишь!). А потому что нечасто в поле зрения попадает столь четкий и незамутненный рефлексией слепок нынешнего российского массового сознания. По всем основным параметрам – от формально-логических до содержательно-аксиологических – оно противоположно тому, что мною и моими коллегами почитается нормой. И тем интереснее постичь природу несовпадений.

Итак...

Сразу после пролога, где нежная девочка Ромашка (звезда программы «Голос. Дети» Ярослава Дегтярева) трогательно исполняет песню из репертуара Аллы Пугачевой «Еще идут старинные часы...», мы попадаем на зону, где эта самая подросшая Ромашка (Инга Оболдина) в образе Ильзы Кох орет и пинает ногами заключенную-инвалида по имени Мария Борисовна Стар (Виктория Исакова). Но меня лично больше всего поражает в этой сцене не трансформация нежной Ромашки, а то, что Марию Борисовну перед тем, как пинать, едва не забывают в автозаке, привезшем на зону всего-то навсего пятерых заключенных. И это при том, что коллега Ромашки (Анна Уколова) стоит, прижимая к себе пять запечатанных пакетов с «делами», и вообще все вокруг взрослые люди, которые явно умеют считать до пяти. Элементарнейшая «правда жизни» с легкостью приносится режиссером в жертву эффектному появлению звезды. И это не ляп, это принцип обращения с реальностью: «Ачетаковато? У нас тут зрительское кино. А зрителю важны эмоции, а не счет».

Дальше – больше. Идет юбилей Ромашки, то бишь старшего инспектора женской колонии Алевтины Романовой. Празднуют на работе. Душевно. Алевтину все любят. Начальство ценит. Все-то у нее есть. Муж (Алексей Шевченков), гм, работает (фактура у мужа такая, что, если бы дело происходило в советские времена, я бы подумала, что работает он в колонии исполнителем высшей меры), дочка (Екатерина Агеева) собирается поступать на певицу. Дарят юбилярше караоке, чтоб пела. Но она не поет. Не может на людях. С тех самых пор, с пролога, когда бабушка, аккомпанируя ей, померла прямо посреди песни, упав головой на клавиши пианино. Зато, проводив гостей и оставшись в спецчасти одна, Ромашка выдает головокружительный вокализ. И ее слышит та самая забытая в автозаке Мария Борисовна (так удачно совпало) – певица с консерваторским образованием. На улице ночь-полночь. Поступившая зэчка не просто болтается без конвоя под окнами администрации, но еще и умудряется снять на какой-то гаджет поющую сотрудницу ФСИН и выложить это все в Интернет. Н-да...

«Жги»

Несанкционированная запись внутри периметра, да еще и утекшая в Сеть, – это ЧП. Скандал! Алевтине грозит увольнение, лишение служебной квартиры, пенсии... – ужас! Но все меняется по волшебству, едва в городе появляется фея-крестная в лице звезды и ведущей «-Дома‑2» Ольги Бузовой, которая предлагает нашей Золушке поучаствовать в телевизионном шоу талантов «Зажги!». Про ЧП немедленно забывают. Все, включая начальство и контингент, болеют за Алевтину. А побитая ногами Мария Борисовна вполне добровольно и даже, можно сказать, вдохновенно принимается по ночам ваять из Ромашки певицу.

Выглядит это так. День. На стройке, где работают заключенные – ну да, авторы не скрывают, что это частный дом начальника колонии Иваныча (Владимир Ильин) и что сотрудники ФСИН используют рабский труд, – Алевтина отзывает Марию Борисовну к окошку и эдак небрежно, впроброс интересуется: «А чё ты знаешь про тоску – типа Тóску?»... (Ей Бузова перед отъездом сказала, что на шоу все арию Тоски поют.) Дальше, видимо, уже ночь. Клуб. Героиня Исаковой, в ночнушке под арестантским пальто, – за пианино. Говорит, разминая пальцы, что играла это – в смысле «Тоску» – на экзамене в консерватории. (С чего вдруг? Или это был экзамен по аккомпанементу? Такое бывает?) Но играет она не по памяти. На пианино ноты. (Откуда?! Ах, ну да, у них же есть Интернет! То есть Мария Борисовна вечером не поленилась, нашла, списала... А нотная бумага откуда? Так... Стоп... Не важно...)

Героиня Исаковой играет. За кадром звучит вокальная партия. Кто поет? Алевтине вроде рано пока. Мария Борисовна заявлена как певица, но рта в этом качестве ни разу в фильме не раскрывает. Голос льется из ниоткуда, с небес. Потрясенная Алевтина с «Тоской» в душе идет в рапиде на фоне утренних видов... Приходит домой, смотрит на спящего мужа, на дочь... Чтобы вновь затем очутиться в клубе (те же ночные кадры и даже, кажется, тот же дубль)... Душевное преображение героини подано как романтический клип, «бобслей», откровенно слепленный «из того, что было». Ну а все ее дальнейшие метаморфозы относятся уже к экстерьеру.

«Женщину будем из тебя делать»: белый «ангельский» балахон с крыльями, чужие черные полусапожки; алое платье, туфли красные, лаковые, на шпильке; физкультура у речки и заинтересованный мужской взгляд лысого армянина-таксиста; макияж, делающий ее -неузнаваемой для охранника на проходной; концертное длинное платье с широкими рукавами – но это уже в Москве... И не то чтобы Инга Оболдина не в силах была сыграть, что происходит у Ромашки внутри; Оболдина по определению может сыграть что угодно. Просто роль написана так, что не понять, от чего к чему внутри там меняться. От забитой бабы к роскошной фемине? Или от Ильзы Кох к высотам духовности? Это несколько разные траектории. Но у режиссера все как-то спутанно. Да и зрителю подобные нюансы по барабану. Он привык, что героиня – раз, переоделась и стала другим человеком.

В общем, вся вторая треть фильма про то, как мужиковатая тюремщица, перелиняв, вылетает из камуфляжной «куколки» настоящей оперной дивой. Преображение совершается втайне от мужа. Муж-деспот против. И это нормально. Должны же быть какие-то препятствия на пути вознесения убогой провинциалки в сияющий телерай! Еще одно досадное осложнение – на зоне происходит убийство. Садюга охранник со связями (Данил Стеклов) демонстративно пристреливает безответную большеглазую зэчку, которая ему «не дала». Принципиальная Мария Борисовна – язык без костей – молчать про это не собирается. Так что Алевтине перед поездкой на бал нужно (по требованию начальства) заткнуть правдоискательницу, пообещав ей УДО, да плюс к тому спеть перед комиссией по расследованию инцидента. Это непросто, учитывая связанную с бабушкой застарелую травму. Но Алевтина справляется, преодолев заодно и страх сцены, и разногласия с мужем.

И вот она в Москве. Все волшебно! Ее потрясающий голос сметает любые преграды. Ее без официального – на бланке – приглашения запускают в студию. Ее берут сразу на второй тур. Сама Лариса Долина желает с ней пообедать! Золушку облачают в роскошное платье, она выходит на сцену, собирается петь... – и не может. Потому что как петь, если дома беда? Если родная Мария Борисовна, которую начальница комиссии (Татьяна Догилева) решила вместо УДО попользовать в качестве бесплатного педагога для своей бездарной дочурки, «съехала с глузду», отобрала у охранника автомат и захватила всех: и начальницу, и ее дочку, и противных конвойных – в заложники. Ой! Но тут наша Золушка демонстрирует, что она не только обладательница уникального голоса, но еще и отличник профессии. Она ведет переговоры с «террористкой» непосредственно со сцены в прямом эфире. Суть переговоров: «Ничего непоправимого не случилось. Все отматываем назад. Ведь не можем же мы, дорогие телезрители, допустить, что работники ФСИН доставили заключенную в частные владения для исполнения неких частных работ! И что она кого-то там захватила! Ну не может такого быть! В смысле не было ничего! Все расходятся. Все живы и счастливы».

Это, я считаю, апофеоз! Момент истины, когда героиня жертвует своим личным триумфом ради спасения людей, и главным спасительным инструментом тут оказывается явная и совершенно для всех очевидная ложь. Отмена реальности: «Давайте бывшее признаем небывшим, и все будет о’кей». Правда, понимая, что лжи одной недостаточно, опытная Алевтина, противореча себе, добавляет еще и чуток угроз: «А тебя, Иваныч, предупреждаю: если хоть волос упадет с головы Марии Борисовны, клянусь, посажу тебя со всей твоей гоп-компанией!»

Что дальше? Потрясенная такой жертвенностью, Мария Борисовна отпускает заложников. Страна ликует. Студия вопит! Рейтинг шоу зашкаливает. Коллега-надзирательница в экстазе кидается обнимать телевизор. За кадром звук выстрела. Следующий план: героиня Исаковой лежит на полу. Кровавое пятно на груди. Мертвые глаза. Иваныч теребит ее в шоке: «Не умирай! Там «скорая»... «Скорая» у подъезда!» Титры. И на титрах, в условном квадратике, все герои, включая ожившую и исцелившуюся от хромоты Марию Борисовну, дружно поют и пляшут под песню: «Пока ты жив, вставай и пробуй! Погоды летной ты не жди. Свою мечту рукой потрогай! Вставай и просто смело жги!» Плохие, хорошие, коррупционеры, насильники, палачи, жертвы – все ликуют, взявшись за руки. Хэппи энд.

На вопрос к создателям: «А как такое вообще возможно?» – те отвечают: «А это не в счет. Просто выход артистов на поклоны. И вообще: у нас же зрительское кино! Не могли же мы закончить на том, что одна из героинь у нас умирает?»

Так что же мы имеем?

Мы имеем «зрительское кино», где презренная реальность с наличием хоть каких-то причинно-следственных связей элиминирована как на уровне сюжета, так и на уровне сознания персонажей. Мы так и не узнаем, кто пристрелил Марию Борисовну Стар. Почему? Как это случилось? Это никого не волнует. Равно как и то, что теперь делать героине Оболдиной со своей клятвой в прямом эфире. Она ярко выступила, молодец! А то, что подобные слова имеют последствия (по крайней мере, для самого человека), – это мое представление; для персонажей, авторов и зрителей фильма это, очевидно, не так. Для них каждое новое эмоциональное впечатление смывает все предыдущие. Какие там личные обязательства, решения, ответственность, последовательность в поступках? Единственное, что имеет значение, – телевизор, путь в телевизор, успех в телевизоре, событие в телевизоре.

Своя жизнь – унылая колея день за днем, глаза бы не видели! Все притерпелись к коррупции, рабству, хамству, насилию. Все это привычно заметается под ковер. Страсть к свободе, стремление к правде воспринимаются как опасная девиация. Вон героиня Исаковой – явная ж психопатка! Живет по принципу: «Или по-моему, или никак!» – ну и нарывается. А все прочие – выживают. Под плинтусом, в вечном страхе, в вечной подавленности, походя, бессознательно ломая себя и других и вдохновенно припевая при этом: «Давай! Давай! Вставай и пробуй!» Право на счастье, шанс быть собой – все это заемные ценности, красивые лозунги из телевизора, которые никому не приходит в голову применить к своей единственной жизни, к реальности. Потому что никакой единой, связной, постигаемой и поддающейся твоим личным усилиям реальности в голове нет. Она вытеснена...

Что-то есть в этом очень знакомое. Во всех классических тюремных текстах русской/советской литературы – от Достоевского до Солженицына и Довлатова – запечатлен этот поражающий свежего человека особый тип инфантильного, разорванного, иррационально-легкомысленного зэковского сознания, питающегося химерами и бросающегося с энтузиазмом на всякий «сеанс». И это – не глупость. Это защита. От несвободы. Потому что если тюремному человеку трезво, осознавая причины и следствия, взглянуть на свое положение, то остается только повеситься. Свобода, по Максу Веберу, – возможность путем самостоятельных рациональных усилий улучшить свое положение. В тюрьме это нереально. Поэтому вытесняется первым делом то, что составляет основу рационального поведения: адекватность картины мира и целостность поведения, когда мысли, эмоции и поступки соответствуют друг другу, а не идут враскосец.

«Жги»

Такое ощущение, что тюремное сознание стало сегодня достоянием пресловутых 86 процентов населения нашей страны. Почему? Почему «сеанс-телевизор» практически полностью вытеснил из головы российского обывателя реальный окружающий мир? Раньше так не было, хотя свободы было не больше. Нынешняя Россия ведь объективно вовсе не тюрьма, обнесенная по периметру колючкой и вышками. Так почему же мы думаем и живем, как на зоне? Что такое социум вытесняет непереносимое для себя?

Я могу ошибаться, но мне кажется, это шаткость нашего положения. Вот взять хотя бы учреждение, которое мы наблюдаем в картине: личная «шерсть» необратимо попутана с государственной. Начальство отчаянно ворует и висит при этом на волоске. Если Иваныча снимут, не факт, что все остальные не отправятся следом, – не под суд, так на паперть. Потому что другой работы тут нет, квартиры служебные, правила игры непонятные, «пятая колонна» с консерваторским образованием воду мутит и, чуть не доглядишь, готова схватиться за автомат. Одно дело – тюрьма прочно поставленная, несокрушимая. Другое – когда своды ее вот-вот обрушатся тебе на макушку. И бежать некуда, потому что хаос везде, только тут знакомый, а там чужой.

Остается одно: сидеть и взахлеб, до одурения смотреть телевизор, где дают упоительное шоу под названием «Жги».