Ким Ки Дук: «Моя жизнь требовала песни “Ариранг”»

В рамках 11-го Международного кинофестиваля «Новые горизонты», проходящего во Вроцлаве 21-31 июля, прошла встреча с корейским режиссером Ким Ки Дуком. У зрителей была возможность задать ему вопросы о творчестве, о его последнем фильме.

— Во многих ваших фильмах главные героини — проститутки. Но проституция выступает символом служения женщин чему-то высшему, принесению себя в жертву. Как возник интерес к этой теме и подобный тип героини?

Полагаю, что эта профессия — один из способов проявить себя. Не соглашусь, что эти женщины продают свое тело, это лишь один из способов существования. Ни один человек не планирует заранее стать проституткой или гангстером. Когда я был маленьким, тоже не планировал учиться в университете, а работал на фабрике и завидовал моим друзьям, получающим высшее образование. Полагал, что мы не выбираем свою жизнь. То же самое с бандитами или проститутками. Однако именно они, по-моему, и проживают «настоящую жизнь», испытывая постоянный выброс адреналина, становясь ее током. Представляю себе женщин, которые встречаются с незнакомыми мужчинами, и, не имея в сердце к ним ничего, все-таки должны что-то по отношению к партнерам испытывать. Их жизнь, возможно, не самая привлекательная, однако я всегда стремился показать ее, как настоящую. В этом философия их жизни.

— Какое влияние на Вас оказала корейская война?

Мой отец участвовал в корейской войне. Первоначально, будучи солдатом армии Южной Кореи, он был захвачен в плен солдатами северокорейской армии, и был вынужден сражаться уже под их знаменами. Однако он сбежал, получил четыре ранения, и после войны его здоровье стало очень плохим: он до конца жизни не мог ничего делать, кроме как глотать свои лекарства. Единственная вещь, которой он предавался — воспитание, ограничение своих детей, поэтому в детстве я его очень не любил и сильно боялся. И мне потребовалось целых тридцать лет, чтобы его понять. Во всем виновата война, в том числе и в его образе жизни. Однако после корейской войны ничего не изменилось: ее дух чувствуется повсюду. Как режиссер я вижу своей миссией изобразить это, показать, как опасна наша жизнь, но не знаю, получится ли у меня. Думаю, зарубежных зрителей привлекают в корейском кино его традиционные элементы, такие как сопутствующая фабуле грусть или брутальность поведения персонажей.

— Вопрос о «Пустом доме», моем любимом фильме Ким Ки Дука. Откуда появилась идея изобразить таких героев: молодого человека и девушку, пробирающихся в чужие дома, проживающих там один день, ничего не украв?

Я не знаю, откуда у меня появилась такая идея. Все фильмы, которые я до той поры снял, начались как вспышка молнии. Идея «Пустого дома» пришла ко мне следующим образом: однажды я вернулся домой и, открывая дверь, увидел какую-то рекламу, всунутую в нее, и внезапно возникла идея. Очень много режиссеров в Корее сидят, сочиняют, много курят, но это никогда не было моим путем.

— Я хотел спросить об упомянутой Вами вспышке молнии: снять пятнадцать  фильмов в Корее — это очень много. Это было использование благоприятной ситуации, прилив энергии, вдохновение? Откуда столько фильмов?

Я никогда не делал в Корее большую кассу, поэтому условия, например, экономические, не играют для меня роли — мне всегда было важно рассказать какую-нибудь историю. Я думаю, что существует что-то, что могу увидеть только я. Очень много людей приходило ко мне с просьбой научить их чему-то, но я не знаю, как это сделать, ведь для меня выражение собственных идей — транспортация моего сознания.

— Я вижу много общего между Вашим последним фильмом и «Меланхолией» Ларса фон Триера. Пытались ли Вы показать некий внутренний конец мира?

Может, Ларс не согласится со мной, но я считаю, что мы очень похожи один на другого. Возможно, он думает примерно так: «Зачем этот Ким Ки Дук все время за мной повторяет?» Когда я снимал «Весна, лето, осень, зима… и снова весна», Ларс фон Триер снимал «Догвиль». И хотя мы не видели фильмов друг друга во время съемки — он делал его на Западе, я — на Востоке, — у нас получилось очень много похожего. Способ изображения истории в них аналогичен. Возможно, он тоже был очень удивлен, когда увидел мою работу. Точно такую же родственность я почувствовал, когда посмотрел «Идиотов».

— Мой вопрос о фильме «Реальная фикция». Слышала, что он был снят за 200 минут. Было ли это сделано специально или нет?

Я снял это фильм за 3 часа 12 минут, имея двенадцать камер. Изначально я хотел снять его в эстетике real time, но после монтажа получилось 90 минут. Этот фильм представляется мне панорамой.

— Не могли бы Вы объяснять смысл песни «Ариранг»?

Моя жизнь требовала этой песни. «Ариранг» — песня, важная для всех корейцев. «Ариранг» и я — процесс познания себя.

— Сколько в фильме документа, а сколько элемента игры, нарративности?

У меня до сих пор нет четкого ответа, что есть этот фильм: документ или драма, — потому что у меня не было намерения показывать его, я хотел только исповедаться, а получился такой странный фильм.

— А почему Вы не хотели показывать его? Я слышал, что до последнего момента было неизвестно, попадет ли копия в Канн? Откуда такие сомнения?

У меня не было специального намерения показать этот фильм, но в итоге вы все его посмотрели.

— «Ариранг» — фильм, зафиксировавший на пленке творческий кризис. Насколько фильм помог с ним справиться?

Я давно не смотрел фильм целиком, и не помню, что в нем показано, мне потребуется еще очень много времени, чтобы его посмотреть. Несколько минут назад мы ждали начала встречи, и я слышал, как я пою в фильме, и мне было очень тяжело. В период монтажа я ничего подобного не испытывал, однако со временем возникло чувство страдания, и я не могу сейчас видеть этот фильм.

— Вопрос о фактах из вашей жизни, о которых идет речь в фильме. Во-первых, несчастный случай во время съемок фильма «Сон», а во-вторых, история о том, что Ваши коллеги покинули Вас, чтобы снимать собственное кино. Все ли это правда?

Я не знаю. Может, это была неправда. Я могу только сказать, что «Ариранг» является заданным вопросом: «Что такое фильм?». И жанр в данном случае не важен для меня, а интересно только то, чем является фильм для нас, людей. И документальных, и фабулярных картин появляется очень много, но в последнее время часто слышно, что нет настоящего документального кино. Так же, как и игрового. Сейчас такое время, что все в кинематографе смешивается.

— Тогда как Вы ответите на этот вопрос: «Что такое кино?» — после того, как сняли «Ариранг»?

Возможно потом я отвечу как-то по-другому, но сегодня для меня фильм — это встреча, а конкретнее — встреча с человечеством.

— Поясните значение предпоследней сцены фильма «Ариранг», сцену трех убийств… или выстрелов. Это символичное изображение разрешения проблем художника, борющегося с собственным кризисом?

У меня две версии. Первая грустная — из-за меня действительно погибло три человека, а вторая, более оптимистичная — показанные убийства освобождают меня от всех наваждений. Мне хотелось продемонстрировать, что это только версия, интерпретация.

— Какой статус ребенка в Корее? Этот вопрос родился у меня в связи с финалом фильма «Крокодил». С подобной ситуацией мы наблюдаем и в других азиатских фильмах, однако я не встречалась с чем-то аналогичным в западной культуре, чтобы ребенок остался один безо всякой помощи и совета.

Мне впервые задают подобный вопрос, поэтому мне нужно больше времени, чтобы на него ответить. По-моему, в моих фильмах ребенок появлялся лишь дважды: в «Крокодиле» и во «Вздохе», — и я противник того, чтобы дети играли в фильмах, подобных моим. В «Крокодиле» был показан «трудный» ребенок, но это не полноценное изображение ситуации всех детей в Корее. Во Франции, в метро, например, тоже можно встретить много бедных детей или беспризорников. А в Корее все не так плохо.

— Когда Вы монтировали «Ариранг», на какой эффект Вы рассчитывали: комичный, драматичный? Думали ли Вы вообще о публике или снимали его для себя?

У меня никогда не было конкретного плана. Даже не было сценария. А до монтажа я и не думал о публике. Поговорив с моим заграничным дистрибьютором, мы решили показать его в Канне, однако первоначально я не собирался никому его демонстрировать. Но когда посмотрел фильм на большом экране на фестивале, я был в шоке. Понял, что этот фильм не нужно никому показывать. Но, к сожалению, было уже поздно… На самом деле это я только так говорю, что не хотел… (Продолжительные аплодисменты.)

— После «Ариранга» Вы начали думать о чем-то новом, может, приступили к какой-то работе?

Этот фильм вообще мне не помог (Смеется.). Но я не могу его избежать. И, если моя новая картина будет хуже, чем все, что я до этого снял, я прошу извинить меня за это.

— Вы говорили, что Ваш успех был своеобразным бумерангом из-за границы: сначала известность пришла к Вам на Западе, а уже потом на родине. А про «Ариранг» Вы сказали, что вообще его в своей стране не показывали. Знаете ли Вы своего корейского зрителя? Кто он?

В Корее тоже очень много людей любят мое кино и поддерживают меня. Но, к сожалению, большинство все-таки критикует, и менее объективно, чем в Европе. Мы планируем показать «Ариранг» и в Корее тоже. Однако ситуация выглядит так, что я просто вынужден снять новый фильм, чтобы люди уже забыли «Ариранг»…

Вроцлав, июль 2011 года

Фрагмент встречи со зрителями записала и перевела Дина Назарова

Иллюстрация: «Ариранг», режиссер Ким Ки Дук