Драматические сцены в одном акте, трех картинах. По мотивам фильма «Первая реформатская церковь» Пола Шредера

«Первая реформатская церковь»
First Reformed
Автор сценария, режиссер Пол Шредер
Оператор Александр Дайнен
Художники Грейс Юн, Рафаэль Сорсио
Композитор Брайан Уильямс
В ролях: Аманда Сейфрид, Итан Хоук, Майкл Гэстон, Седрик «Развлекатель», Филип Эттинджер, Виктория Хилл, Билл Хоуг и другие
Killer Films, Fibonacci Films, Arclight Films, Omeira Studio Partners
США
2017

Картина первая

Белое церковное здание с колокольней и примыкающей к нему галереей, ведущей в пристройку. На пристройке табличка: Private Property, у входа припаркован черный внедорожник, за рулем, уронив голову на руль, сидит преподобный Толлер, он похож на американского актера Итана Хоука. Минуту спустя Толлер поднимает голову и отхлебывает виски из крепко сжатой в левой руке бутыли, после чего заходится долгим надсадным кашлем. На руль и лобовое стекло летят капли крови.

Толлер (откашлявшись, к зрителям). Это ничего, это пустяки... Думаете, мне недолго осталось? Кто знает. Рак-шмак – может, это такие же выдумки, как теория Дарвина. Не рак, а новая жизнь. Вы знаете историю Генриетты Лакс? Она умерла в 1951-м, рак шейки матки, а клетки, которые изъяли из той опухоли, живут до сих пор – HeLa, по инициалам взрастившей их Генриетты, бессмертная культура. Наши дни сочтены не нами. Никто не верит в свою смерть. Даже священники, которым по долгу службы положено. Положено верить. Не в смерть, так в бога. Думаете, он есть? Ладно, можете не отвечать, вопрос риторический. Есть, конечно, как ему не быть, только вот до нас ему дела нет. Кого-то расстроит, а по мне, так легче. (Снова прикладывается к бутылке.) И нам легче, и ему – иначе бы этот парень на небесах давно свихнулся: каково было бы реагировать на все мольбы и просьбы. Нет, все нормально, правила игры работают – мы его тормошим, а он иной раз делает вид, что отвечает. Но чаще молчит. Вот так, как мы сейчас. (Замолкает на добрую минуту, которая может показаться вечностью. Продолжает после паузы.) Я давно не был в кино. Может, лет десять. Или того дольше. Я не помню названий фильмов. Но вот одно вдруг возникло сейчас – не пойму, отчего именно оно: «Зимний свет»[1]. Старый черно-белый фильм. Точно не американский – его показывали по кабельному с субтитрами. Кажется, шведский. Холодный и пасмурный, как остров Форё. Я бы не стал такой смотреть ни за что – тогда я был молод и точно не ждал от кино черно-белого сумрака. Нет, я уже служил армейским капелланом, но с чего вы взяли, что капелланы любят фильмы с субтитрами? В церкви работают нормальные люди, которые, как все, предпочитают «Красотку». Или, если выбирать что посерьезнее, «Общество мертвых поэтов» – там еще играет парень, на которого, как говорят, я похож. Но тут что-то случилось с телевизором – работал всего один канал. «Мыстика», как сказал бы наш капитан – смешной у него был южный акцент. И я увлекся – кино-то было про священника. Помню, этот шведский пастор меня страшно раздражал: ОК, у него умерла жена, сильно переживал парень, но все равно смотреть на распятие и бубнить про себя «Какой абсурдный образ!» – это ж ни в какие ворота. Arsehole, расстрига недоделанный. Какие все-таки чудики эти европейцы, думал я, никакой выдержки, никакой силы воли. А потом прошли годы, и мне довелось почувствовать то, что чувствовал тот швед. Никому не пожелаешь...

Входит Мария, тридцатилетняя женщина с внешностью американской актрисы Аманды Сейфрид.

Мария (зрителям). Мне кажется, что Толлер меня избегает. Cтыдно ему, что ли? Но он совсем не виноват в смерти Майкла. Сейчас я думаю, что уже тогда, когда пришла к Толлеру просить о частной аудиенции, понимала: Майкл обречен. Мой муж обречен. Он подписал себе смертный приговор, и никто из нас не сможет его обжаловать. Я ощутила это еще до того, как нашла в шкафу пояс с взрывным устройством. Еще до того, как он потребовал, чтобы я сделала аборт: мол, преступно рожать детей в мире, который так последовательно уничтожает сам себя. Я увидела смерть в глазах Майкла. Я все поняла, когда увидела в его глазах пустоту. Ледяную, космическую пустоту. Черную, как точка в конце предложения, – за ней уже ничего не могло быть.

Толлер (зрителям). Я боюсь Марию. Я не хочу видеться с ней. И вовсе не из-за того, что ее муженек выпустил себе мозги из дробовика. Ему бы жить да жить – молодой, здоровый мужик, кровь с молоком, а он поехал в лес и расплескал свои мозги по снегу. Глупец. И все из-за чего? Из-за экологии. Кого он там не спас? Белых китов? Вырубленный Бирнамский лес? Взволновался из-за отходов, которыми предприятия Балка отравляют окружающую среду. А кто ее не отравляет? Псих... (Пауза, во время которой Мария медленно движется в сторону машины Толлера.) Просто псих. Нет, я, конечно, его понимаю. Балк та еще дрянь, но куда от него денешься? «Крепкий хозяйственник» – так их у вас, в России, называют? Проедется, как каток, – и ничего не останется. А туда же – жертвует на церковь, и кто что скажет против? Думаете, мы смогли бы починить орган на пожертвования простых прихожан и выручку от продажи кружек с футболками туристам? (Крутит пальцем у виска.) Но кончать из-за Балка с собой?.. Нет, я очень хорошо понимал Майкла – и я честно говорил ему, что единственный рациональный ответ, который мы можем принять, – это отчаяние. (Прикладывается к бутылке.) Поверьте, я знаю, что такое отчаяние. Я вспомнил пастора из шведского фильма, когда мой собственный сын вернулся на родину из Афгана – в цинковом гробу. Думаете, я не хотел покончить с собой?..

Мария подходит к Толлеру, но вновь обращается к зрителям.

Мария. Единственный рациональный ответ, который мы можем принять, – это отчаяние. Так Толлер говорил Майклу. Но это не все, что он говорил. Он говорил, что без отчаяния не было бы и надежды. Что жизнь – качели между отчаянием и надеждой. Майкл внимательно слушал его. Но, наверное, не слышал. Майкла больше нет. А Толлер меня избегает.

Толлер (зрителям). Я боюсь Марию. Не из-за того, что ее Майкл слушал-слушал мои правильные слова, а потом пошел и застрелился. Я боюсь Марию, потому что она излучает свет. Тепло. Желание. Потому что я хочу ее. Потому что с ней мне кажется, что я хочу жить. Но я устал. Устал качаться на чертовых крылатых качелях. Я хочу надеть пояс взрывника и сделать то, о чем мечтал Майкл. Я не вылечу мир, но я могу избавить его от Балка. Хотя бы от одного Балка. И от себя – это ничтожная потеря. Никто не заметит. Включая того, кого мои прихожане каждый день теребят своими никчемными просьбами.

Заходится кашлем.

Затемнение. Толлер и Мария остаются на своих местах.

Картина вторая

Из-за кулис появляются камеры и осветительные приборы – декорация первой картины начинает походить на съемочную площадку. На аван­сцену поднимается кресло с надписью: «Paul Schrader». В нем сидит Режиссер.

Режиссер (зрителям). Заслушались? И зря – они никто, фантомы, плод воображения. Моего воображения! Это я их придумал. Уже и не вспомню когда. Сейчас мне семьдесят один, а пару-тройку месяцев назад, в Венеции, куда меня позвали с новым фильмом, я ляпнул, что шел к этому сценарию пятьдесят лет. С двадцати одного получается? Ничего себе у меня выдалось совершеннолетие! Хотя чего удивляться: мне до восемнадцати лет и в кино-то ходить нельзя было – грех! Повезло с родителями... Но воздержание сыграло свою шутку: раз попробовал – и стал запойным киноманом. Из семинарии в кинокритику: о сюжет! В общем, пятьдесят не пятьдесят, но давно хотел сделать спиритуальный фильм. Только боялся взяться. Про Дрейера писал, и про Брессона писал, и про Одзу, и про кумира своего Андрея Тарковского писал. А сам – боялся. Оцените, как звучит: духовное кино! Ко многому обязывает.

Из-под колосников спускается квартет ангелов, похожих на американских актеров.

Ангел, похожий на Ричарда Гира. Старина, ну что ты такое говоришь? Какой страх? По мне, ты всю жизнь только и делаешь, что духовное кино.

Режиссер. Как Бергман? Не гони. Всю жизнь я делаю ужастики и триллеры. Гир, на которого ты так похож, вообще играл у меня шлюху в брюках, ходячую эскорт-услугу.

Ангел, похожий на Ричарда Гира. И что с того? Все профессии нужны. Вот наш любимый Иисус не чурался ни мытарей, ни проституток. А ты зазвал всех на эротический детектив, названьице еще какое броское придумал – «Американский жиголо». А сам подсунул доверчивым moviegoers историю о жертве и спасении. А сейчас ноешь: «боялся – не решался – ответственность». Не вводи нас в иску... тьфу, в заблуждение!

Ангел, похожий на Уиллема Дефо. А то, чем ты столько лет как сценарист занимался со своим другом Скорсезе, – это что, не духовное кино?

Режиссер. Ну, плоти там не меньше, чем духа. Возьми «Таксиста» – там же все про насилие от недостатка секса. Вон, Теннесси Уильямс, не самый религиозный человек на свете, хоть и выдал как председатель каннского жюри «Золотую пальму» нашему «Таксисту», все же посетовал: мол, перебор с кровищей.

Ангел, похожий на Уиллема Дефо. Но благодаря тебе и Мартину мой земной доппельгангер сыграл Иисуса!

Режиссер. Да так, что фанатики бомбы приносили на сеансы «Последнего искушения Христа».

Ангел, похожий на Уиллема Дефо. Теперь за бомбу твой Толлер взялся – видимо, никого не минует чаша сия. (Хлопает крыльями, что на ангельском языке означает удовольствие от собственной шутки.) Но Христа-то артист Дефо все же сыграл, причем не самого завалящего. И ты аккурат после «Искушения…» позвал его в свой «Чуткий сон» – на роль страдающего наркодилера.

Режиссер. Позвал и позвал, хороший актер. Актерам же вообще все равно, что изображать. Дефо твой через год к Вендерсу пошел – не иначе, как на реабилитацию: дьявола играть[2].

Ангел, похожий на Ника Нолте. Ладно тебе, не лукавь. Ужастики, говоришь. Ты и в ужастиках про духовность: кто бы еще сделал такой приквел «Изгоняющего дьявола».

Режиссер. Точно, никто. И продюсеры взбесились – порезали на куски и позвали горячего финского парня Ренни Харлина исправлять мои ошибки[3].

Ангел, похожий на Ника Нолте. Довольно тебе изображать страдальца. Мой земной двойник уже настрадался за нас обоих – в твоей «Скорби». А ты просто не тех продюсеров выбираешь, отсюда и проблемы – то с «Экзорцистом», то с «Умирающим светом»[4].

Режиссер. Тебя послушать, так я всю жизнь снимаю кино о страдании. Может, и так.

Ангел, похожий на Николаса Кейджа. А помнишь, какой финал вы с Мартином придумали для его фильма «Воскрешая мертвецов» в 1999-м и когда ты излил свою безысходную «Скорбь»? А для Мартина и героя моего земного имперсонатора Кейджа ты сочинил утешение – пасхальным воскресным утром, в объятиях красотки Патрисии Аркетт.

Режиссер. Все равно: жизнь – это боль. И Толлеру будет больно, сколько бы он ни глушил свой адский вискарь.

Хор ангелов. Но без боли никто бы не понял, что такое наслаждение. Жизнь – это наслаждение.

Взмывают вверх.

Режиссер (задумчиво глядя в высоту). Вашими бы устами...

«Первая реформатская церковь»

Картина третья

На пустой сцене остаются Режиссер и застывшие в позах первой картины Толлер и Мария.

Режиссер (Толлеру). Я придумал тебя не для того, чтобы ты взорвал церковь, где принимает благодарности лощеная сволочь Балк. Я придумал тебя не для того, чтобы ты сдох от рака. С чего бы я отправил к тебе Марию? Наверное, не для того, чтобы ты исцелил ее слабого Майкла – он был безнадежен. Ты – нет. Потому что ты можешь быть сильным. И жить. Ты носишь сутану – но это не делает тебя импотентом. Я же вижу, как загораются твои глаза, когда к тебе приходит эта «дрянная девчонка»[5]. Да, мы сделали духовное кино – но как ты что-то поймешь про дух, если избавишься от своего тела?

Толлер (зрителям). Я знаю, как звучат слова, но я не верю в них больше. Вначале было слово – но его больше не...

Режиссер (прерывая Толлера). Перестань болтать. В словах правды нет. Дай отдохнуть зрителям. И посмотри на Марию.

Толлер (впервые оборачиваясь к Марии). Мы должны говорить друг с другом?

Режиссер. Вы должны обнимать друг друга. Тогда вам не будет больно.

Мария (Режиссеру). Это все твое послание человечеству? Только этого мало.

Режиссер. Бога ради, не пытайся процитировать Тарковского-старшего, ты его все равно не читала. Так ли оно мало?

Толлер роняет бутылку с виски – последние капли изливаются на сцену пылающей струйкой. Движется навстречу Марии.

Занавес.

[1] «Зимний свет» (Winter Light) – англоязычное прокатное название фильма Ингмара Бергмана «Причастие» (Nattvardsgästerna; 1962).

[2] В 1993 году Уиллем Дефо сыграл дьявола в фильме «Небо над Берлином–2» («Так далеко, так близко», In weiter Ferne, so nah!); эту роль он повторит в фильме 1998 года «Где ты, Лулу?» («Лулу на мосту», Lulu on the Bridge).

[3] Фильм Шредера «Изгоняющий дявола: Приквел» (Dominion: Prequel to Exorcist) не устроил студию Warner Bros., для переделки был приглашен Ренни Харлин, чья версия «Изгоняющий дьвола: Начало» (Exorcist: The Beginnig) была выпущена в ­2004-м. Год спустя в прокат вышел и вариант, снятый Шредером.

[4] В титрах триллера Dying of the Light (2014) об охоте агентов ЦРУ (Николас Кейдж и Антон Ельчин) за ближневосточным террористом осталось имя Шредера – снять его было невозможно по условиям контракта. Однако и Шредер, и актеры декларировали свое несогласие с окончательной версией, сделанной вопреки режиссерской воле.

[5] Сыгравшая Марию Аманда Сейфрид прославилась в 2004-м после выхода фильма «Дрянные девчонки» (Mean Girls), где снималась вместе с другой любимой Шредером актрисой – Линдси Лохан, звездой шредеровского фильма «Каньоны» (2013).