В разговорах кинокритиков часто проскальзывает пренебрежительное: «ну, это типичное французское кино». Если понятия «берлинская школа» или «румынская волна» означают художественный метод, то формулировка «типично французское кино» – идеология. Какая?

«Вилла»
La villa
Авторы сценария Робер Гедигян, Серж Валлетти
Режиссер Робер Гедигян
Франция
2017

«Опека»
Custody (Jusqu’à la garde)
Автор сценария и режиссер Ксавье Легран
Франция
2017

«Марвин»
Marvin
Авторы сценария Анн Фонтен, Пьер Тривидик
Режиссер Анн Фонтен
Франция
2017

В конкурсную программу венецианской Мостры попали «Вилла» Робера Гедигяна, «Марвин» Анн Фонтен, «Опека» Ксавье Леграна, получившая два приза – «Серебряного льва» за режиссуру и «Льва будущего» за дебют. Картины, снятые с предельно консервативных мировоззренческих позиций, препарируют проблемы расовой, гендерной и классовой дискриминации.

«Вилла» Робера Гедигяна – прямолинейный, но бессознательный манифест пассеизма с чеховскими нотками (вместо вишневого сада герои оплакивают семейный ресторан, смесь café de commerce для старожилов и рыбацкой таверны). Новые времена, про которые режиссер не очень понимает, символизируют ли они торжество прогресса или закат Европы.

Этакую «зиму тревоги нашей» олицетворяют мигранты, приплывшие из стран, где про феномены постпамяти и постколониальной вины даже не слыхивали. О прошлом им думать некогда, лишь бы только ночь простоять да день продержаться. На берегу с плота «Медузы» варваров встречают представители провинциальной французской буржуазии, экзистенциальный кризис которых принял масштабы бедствия, поэтому истинные жертвы кораблекрушения именно они. Франция, словно Атлантида, идет на дно. Последний шанс спасения социалист Гедигян видит в культуре, благодаря которой старые ценности оживут, воспрянут духом после инъекций экзотической, но зато молодой горячей крови.

«Вилла»

«Опека» Ксавье Леграна – семейный портрет в интерьерах судебных кабинетов, схематичная и спекулятивная лента о гендерном неравенстве, напоминающая краткий пересказ сюжетов «Мужчин и женщин» Франсуазы Жиру и «Второго пола» Симоны де Бовуар.

Наконец, «Марвин» Анн Фонтен – вроде бы кинороман воспитания, а на самом деле банальная напыщенная гей-драма с наивными выводами, словно позаимствованными у писателей-«деревенщиков». Единственной панацеей для интеллигента-невротика автору видится не рефлексия, тем более не психоанализ, а хождение в народ, близость к природе.

Свою первейшую задачу французские кинематографисты по-прежнему близоруко видят в нравственном оздоровлении капиталистического общества путем просвещения. Режиссеры в роковые, так сказать, моменты для их персонажей хватаются за культуру, мигрантов пичкают цитатами из Клоделя, против мизогинии «в рукаве» заготовлена фигура Симоны Вайль, а пролетариату, ударившемуся в тоталитаризм, предлагаются избранные цитаты из Леви-Стросса. Почему?

Тут необходим краткий страноведческий экскурс.

Согласно популярной в последние годы антропологической теории, родоначальником которой отчасти считается Эмманюэль Тодд, основой французской идентичности является не «кровь и почва», как в большинстве европейских стран, например в соседней Германии, а довольно абстрактные сегодня ценности эпохи Просвещения. Вера в прогресс (Ньютон), десакрализация власти (барон де Ла Онтан), общественный договор (Джон Локк), религиозная толерантность (Лессинг) – все то, что подготовило Великую Французскую революцию, эпоху рождения нации. Нынешняя Пятая Республика, несмотря на имперскую пересменку, наследует Постановлению Национального конвента от 21 сентября 1792 года, отменившему монархию и закрепившему народный статус конституции. Свобода как первопричина всего сущего двести с лишним лет являлась основой национальной идентичности, а заодно и знаменитого французского снобизма: мы дали миру свободу.

В какой-то момент, а точнее, после второй мировой войны, эта идентичность была у нации украдена американцами (версия для домашнего использования). Или нация сама ее лишилась ввиду усложнившейся мировой политической конъюнктуры (официальное коммюнике). Проиграв две войны, Франция уступила место мирового эксперта по демократическим ценностям своему духовному пасынку США – какая еще держава с похожим энтузиазмом благословила бывших поселенцев на освобождение от метрополии? А признав независимость североафриканских колоний, и вовсе утратила влияние в стратегически ключевом сегодня Ближневосточном регионе.

Священный Грааль ХХ века (леволиберальная повестка) во Франции была дискредитирована сначала коллаборационистом Петеном (главный национальный комплекс), затем СССР (коммунистическая партия, особенно в эпоху Жоржа Марше, стала карикатурным символом интернациональной борьбы пролетариата) и, наконец, «Национальным фронтом», присвоившим миссию по защите угнетенных классов, а теперь от нашествия варваров.

Немаловажную роль в онтологической неразберихе – кто мы, откуда и куда идем – сыграло избрание Эмманюэля Макрона, фигуры противоречивой, с крайне эклектичным политическим анамнезом. Невероятно, но факт: популистская программа Макрона, поддержанная многими из «поколения мая 68-го», располагается в идеологическом пейзаже гораздо правее программы де Голля, против которого эти же люди так рьяно боролись полвека назад.

Понятие «свобода», то есть борьба за ее обретение определенными классами, приблизилось, словно по Делёзу, к той точке сингулярности, в которой прежнего общественного консенсуса быть не может, хотя вера в него продолжает тлеть. Привычные тезисы о целительной силе культуры (сто бед – один ответ) и о классовом неравенстве как вселенском зле, требующем немедленного вмешательства, более неактуальны для ситуации социальной напряженности, сложившейся во французском обществе.

Деятели искусства внезапно оказались в арьергарде. «Ни один человек не может перегнать своего времени, так как дух его времени – это также его дух» (Гегель). Сегодня за редким исключением (Ханеке, Уэльбек, Даниель Бюрен) режиссеры, художники нащупать Zeitgeist не в состоянии.

Выразительной иллюстрацией этого летального «запаздывания» как раз и являются французские картины последних лет. Смешно, но и Робер Гедигян, и Анн Фонтен, и Ксавье Легран избрали в качестве собеседников не зрителей, а двух персон non grata – публициста Эрика Земмура и социолога Гуго Лагранжа.

«Опека»

В своей книге «Французское самоубийство» (Le Suicide français) Эрик Земмур (самый популярный в стране публицист) страшно ругает цивилизационные сдвиги, видя в них верную погибель. Все хорошее, по Земмуру, закончилось со смертью генерала де Голля. Франции нужен авторитаризм, иначе она «потечет со стола». На шестистах страницах он перечисляет вехи деградации: закон Симоны Вайль, закон Ротшильда, закон Плевена, закон Бадинтера, Маастрихтские соглашения, закон Тобира.

Если перевести на русский, то получается: не надо было освобождать женщин – давать им право голоса и финансовой независимости. Аборты, мини-юбки и разводы разрушили институт семьи, кастрировали мужское племя, дискредитировали патриархат, основополагающий принцип авторитарной управленческой модели.

Не надо было равняться на Америку (единственным здравомыслящим президентом, по версии Земмура, был Никсон), атлантизм, диктат рынков, денационализация развалили экономику. Теперь Франция в долгах.

«Марвин»

Не надо было признавать Холокост, извиняться за эффективных менеджеров Петена и Лаваля, возлагать венки на Vel d’Hiv, читать Пакстона и ужасаться преступлениям Виши. Результат – брешь в пат­риотизме, травмированная нация, которая не способна к единению.

Не надо было проводить социальные реформы, отменять смертную казнь, бороться с расизмом. Результат – засилье «черных» и исламизм под боком.

Не надо было петь хором Wight is Wight (Мишель Дельпеш) и Comme ils disent (Шарль Азнавур), читать Фуко и смотреть «Вальсирующих», что привело к падению нравов, примату обсценного над духовным и к сплошной «педерастии».

Лагранж, в свою очередь, в работе «Отрицание культур», посвященной процессу непрекращающейся сегрегации выходцев из стран Сахельского региона, развивает идею о необходимой интеграции мигрантов путем полного отказа от родной культуры, противоречащей концепции толерантности.

Таким образом, два противоположных интеллектуальных течения (правой и левой традиции) оказываются равно консервативны в описании реальности, сложность которой игнорируется. Неомарксисты (приставка «нео» в данном случае выглядит как насмешка) мечтают на воображаемых полях сражений победить культурой уже не существующее классовое неравенство. Неоголлисты желают закрепить с помощью культуры уходящую натуру (разделение на классы), поскольку «разделяй и властвуй» – лучший из придуманных миропорядков.

Ожесточенный бесконечный диалог правых и левых перетекает с телевизионных экранов в кино и обратно. Потому и лучшим в пространстве франкофонной кинематографии становятся картины нигилиста Ханеке, эскаписта Кешиша или активистов братьев Дарденн.

Гнать, держать, смотреть и видеть. Дышать, слышать, ненавидеть. И зависеть, и терпеть. И обидеть, и вертеть. Это работает. А врачевать души, точнее, заниматься самолечением, – уже нет.