Об экранизации Владимиром Мирзоевым пушкинской трагедии «Борис Годунов» уже сложились взаимоисключающие мнения: одни сочли ее шедевром, другие неудачей и провалом, третьи порадовались новой встрече с гениальным текстом, перенесенным в фильм почти без изменений и купюр. По нашей просьбе своими впечатлениями от картины поделился Евгений Майзель.

Пытаясь разобраться с собственными – смешанными – впечатлениями от премьеры, включая заодно и упомянутые отзывы, я сформулировал нечто вроде эстетического кредо, предназначенного, кажется, именно для таких произведений.

Наше разочарование искусством нередко связано с несбывшимися и якобы обманутыми ожиданиями. Но были ли оправданы и адекватны эти ожидания – вопрос всегда отдельный и не праздный. Особенно учитывая, что порой мы сами в них не отдаем себе отчет. И не говоря о том, что даже в наиболее сознательных, отрефлектированных случаях, когда мы «точно знаем, что хотим», – всегда есть непролазная слепая зона, от нашего внимания ускользнувшая, и эта «зона» – ожидание как таковое; его доопытная и пустая форма, на дне которого хранятся вера в чудо и вечная надежда даже не на лучшее, а на какой-нибудь другой, непредсказуемый исход.

Похоже, именно «обманутыми» ожиданиями и объясняется часть отрицательных рецензий на картину. Никто из критиков, которых довелось прочесть, не отрицает, что актерская игра достойна, а местами очень хороша (Максим Суханов – Годунов, Андрей Мерзликин – Отрепьев, Леонид Громов – Шуйский, Петр Федоров – Басманов, Агния Дитковските – Мнишек, Михаил Козаков – его последняя роль – Пимен, и т.д.). Или то, что перенос загадочных событий рубежа XVI-XVII вв. в день сегодняшний прошел на удивление гладко – без смысловых и эстетических потерь. Или – что драматургия Пушкина по-прежнему дает всем прикурить (привыкнуть к мысли, что трагедия была написана поэтом 26 лет отроду, мне, видно, не дано).Тогда чего им, недовольным, спрашивается, не хватает, если в перечисленном нет никаких сомнений?

Ответ не менее единодушный и не сказать, чтобы безумный: режиссуры. А с ней – там дальше начинаются у каждого свои нюансы – интерпретации, акцентов, какого-нибудь нового прочтения – всего того, что всякий уважающий себя ремикс традиционно подразумевает. Ну в самом деле – не считать же таковым «прочтением» народ, жующий перед телевизором (хороший образ? – хороший). Или телеведущего Парфенова, исполнившего символическую роль думского дьяка (правильный выбор? – правильный). Или Димитрия Самозванца, которому в картине хорошо за тридцать (что тоже правильно, поскольку молодые люди тех времен психологически вполне сопоставимы с тем, кому за тридцать в XXI веке.) Есть менее бесспорные решения – к примеру, эпизод в бассейне. Есть неожиданные и глубокие – рефреном повторяющиеся беззлобные сомнамбулические встречи Годунова с призраком покойного царевича.

Присмотревшись, можно разглядеть и огоньки тех самых авторских акцентов, оригинальной версией непредусмотренных. Начальный эпизод с убийством Димитрия, прозрачно и, на мой взгляд, вхолостую намекающий на будущий расстрел семьи Романовых. Или центральный образ – узурпатора, массивно погружающегося в психоз и паранойю, – при всех многочисленных различиях здесь трудно не увидеть ненавязчивой и мягкой (тем и ценной) рифмы с демоническим премьером, на днях решившим воротиться в свежевыстроенные кремлевские палаты (особенно обильны переклички по части бесконечных мрачных тайн и подозрений, привычно окружающих обоих самодержцев). Охочий до эзоповых намеков зритель досочинит или подхватит и другие параллели, «своевременные», «окаянные», «публицистичные», но главное, разумеется, не в них, а в странном, обманувшем многих сплаве грамотной экранизации глубокомысленного русского «Левиафана» и свойственной Мирзоеву как бы случайной и необязательной повествовательной манеры.

Возможно, этот «Годунов» не соблюдает всех квалификационных нормативов, суммарно предъявляемых искусству. Возможно, представляет нечто среднее между театром и кино, не образуя собственного жанра. Зато здесь есть (и с этим тоже вроде все согласны) подробное воспроизведение захватывающей интриги, взятой разом из литературы и истории и телепортированной в современность, без привнесения фамильярности и фальши; чего еще желать для счастья? К чему выпячивание собственных амбиций, когда работаешь с роскошным, незатасканным, а то и подзабытым многими сюжетом, в котором действующие лица (и среди них ни одного банального, все сплошь талантливы и многомерны) владеют идеальной русской речью – простой, искусной и до сих пор лексически почти не устаревшей?

Мудрец сказал: врата открыты – ничего святого. Кто знает, может, мы еще увидим конгениальный Солнцу авангард, галопом скачущий по пушкинским пригоркам; очередного сукиного сына, которому исходник будет по зубам, и потому дозволена известная развязность. Но неужели эти праздные мечты дают нам право осуждать того, кто ухитрился стать на целых два часа, без лишних выкрутасов и ужимок, смиренным визуальным медиумом сложного классического текста? Пожалуй, оппоненты совершенно правы, и фильм не восхищает режиссурой; возможно даже, он вообще ее лишен (такое мнение тоже прозвучало). Но вот чего в нем точно нет, так это режиссуры неудачной и претенциозной.

Отсюда и мое последнее сказание (и рукопись окончена моя) – бесхитростное, незамысловатое, но подходящее к мирзоевскому «Годунову» кредо (точней, к тому, как приняли картину): приобретенный опыт долгих странствий не только приучает радоваться и удовлетворяться малым, но также находить весьма хорошее в отчетливом отсутствии плохого. Простим хулителей Владимира Мирзоева, ибо они не понимают, что хотят.