Обскуранты не понимают великого смирения знания, смирения перед истиной, перед которой умолкает воля и аффект.
Николай Бердяев, 1928

Дома они, может быть, под воскресенье пьют денатурат и долго бьют жену, но в библиотеке характер их не шумлив…
Исаак Бабель. «Публичная библиотека», 1916

«Экслибрис: Нью-Йоркская публичная библиотека»
Ex Libris: New York Public Library
Автор сценария, режиссер Фредерик Уайзмен
Оператор Джон Дэвей
США
2017

В библиотеке Вендерса жили ангелы. Библиотека Главоггера была храмом в документальном цикле «Храмы культуры». Уайзмен снимает библиотеку без священного трепета и сектантства, с выражением лица человека, хорошо представляющего, сколько Брокгауза может вынести организм. Его классицистски ясный фильм сразу задает рациональный, асептический и даже гигиенический тон энциклопедии Руссо и Д'Аламбера. В библиотеке Уайзмена нет ни ангелов, ни чудес. Даже легкий привкус идеализма и утопии исчезает, когда ближе знакомишься с колоссальным аппаратом, утверждающим власть логоса, пусть и в несколько видоизмененной, демократически скорректированной форме.

Новый, сорок первый по счету, фильм американского документалиста Фредерика Уайзмена «Экслибрис: Нью-Йоркская публичная библиотека» (приз ФИПРЕССИ), как и предыдущие сорок в его анатомическом атласе американского общества, номинально посвящен одному учреждению, а фактически – устройству цивилизации, тому, как она функционирует или же сбоит.

«Экслибрис…» снят в сладкий для хроникера момент сдвига, когда картина мира смазалась, «поплыла». Уайзмен показывает, насколько затронут фундамент, цивилизационное ядро – библиотека. На первый взгляд она как будто «плывет», можно сказать, на дигитальный свет – в противовес «дигитальной тьме», где, по статистике нью-йоркских библиотекарей, пребывают миллионы американских читателей. О библиотеке Уайзмена при всем желании не получится сказать словами Исаака Бабеля, написавшего ровно веком раньше: «То, что это царство книги, чувствуешь сразу». В читальном зале взгляд находит ровные ряды мониторов, дающих доступ к оцифрованным архивам, кто-то здесь играет в видеоигры. Главная повестка – библиотечная дистрибуция электронных книг и вопрос, как ее контролировать.

С другой стороны, Уайзмен наблюдает, как под напором миграции, бедности и социального зла, неистребимого при самой развитой демократии, библиотека – и на то есть политическая воля – становится социальным сервисом. Задача менеджмента – сделать его востребованным, популярным и максимально доступным. Камера замечает всех: бездом­ные читатели заглядывают в библиотеку перевести дух и безгрешно засыпают над комиксом. Библиотека не поощряет сон ни разума, ни тела. И все же если не душа, то голова библиотечной администрации болит о том, как не ущемить права и этих граждан, особенно когда другие посетители не жаждут с ними встреч. Еще до того, как в фильме наконец прозвучит краеугольная фраза «Библиотеки – это столпы нашей демократии», мы уже не раз убедимся в их незыблемости. Не надо быть Вильгельмом Баскервильским, чтобы понять то, к чему приходит Уайзмен в процессе наблюдений: ядро цивилизации в относительном порядке именно потому, что меняется, следует току жизни, а не мертвому шелесту страниц. Об этом Гёте писал Эккерману: «Заблуждения хранятся в библиотеках, а истина живет в человеческом духе. Одна книга порождает другую, и так до бесконечности, духу же отрадно соприкосновение с вечно живыми празаконами, ибо ему дано постигать простейшее, распутывать запутанное и прояснять для себя темное».

«Экслибрис: Нью-Йоркская публичная библиотека»

Понимание темной стороны просвещения – обскурантизма – в фильме более чем определенно. Драматургическим материалом Уайзмену и прежде служили стереотипы, предрассудки и необоснованные восторги, которые опровергались отнюдь не режиссером, неизменно остающимся неслышным и незримым в своих фильмах, но движением самой жизни. Они и служат тканью обскурантизма, который начинается с затверженного, с мумификации. Если бы библиотека соблюдала элитаризм, сохраняла монастырскую тишину («не возвышай голоса там, где говорят мертвые») и не менялась в поиске лучшего способа служить обществу, оставаться инструментом общественного блага, тогда бы проявился обскурантизм самого изощренного толка.

В 1928 году Николай Бердяев написал: «Есть основания думать, что мы вступаем в эпоху обскурантизма». Не прошло и ста лет, как в России снова есть самые веские основания думать так же. Более того, бердяевское определение обскурантизма как социальной светобоязни отвечает и настроениям Уайзмена. Фильм снимался на протяжении двенадцати недель в 2015 году, до президентских выборов, а окончательную концепцию монтажа «Экслибриса…» Уайзмен сформулировал уже после избрания правительства, которое режиссер прозвал дарвиновским. По Бердяеву, «Обскурантизмом следует называть принципиальную, агрессивно-наступательную борьбу против свободного знания и творческой умственной культуры. […] Принципиальный обскурантизм есть уверенность, что свет, свободная мысль, философия, умственное творчество ведут к социальному злу и социальной гибели, к разрушению церкви, государства, семьи, собственности, к ереси, к революции. […] Обскурантизм хочет держать массу во тьме во имя ее спасения, для предотвращения гибели. И всегда обскурантизм лишает способности к свободному и предметному мышлению, к бескорыстному познанию».

Таким образом, сама история сделала фильм Уайзмена, эту оду просвещению и равным возможностям в познании, негаданно политическим, но также неуязвимым для критиков, порой упрекающих режиссера в излишней аллилуйе. Никакого ликования в картине нет, но в любом случае Уайзмену не представляется возможным, допустимым критиковать недостатки или издержки института, которому, при всех его несовершенствах, угрожает опасность. А библиотека в его фильме предстает олицетворением этого института, демократией в действии.

«Экслибрис…» в самом жизнелюбивом ключе документирует бюрократические процессы и приключения инфраструктуры. Библиотека меняется в очертаниях и границах, расставаясь, казалось бы, с основными институциональными качествами, энергично пересматривая собственные функции и полномочия, и дух радости, иначе не скажешь, веет над ней. Сохранение и движение, консервация и эволюция, в том числе сохранность идеалов просвещения и статуса самой библиотеки как влиятельной современной институции, а не изящного анахронизма, – один из очевидных сюжетов фильма. Связующий их прием-лейтмотив знаком по другим лентам Уайзмена – это рабочие совещания, посвященные перспективам и бюджету. Режиссер исправно, из фильма в фильм их посещает. Администраторы – сквозные персонажи, как и большие деньги, которые они обсуждают. В «Экслибрисе…» чиновники самого высокого уровня превосходно уживаются с идеалистами-энтузиастами на местах, верящими в человека, в его способность принимать разумные решения и желание развиваться. Своей зрелищностью фильм Уайзмена, во всяком случае, обязан и тем и другим.

Ангелы Вендерса и бюрократы Уайзмена, их библиотеки различаются как любовь небесная и земная. Нет, Гутенбергову библию сейчас не выдаем. Нет, единорог – воображаемое животное. Нет, библиотека – не храм! Ее новый устав в фильме гласит: «Делай что хочешь!» То есть примерно всё. Это всё и есть объект рассмотрения Фредерика Уайзмена, его всевидящего ока и интеллекта, не растерявшегося перед таким массивом данных. В библиотеке Уайзмена дети строят роботов, объявляются Элвис Костелло и Патти Смит (особого представления со стороны Уайзмена не удостоены ни они, ни Энтони Маркс, президент библиотеки); звучит поэтический слэм – один из прекраснейших эпизодов отдан юному «голосу улиц» Майклу Ходжесу; читаются лекции в диапазоне от социализирующей роли гастрономических привычек евреев Нижнего Ист-Сайда до воззрений левых философов американского Юга на рабский труд. Впервые, кажется, у Уайзмена разбегаются глаза, тем не менее каждый фрагмент взят именно в той длительности, которая делает высказывание полным, а также вселяет неодолимое желание узнать, что там дальше. Из полифонии идей, заложенных в этих фрагментах-эпизодах, рождается едва ли не роман-трактат. Фильм, длящийся почти двести минут, снят с раблезианским размахом, и сама публичка Нью-Йорка с ее девяноста двумя филиалами подобна великану, чьи части тела Уайзмен разглядывает с видимым удовольствием. Библиотека не ограничена определенным пространством, и камера перемещается по городу из филиала в филиал, отмечая кварталы и улицы Нью-Йорка, дорожные указатели и входные таблички. Эта социальная топография более значима для фильма, чем лабиринты архивов, фондов, кабинетов, читальных залов.

Как и герои Рабле, режиссер пускается в плавание к истине по островам библиотечного архипелага. Что есть истина в понимании Ричарда Докинза, первого из показанных гостей библиотеки в парадном здании с мраморными львами? С этих сверкающих вершин разума Уайзмен начнет триумфальный и зрелищный слалом на самый базовый уровень – в общины и комьюнити при библиотечных филиалах в отдаленных и не столь блестящих кварталах Нью-Йорка, вплоть до Macomb’s Bridge, где тогдашний директор Центра исследований черной культуры Халиль Джибран Мухаммад узнаёт от местных сотрудников об ошибках изложения американской межрасовой истории в учебниках. Для тех, кто ищет не истину, но работу, библиотека организует ярмарку вакансий. В Бронксе мы застаем мастер-класс, как вести себя на собеседовании при приеме на работу. Пожарные и пограничники как умеют рассказывают, чем пахнут их ремесла. Пограничник умеет не очень, зато язык заседаний администрации библиотеки кто-то из рецензентов назвал осторожными лингвистическими танцами – диетически корректный дискурс сводит на нет остроту обсуждаемых проблем. Так же и слово «открытость» во взаимодействии библиотеки с публикой не более чем эвфемизм, означающий снижение интеллектуального уровня предоставляемых услуг.

«Экслибрис: Нью-Йоркская публичная библиотека»

Библиотека, оставив прошлому заботы об элитарной книжной культуре и ее потребителе, предлагает множество образовательных программ для людей разных возрастов, этнической принадлежности и социального положения – необходимое усилие, направленное на то, чтобы обеспечить общественную и цивилизационную норму в мире, где разрыв с нормой угрожающе растет. Эта утилитарная задача выглядит более оправданной и гуманистической, чем недостижимые идеалы высокого просвещения. Увлекательное зрелище передачи знаний превращается в наглядное пособие по культурному менеджменту, которое следовало бы показывать в отечественных профильных учреждениях.

Кроме того что мы вступаем в мир после книги, Уайзмен показывает версии ее инобытия. Это жизнь книги в головах читателей – на клубном занятии обсуждают «Любовь во время холеры» Маркеса. Это тексты для незрячих и обучение набору шрифтом Брайля в специализированном центре. Это тексты для слабослышащих в виде жестов и в аудиозаписи – актер начитывает фрагмент из «Смеха в темноте» Набокова. Кстати, характерен подбор: обсуждают не американскую классику, но латиноамериканца Габриэля Гарсиа Маркеса, записывают аудиокнигу русского эмигранта Набокова. За классику американской литературы здесь отвечают Томас Джефферсон и Декларация независимости, которой Уайзмен отдает кульминационный момент: труппа театра для слабослышащих переводит фрагмент текста декларации на язык жес­тов с двумя разными интонациями – невероятной силы аттракцион.

«Физическая книга» не вмещается в кадр, где кипит работа по производству будущего. В библиотеке Уайзмена, как у Стругацких, понедельник начинается в субботу. Публичная библиотека Нью-Йорка основана в государственно-частном партнерстве, и обе финансирующие стороны инвестируют в завтрашний день города и мира. Вовлекая население в культурные и образовательные программы сегодня, библиотека формирует информированный электорат, предсказуемое и более безопасное будущее. Уайзмен делает еще более прозрачной связь знания и силы, культуры и власти, а также изменения, затрагивающие их. Он включает в фильм фрагмент встречи читателей с поэтом и пулитцеровским лауреатом Юсефом Комунякаа, который определяет любой язык как «язык политический».

К несчастью, по отношению даже к такой отрадной вещи, как библиотека Уайзмена, по крайней мере одна цитата из Бабеля верна и по сей день – с легкой географической правкой. Она завершает саркастический текст наблюдений Бабеля в Российской публичной библиотеке 1916 года: «За широкими окнами вьется мягкий снег. Недалеко – на Невском – кипит жизнь. Далеко – на Карпатах – льется кровь. C'est la vie».