Статьи о фильмах Венецианского фестиваля завершает мемуар известного переводчика, италиниста Алексея Букалова. Это взгляд из сегодняшнего времени, прощающегося с вегетарианскими наклонностями еще недавнего прошлого. Кроме того, в номере, где соседствуют материалы о Венецианской биеннале и о столетии нашей революции, этот текст — написанный с добродушием, мягкостью человека, давно живущего в Италии, — напоминает о курьезах советской жизни. В том числе в жизни советских синхронистов.

«Traduttore – traditore» («Переводчик – предатель»), – гласит итальянская пословица. Я работал переводчиком много лет, но надеюсь, никого не предал. Правда, переводить мне приходилось в самых разных сферах – от сомалийского фольклора до переговоров Брежнева, Подгорного, Косыгина, Гречко и прочих; от трудов итальянских искусствоведов до закадровых синхронных переводов фильмов. Из этого пестрого профессионального набора я выбрал сегодня именно последнее занятие. И не только потому, что мы встречаемся на страницах любимого журнала, но и потому, что сегодняшним молодым читателям трудно даже представить, что зарубежные фильмы можно было посмотреть в нашей стране только на международных фестивалях. В те времена перевод становился увлекательным и даже просветительским действом. Эти просмотры были настоящими окнами в большой, непонятный, прекрасный по-своему мир, лежавший по ту сторону от «железного занавеса». Впрочем, напомню Пушкина: «Переводчики – почтовые лошади просвещения».

ВСТРЕЧА С ДЖИНОЙ ЛОЛЛОБРИДЖИДОЙ

На волне хрущевской оттепели, летом 1961 года, нас, студентов Института международных отношений, по окончании второго курса впервые направили на языковую практику – перед летними каникулами. Мне повезло: вместо какой-нибудь скучной конторы я был назначен на работу с итальянской делегацией на Московском международном кинофестивале. Сопровождал кинозвезду Джину Лоллобриджиду, блестящую комедийную актрису Марису Мерлини и группу руководящих деятелей итальянской киноиндустрии.

Однажды мы повезли их на ВДНХ. В микроавтобусе к нам присоединился сам Лукино Висконти, член жюри фестиваля. У знаменитого фонтана «Дружба народов» остановились. «Как вам наша выставка, маэстро?» – из вежливости спросил я Висконти. И получил неожиданный для себя ответ: «Бред кондитера!» Долго я с восхищением вспоминал этот афоризм, пока не узнал, что это была цитата из Гёте, именно так отзывавшегося о Карлсбаде (ныне Карловы Вары).

Джина Лоллобриджида пользовалась огромной популярностью, раздавала автографы, неустанно, налево, направо, фотографировала достопримечательности Москвы и Ленинграда. Мы побывали в кинотеатре «Москва», что на площади Маяковского, на показе старого классического фильма Луиджи Коменчини «Хлеб, любовь и фантазия» (1953) с Витторио Де Сикой и Джиной в главных ролях. Лента была уже давно дублирована, и при первых же кадрах Джина начала громко хохотать. На мой недоуменный вопрос пояснила: «Первый раз услышала, как Де Сика бегло говорит по-русски!»

Однажды бессменный московский корреспондент американского агентства «Ассошиэйтед пресс» Генрих Шапиро (тот самый – «два мира, два Шапиро») привез нас в мастерскую модного тогда молодого художника Ильи Глазунова (он жил на Кутузовском проспекте, у Триумфальной арки). Хозяйка дома Нина (урожденная Бенуа) мгновенно поставила на проигрыватель пластинку с записью первого концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского (солист, если я правильно помню, был Ван Клиберн). За сорок минут Глазунов быстро написал выразительный портрет Джины – начал с ее глаз, больших и прекрасных...

На следующий день избранным участникам фестиваля (среди них и мои подопечные итальянцы) представилась возможность встретиться с Юрием Гагариным в московском Доме дружбы. Джина буквально влюбилась в первого космонавта Земли, в его обаятельную улыбку. По дороге в гостиницу «Москва» она вдруг спросила, знаю ли я анекдот о Гагарине. «Нет, а что, о нем уже есть анекдоты?»

«Вот тебе пример. «Какая разница между Юрием Гагариным и Софией Лорен?» Ответ: «Гагарин полетел в космос con un razzo (на ракете), а София, если полетит, – con un cazzo (на члене)». Я промолчал, но вспомнил этот анекдот много лет спустя, уже в Италии, весной 2011 года, когда мир отмечал полвека легендарного полета. Мне позвонили из одного миланского журнала и заказали материал к юбилею. Я послал им заметку и включил в нее тот самый анекдот Джины. Но упоминать Софию Лорен – из уважения – не стал. Вместо нее я вписал… Элизабет Тейлор! Отправил заметку и вдруг слышу по радио, что Тейлор умерла. С некоторым чувством вины звоню в Милан, в редакцию. Спрашиваю, что с моим текстом. Он в гранках, отвечают. Трубку берет выпускающий редактор Андреа. «Там упоминается Элизабет Тейлор. Ты слышал, что она вчера умерла?» – «Да, знаю». – «Замени, пожалуйста, ее имя на Брижит Бардо. Тем более что у Джины в анекдоте была совсем другая фамилия». – «Какая, если не секрет?» – «София Лорен». Следует пауза и ответ Андреа: «Хорошо, поставим Брижит Бардо! Верь после этого журналистам!» Поздравляя недавно Джину Лоллобриджиду с 90-летием, я ей эту историю благоразумно не рассказал.

Джина Лоллобриджида и Юрий Гагарин

ФЕСТИВАЛЬНЫЕ ПРАЗДНИКИ И БУДНИ

Следующий этап моей переводческой работы выпал на весну 1978 года, когда я начал служить в московском журнале «В мире книг». Журнал интеллигентный, «зарплата хорошая, но маленькая». А попасть с улицы в группу синхронистов, чтобы подзаработать, сложно. Случайно разговорился с моим давним приятелем Валерием Сировским, большим умницей, блестящим переводчиком и фотохудожником. Он учил итальянский параллельно со мной, в соседнем инязе. Узнав о моих планах, Валерий тут же предложил: «Приходи завтра в полдень в Интерфест, скажи, что ко мне, всё решим!» На следующий день я явился в Хохловский переулок и назвал Сировского. «Зал 212, второй этаж», – сообщил вахтер. Я постучался и заглянул. В небольшой темной комнате сидела дюжина мужчин, с другой стороны экран во всю стену, а перед ним – в наушниках, с микрофоном – Валерий. Увидев меня, он показал на соседний стул и подождал полчаса – дал возможность вслушаться в текст, понять, что происходит. А затем, выбрав музыкальную паузу, повернулся к немногочисленным зрителям (это была отборочная комиссия для какой-то итальянской кинонедели) и обратился к директору Совинтерфеста Иванову: «Владимир Иванович, мне нужно срочно позвонить (время-то было «домобильное»!), разрешите моему коллеге Алексею Букалову подключиться!» И я продолжил – в ритме Сировского и даже с его интонациями. Буквально на следующий день меня (через Интерфест) уже вызвали переводить итальянский фильм на «спецдачу».

Распорядители приняли меня охотно по нескольким причинам: во-первых, я не требовал монтажного листа, а по-гладиаторски переводил прямо со слуха. Во-вторых, не боялся самых больших залов, включая Дворец спорта в Лужниках (некоторых коллег такая аудитория почему-то смущала). Иногда вызывали в Интерфест, где однажды случился конфуз. Я переводил фильм (имя режиссера не запомнил), где бунтующие студенты в Париже 1968 года несли хулиганский плакат: «Liberté, Égalité, Seхualité» (парафраз классического лозунга французской революции: «Cвобода, равенство, братство»). Времени на поиск не было, и я с ходу выдал точно в размер: «Свобода, равенство, бл-дство». Все дружно засмеялись, я остался собой доволен. А через пару дней там же, в Хохловском переулке, меня неожиданно ознакомили с выговором, где переводчику Букалову было «указано на недопустимое употребление ненормативной лексики».

Постепенно я освоился. Приглашал друзей, но честно предупреждал: не приходите на первый сеанс! Дайте мне «уложить» все по полочкам.

Что касается большой аудитории, то она все-таки ощущалась – дыхание и эмоции многих тысяч зрителей создают определенную напряженность. Помню один из многих дней, которые я провел в кабине Дворца спорта. Программа состояла из четырех сеансов по два фильма в каждом. Итальянский фильм стоял вторым, а начинался сеанс с японского детективного фильма под заманчивым названием «Кто убил дедушку?». Я, к сожалению, японского не знал, поэтому главная задача состояла в том, чтобы правильно и в нужном ритме читать монтажный лист. Сюжет был скучный. Я заметил, что в определенный момент залу эта история надоедала и народ дружно вставал с жутким грохотом. (К тому же в буфетах были бутерброды с вполне приличной колбасой.) И тут в нарушение строжайших инструкций, запрещающих любую отсебятину, я взываю в микрофон: «Куда вы? Вы же еще не знаете, кто убил дедушку!» Народ смеялся, и большинство возвращались к своим креслам.

Инструкция о ненормативной лексике действительно существовала, иногда о ней вспоминали. Мой коллега по очередному кинофестивалю Гарик Туровер бегло и уверенно переводил испанский фильм. В одной из сцен раввин раскачивался над старой книгой. «Читает Тору», – счел нужным прокомментировать переводчик. В антракте в его кабину постучали. Человек предъявил красную книжечку и вежливо попросил указать в монтажном листе то место, где говорится о Торе. «А это я сам сказал, чтобы зрителям было понятнее», – признался Гарик. На следующий день он был отлучен от работы с формулировкой «за сионистскую пропаганду».

Впрочем, были случаи, когда пояснения переводчика напрашивались. Помню блестящую комедию Серджо Корбуччи «Синьор Робинзон» (1976) с великим комиком Паоло Вилладжо в главной роли: Роби в каюте круизного лайнера пересчитывает деньги. В этот момент на экране телевизора в хроникальных кадрах появляется физиономия мужчины, и Роби испуганно прячет деньги. Я считаю нужным объяснить: «Это генсек итальянской компартии Энрико Берлингуэр». Хохот в зале.

Таких самоуверенных авантюристов, как я, подкарауливала еще одна опасность – неожиданное вкрапление диалекта в ткань фильма. Зачитав вступительные титры к фильму Массимо Троизи, я вдруг услышал с экрана его двухминутный монолог на сочном неаполитанском диалекте! А две минуты – это очень много, особенно если переводчик беспомощно молчит и дышит в микрофон. Нетерпеливый зал возмущенно заорал: «Пе-ре-вод! Са-пож-ни-ки!» Ну просто предынфарктная ситуация. Не зря моя незабвенная учительница итальянского языка великий лингвист и педагог Юлия Добровольская уговаривала нас, дураков: «Учите диалекты!» С генуэзским я как-то подружился, а вот до неаполитанского, увы, руки не дошли…

Платили нам по-царски: пять рублей за односерийный фильм и аж семь пятьдесят за двухсерийный (а таких было большинство). Я брал отпуск за свой счет в журнале и за две недели зарабатывал нам на путевку в популярный тогда Дом творчества кинематографистов и журналистов в Пицунде. Помогали и так называемые выездные сессии, когда фестивальные фильмы вывозили на периферию. Мне запомнилась поездка в Кишинев, в том числе благодаря обретенному там знакомству с блестящим английским синхронистом Алексеем Михалёвым (востоковедом и переводчиком с фарси). День мы проводили в кабинах, а вечером – за бокалом красного молдавского «Каберне» – шел ленивый неспешный разговор, язык, по правде говоря, не ворочался! Алеша, в частности, рассказал, как снимался в Ливадии: в киноэпопее Юрия Озерова «Освобождение» ему досталась эпизодическая роль Павлова, переводчика Сталина. Съемочная группа попала в цейтнот, на обед перерыва не делали, еду привозили прямо на место. И вот, вспоминал Михалёв, он видит, что в кустах, не разгримировываясь, курит народный артист Грузии Бухути Закариадзе в сталинском маршальском белом мундире. По парковой дорожке поднимается очередная группа туристов. «Перед вами дворец, – поясняет гид, – где состоялась историческая встреча лидеров антигитлеровской коалиции...» В этот момент, поправив Золотую Звезду на груди, из кустов выходит отдохнувший Закариадзе с курительной трубкой в руке.

Немая сцена, ее сменяют удивленные и восторженные крики, кто-то падает на колени. «Ну что, любите товарища Сталина?» – с сильным грузинским акцентом громко спрашивает артист, довольный произведенным эффектом. Конец рассказа. Очень современная история, не правда ли?

В мастерской Ильи Глазунова

ХВОСТ ОТ ПЕТУХА ФЕДЕРИКО ФЕЛЛИНИ

Однажды, в июле 1987 года, в дни работы очередного Московского фестиваля, мне домой, на Фрунзенскую набережную, позвонил администратор популярного кинотеатра «Горизонт», расположенного неподалеку, на Комсомольском проспекте. Он спросил, «делал» ли я уже картину Федерико Феллини «Интервью». Получив утвердительный ответ, администратор попросил прийти на следующий день в 19.00, когда этот, во многом автобиографический фильм будет показан на Всесоюзном слете кинолюбителей. Сказано – сделано. Вечером с привычным термосом чая я пришел в свою кабину под самым потолком. Зал был полон, просмотр начался, я переводил с удовольствием и был неожиданно вознагражден. Незадолго до финала вдруг вижу знакомого администратора, который спешно поднимается ко мне, жестами показывая: мол, открой дверь! (А запирать ее я был обязан, чтобы никакие «идейные враги» не могли добраться до микрофона и крикнуть, например: «Долой советскую власть!») Что случилось? Он объяснил, что в партере, во втором ряду у прохода, уже полчаса сидит сам Феллини, который хочет познакомиться с переводчиком. Администратор знал, что я могу сбежать через киномехаников (что и собирался сделать).

И вот под завершающую фильм музыку я спускаюсь в еще темный зал, подхожу к сидящему во втором ряду великому режиссеру и, пригнувшись, тихо представляюсь: «Маэстро Федерико, это ваш переводчик». Феллини вскочил, начал меня обнимать и приговаривать: «Где в Риме смеялись, здесь тоже смеялись, где в Риме хлопали, здесь тоже хлопали... Это твоя заслуга!» Зажегся свет, и Феллини забрали от меня на сцену. Вышел похожий на геолога в экспедиции бородатый человек в ковбойке и в сандалиях поверх носков, председатель всех советских кинолюбителей. Он торжественно объявил, что приз зрительских симпатий присужден в этом году «живому классику мирового кино» за фильм «Интервью». Бурные аплодисменты, все встают. На сцене появляется дородная русская красавица в кокошнике. Она и вручила Феллини приз – огромного дымковского петуха. Лауреат еле удержал «игрушку» в руках и, поблагодарив (через переводчицу Анну Попову, тоже мою бывшую учительницу), заявил: «Хвост этого прекрасного петуха принадлежит Алексею!» Меня втащили на просцениум, поздравляли…

Этот трогательный эпизод получил со временем неожиданное продолжение. Я уже работал в Риме, успел в 1993 году проститься с Феллини, а несколько лет спустя приехал с коллегами по Ассоциации иностранной прессы на экскурсию по павильонам римской киностудии «Чинечитта». После осмотра выставок и коллекций исторических костюмов наша группа двигалась по коридору мимо таблички «Мемориальный кабинет Федерико Феллини».

«А можно войти?» «Посмотреть можно», – последовал ответ.

Заветная дверь открылась, вход оказался перекрыт толстым шнуром, но внутри комнаты были хорошо видны режиссерский стул, пишущая машинка, книги и на отдельной полке – оскаровские статуэтки, а рядом тот самый дымковский петух! У меня дух перехватило от волнения.

«Синьора, – обращаюсь к экскурсоводу, – между прочим, хвост этого петуха принадлежит мне!» Как же она, бедная, испугалась за свои экспонаты – ходят тут всякие. «Закрываем, уходим!»

Рим, 2017, сентябрь