В Венеции, простите, что напоминаю, очень много искусства, собственного вечного и завезенного временного, у города к искусству всемирная отзывчивость. Раз в два года, во время международных арт-биеннале, от продуктов художественного творчества просто невозможно скрыться, выставки ожидают публику за каждым поворотом. Это, безусловно, проблема для зрителя, не знающего, куда идти, что смотреть и как не пропустить интересное. И нет ему помощи – все анонсы суть фикция, по предварительным материалам можно составить только очень приблизительный топ-список, опираясь на знакомые имена.

Но известных художников лучше смотреть на больших музейных выставках, в национальных павильонах обычно тесно, масштаб дарования не чувствуется. Так, Ай Вэйвэй на прошлой биеннале выступал от Германии в павильоне Франции с инсталляцией из множества табуреток. Если бы их было на порядок больше, то о мегаломании звезды китайского искусства создалось бы верное впечатление. Пространственная экспансия характерна для современного искусства, именно количественные показатели очень часто определяют его успех, поскольку качественные критерии давно размыты, чтобы не сказать отменены.

Что же до художников малоизвестных, то тут прогнозы однозначно невозможны, ничего не говорящих имен в списке участников всегда большинство. Хотя самая старая в мире биеннале никогда не делала ставок на молодежь, предпочитая привечать и награждать давно заслуженных деятелей. За что получает упреки в безнадежной отсталости от прогрессистов. А тенденция последнего времени, явно выраженная в основных выставках, кураторских проектах, – открывать прошлое и вспоминать забытое, настаивать тем самым на преемственности в искусстве, видеть в современности продолжение если не классики (хотя три биеннале назад в основном проекте участвовал Тьеполо), то уж модернизма точно. А также представлять искусство как базовую потребность, естественное проявление творческого начала, не разделяя профессиональное и народное, актуальное и традиционное, высокотехнологичное и архаичное. Шатер шамана, 3D-модели и чтение вслух «Капитала» Маркса (на прошлой биеннале) – все едино.

Переизбыток биеннального искусства – проблема и для критика: он панически боится пропустить важное и что-то обязательно пропустит. Так что все отчеты о биеннале неизбежно крайне субъективны не только из-за личных взглядов. Cлух, что надо смотреть, в профессиональной среде распространяется молниеносно, в первой же день профессионального просмотра. Но тут же у отмеченного молвой места выстраивается очередь, отнимающая время и силы настолько, что времени и сил на само произведение не остается. А одна из основных черт современного искусства – стремление захватить не только пространство и зрительское внимание, но и часть вашей жизни. Готовы ли вы ею пожертвовать и насколько будете за это вознаграждены – неизвестно.

Наглядное тому подтверждение на 57-й Венецианской биеннале – павильон Германии. Он получил дружное «надо смотреть» от профессиональной публики и «Золотого льва» от жюри. Но явно никто не осилил полностью показанное там произведение Анне Имхоф «Фауст». Ее перформанс в двухэтажной стеклянной инсталляции длится ежедневно по пять часов и не должен повторяться на протяжении всех пяти с половиной месяцев работы биеннале. Молодые перформеры в черном-спортивном согласно сценарию совершают некие непонятные, но интригующие действия в самом павильоне и елозят под его прозрачным полом. Рядом с входом стоит клетка с крупными доберманами, в какой-то момент они должны включиться в игру. Все это внушает недоумение и неловкость у зажатых в проходах, вынужденных подсматривать зрителей. Действо «Фауста» очень театральное, и, хотя граница между зрелищными видами искусства давно стерта, драматизм здесь избыточен. Жюри наградило Имхоф за «мощную и волнующую» работу, «поднимающую неотложные вопросы нашего времени и приводящую зрителя в состояние беспокойства». Хотелось бы пояснения, какие именно неотложные вопросы подняты, поскольку в ситуации дискомфорта, которую Имхоф создала виртуозно, готовность к пониманию сохранить трудно. И ее современный балет смотришь, как Наташа Ростова итальянскую оперу.

Ксавье Вейян. «Студия звукозаписи»

После немецкого павильон Франции с фантазийной студией звукозаписи, выстроенной Ксавье Вейяном (Xavier Veilhan) в стиле деконструктивизма, и павильон Великобритании с яркими, нелепыми «мусорными» скульптурами Филлиды Барлоу успокаивают отсутствием актуальности и полной бессмысленностью. Но и пропустить их не жалко. В умении нагнетать неприятное немецкому выступлению составляет конкуренцию только итальянское. Центральное место в нем отдано сочинению Роберто Куоги: на медицинских столах лежат за прозрачными занавесками пластиковые фигуры, похожие на трупы в разной стадии разложения. Рядом с ними стоят камеры, в них по авторскому сценарию производят мощи, но кажется, что хранятся трупы. Все выглядит настолько натуралистично и пахнет разложением, что выходишь из павильона не в силах понимать происходящее и смотреть работы еще двух авторов на тот же смертельный сюжет. Почему возникла антиклерикальная тема производства мощей, непонятно: неужели она для Италии по сей день актуальна?

Роберто Куоги. «Производство мощей»

Филлида Барлоу. «Мусорные скульптуры»

Даже странно, что в глобалистском мире современного искусства, где если и любят показать национальность, то по общепринятой международной схеме, вдруг возникает повод для воскрешения расхожих представлений о стране. Так, грузины выставили у себя печальную и поэтическую работу Важико Чачхиани, который привез в Венецию старый деревянный дом с настолько прохудившейся крышей, что с потолка льется вода. Здесь сразу вспоминаешь клише сентиментального грузинского кинематографа советских времен.

Важико Чачхиани. «Старый деревянный дом»

Павильон России подчеркивал, что у страны особый путь даже в современном искусстве, и был посвящен вечно актуальной для нас теме тоталитарного государства. Главное в нем – большая, хорошо проработанная, полная аллюзий инсталляция Гриши Брускина «Смена декораций», посвященная столетию революции. Сотни белых гипсовых фигурок организуются в безликую человекообразную массу, выстроенную на парад под огромным двуглавым орлом (кукольный привет Сергею Эйзенштейну и Лени Рифеншталь). Фигурки побольше образуют группы, в том числе террористов. А самые крупные представлены в виде монстров с песьими и птичьими, как у древнеегипетских богов, головами. Фигуры отбрасывают зловещие тени, движущиеся под сочиненный тремя композиторами саундтрек к этой марионеточной фантасмагории. Ничего похожего по форме и многозначительному содержанию на биеннале нет. Что не упрек, а констатация. Брускин серьезный художник, со своим почерком и важной темой. Еще две работы в павильоне – группы Recycle и Саши Пироговой – вполне вписываются в интернациональный мейнстрим, но на удивление слабые.

Гриша Брускин. «Смена декораций». Инсталляция

Viva arte viva – девиз 57-й Венецианской биеннале и название основного проекта куратора Кристин Масель. Сборная (сто двадцать художников из полусотни стран) выставка получилась действительно живой – в разных смыслах этого слова. То есть хорошо, живо смотрится и наполнена действием и общением, можно посидеть в шатре Эрнесто Нето с бразильскими аборигенами, можно пришить пуговицу у китайского художника Ли Минвэя, обладателя сотен разноцветных катушек. Включиться в нехитрый процесс производства произведений или наблюдать, как мигранты из венецианского пригорода собирают простейшие абажуры из реечек на благотворительную продажу в воркшопе «Зеленый свет» Олафура Элиассона. Он знаменит, но таких мало, подавляющее большинство участников основного проекта если и известны, то только в своих странах (как наши Таус Махачева и Ирина Корина) или хорошо забыты. «Золотого льва» за участие в основном проекте получил немец Франц Эрхард Вальтер за работу почти сорокалетней давности, состоящую из ярких полотнищ, на фоне которых стоят разной величины постаменты; наступая на них, зрители постепенно возвышаются. Это не самое старое сочинение на выставке и не первый по старшинству автор.

Эрнесто Нето. «Священное место»

Масель совершенно не волнуют новизна и актуальность, интеллектуальный уровень и формальная изощренность работ. Она представляет не идеи или художественные стратегии, не выдающиеся произведения, а художников. Представляет широко, несколькими работами или сериями, так что обворожительно бесхитростным рисункам канадского инуита Канангинака Путугука (Kananginak Pootoogook) отдана целая стена. Кстати, это единственное имя, которое после биеннале стоит запомнить. Других авторов необязательно, но не потому, что они неинтересны, а просто являются частью общего творческого пространства, потока небытовой деятельности, который куратор ни в какое русло принципиально не направляет. Деление на разделы – формальность. Кто-то посчитал это слабостью, раздраженный примитивностью некоторых экспонатов. Вроде живописно воткнутых в землю метелок «Сада веников» Мишеля Брази или работ японца Симабуку, делающего топор из новенького макбука и использовавшего смартфон как камень. Других радует возможность не задумываться понапрасну. Современное искусство так долго и безрезультатно боролось за социальную справедливость, права женщин и беженцев, так самоотверженно теряло в этой борьбе свои природные достоинства – красоту, форму, зрелищность, – что просто обязано передохнуть.

Начинается выставка Масель назидательно – с фотографий спящего хорватского художника Младена Стилиновича, документации его перформанса начала 70-х. Чтобы не посчитать это шуткой, тема развивается и в других работах, отчасти и в поэтичном видео Эдит Декиндт (человек в темной комнате тщательно и тщетно подметает световой квадрат на полу). Завершается она изображением знака бесконечности. Но до него никто из опрошенных критиков не дошел, для некоторых длиннющая экспозиция в Арсенале закончилась досрочно – стеной из тюков разноцветной пряжи (Шейла Хикс «Восхождение за пределы цветных земель»). Но те, кто не добрался до соседних садов и сараев с современным искусством, могут не печалиться, ничего важного, обязательного в Viva arte viva пропустить невозможно: главного здесь нет. Но выставка Масель останется в истории биеннале как очень честный и исключительно гуманный в отношении художников и зрителей проект.

Во время биеннале и в идеологической оппозиции к ней проходит в Венеции еще одно грандиозное событие, вот его «надо смотреть». Огромная выставка Дэмиена Хёрста «Сокровища затонувшего корабля «Невероятный» занимает два вместительных пространства музея Франсуа Пино – Палаццо Грасси и Пунта делла Догана. Хёрст – самый коммерчески успешный художник нашего времени с самой неоднозначной репутацией. Ни деньги, ни всемирная слава не принесли ему полноценного признания: да, коммерческий гений и не очень большой художник. Однако ни один из представителей артмира не прошел мимо его нового сочинения, и редко кто из критиков не фыркнул по его поводу «фейк!», припомнив голливудский «Титаник». Странно попрекать Хёрста пятидесятимиллионным (по слухам) бюджетом и обманом простодушных масс. Он действительно насоздавал со своей командой полчище вызывающе откровенных и явно дорогих подделок, придумав историю про затонувший во втором веке у африканских берегов корабль бывшего раба Амотана, любителя искусства. Все сотворенное за десять лет работы было погружено на дно морское, а потом поднято оттуда водолазами. Фильм с подводными съемками – часть выставки.

Дэмиен Хёрст. «Сфинкс» и «Остатки статуи Аполлона». Выставка «Сокровища затонувшего корабля «Невероятный»

Но главное, конечно, вещи – их двести больших и столько же, наверное, маленьких. Гигантская фигура безголового «Демона с чашей» занимает весь атриум трехэтажного палаццо, миниатюры хранятся в музейных шкафах, одни помещаются по нескольку в залах, какие-то занимают весь. Хёрстовские сокровища – фантазийные вариации на тему искусства всех великих древних цивилизаций: вавилонской, индуистской, египетской, греческой. Поднятые со дна морского богини и идолы частью облеплены бутафорскими кораллами и водорослями, другие от них полностью или фрагментами очищены. Одни по-настоящему красивы, как и их восхитительные прототипы, другие почти уродливы, как архаика, есть и чистый кич. Чтобы простофили не обманулись, у Иштар или фараона могут оказаться лица поп-звезд, а среди фиктивных древностей вдруг обнаружится фигура самого неочищенного Хёрста, держащего за руку Микки Мауса. Бронза, мрамор, нефрит и золото на выставке нагло смешаны с пластиком, их имитирующим. Все это и впечатляет, и удивляет, и утомляет немного. Практичный мегаломан Хёрст использует образы и приемы повторяясь. Так что из одной выставки про «Невероятный» можно сделать несколько похожих и возить их по миру, большие вещи продавать за миллионы, маленькие – за десятки тысяч.

Но умение делать на искусстве деньги не единственное достоинство художника. Если не быть снобом, не пользоваться выражением «хороший вкус» (нет в современном искусстве такой категории), то легко принять «сокровища «Невероятного» как признание в любви вечным музейным ценностям, их тайнам и совершенству. И погрузиться в сон золотой, пока некоммерческое современное искусство, тоже зараженное манией величия, будет искать новые способы пристыдить и улучшить человечество.