Интеллигенция и филистерство

Во время похорон Дмитрия Сергеевича Лихачева мне довелось быть свидетелем знаменательной сценки.

Политический Орфей, чьими песнями к тому времени окончательно пресытились горожане, давал интервью под сенью портика Таврического дворца, где только что завершилась траурная церемония.

С расчетом быть услышанным не только корреспонденткой, подсунувшей микрофон, было объявлено: «Сегодня мы прощаемся с последним интеллигентом России!»

Представляю, как расхохотался бы Дмитрий Сергеевич, если бы ему при жизни к прочим званиям преподнесли звание «последний интеллигент России».

Я любил Дмитрия Сергеевича смеющимся, смех его всегда был искренним, непроизвольным и неудержимым. Помню, как он смеялся, когда я пересказал ему услышанные по городскому радио, надо думать, тоже рассчитанные на общественный резонанс слова о преображенном городском правительстве: «Сегодня у нас в Ленсовете сложился хороший задел по лицам».

Впрочем, не до смеха, есть над чем задуматься. Кто и почему спешит нас уверить, что интеллигенция сошла с исторической арены?

Кто и почему пытается нам внушить, что усилия предыдущих поколений да, кстати, и жизнь, прожитая Лихачевым, его сподвижниками, единодумцами, их труд, мысль, все, что они исповедовали и проповедовали, как им казалось, в умах и сердцах, посеяно на камнях и разнесено ветром?

Вот уже второй год мы живем без Дмитрия Сергеевича, а интеллигенцию все хоронят и хоронят.

Кто же эти «похоронщики»?

И щебечущие на любые темы полувежественные дамы, и переполненные амбицией, убежденные в том, что им обязаны верить на слово, критики, повара газетных скандалов, и щеголи по части бойких формулировок и политических поз… Вроде бы еще вчера они сами нас уверяли, что числятся по социальной прописке интеллигентами, а теперь…

Новые ветры, новые усилия по искушению, сманиванию и разложению интеллигенции принесли заметные успехи. Что за мутантов породило наше странное время? И как их теперь именовать?..

Вопросы эти едва ли носят отвлеченный характер, речь идет о реальных процессах, называйте их как хотите — вправлением мозгов или новым мышлением, — сам процесс от этого не станет другим.

Мы видим, как из современного лексикона выдавлено и в новых словарях, быть может, будет печататься с указанием в скобочках «устар.» и слово «народ», и множество от него производных — «народное хозяйство», «народные интересы», «народное достояние» и т.д. Теперь нам дают понять, что пришла пора расстаться и с понятием «интеллигенция» и отнести это слово также в разряд «устар.».

Только не хочется торопиться сдавать интеллигенцию и интеллигента… Может быть, они еще пригодятся друг другу, народ и интеллигенция, тем более что всезнающими людьми им предсказано пропадать вместе. Если партия и народ, как оказалось, едины лишь до поры и до времени, то интеллигенция и народ едины по естеству. Интеллигенции неоткуда взяться, как только из народа, это, в конце концов, образованная и совестливая его часть, да и народ без интеллигенции слеп, неразборчив, не очень здоров и, главное, беззащитен со всех сторон.

Впрочем, ответ на вопрос, что же все-таки такое интеллигенция, неочевиден, если иметь в виду не слово, а стоящее за ним явление, да еще при этом совершенно самобытное общественно-историческое явление российской жизни.

Многие нации и страны располагают исключительно своеобразными социальными группами. Рантье во Франции, ковбои в США, квакеры, мормоны… Для всех этих социальных групп характерны прежде всего свои образ жизни, стиль жизни, самосознание.

Вот и в России интеллигенция — это вовсе не синоним понятия «люди умственного труда» и это не преуспевшие в умственном труде, так что их перестали понимать окружающие, интеллектуалы. Интеллигентность, как ее традиционно понимают в России, не имеет безусловной профессиональной или сословной привязанности.

И есть ли еще где-то сословие, о котором можно было бы по справедливости сказать то, что было сказано философом Н.А.Бердяевым в 1907 году в пору очередного гонения на интеллигенцию: «Интеллигенция — это лучшие, избранные люди страны, создатели духовной культуры нации, творцы русской литературы, русского искусства, философии, науки, религиозные искатели, хранители отечественной правды, пророки будущего».

Сила и слабость интеллигенции в том, что вопросы собственности, барыша, обогащения, прибыли для нее несущественны, в личном плане они второстепенны. Поэтому, быть может, интеллигенция, расчищая пути для новых сил, воцаряющихся в политике и экономике, сама быстро попадает в неотвратимую от них зависимость. Чему мы, как мне кажется, являемся свидетелями и где, опять же на мой взгляд, лежит подоплека перерождения интеллигента в нечто сходное по образу, но глубоко отличное по сути — в мутанта, в филистера.

Но отвлечемся на минуту в сторону простых материй. Человек часть природы, поэтому сама природа иногда преподносит поучительные метафоры.

…Недавно я ехал из Мурманска, в поезде говорили с моим милым соседом как раз о мутации современной российской интеллигенции. Я чувствовал, что говорю не очень убедительно. И вдруг, хотя, какое же вдруг, если я стоял в коридоре и ждал этой встречи, и за окном показалась Нива, грозная, веселая, бурная, летящая, любимая река моего детства… Взглянул на нее и будто глотнул ее бешеной воды, делающей нутро просторным, а голову ясной.

«Вот Нива, — сказал я соседу, — семужная река. Большинство благородных лососевых живет и в пресной воде, и в морской. В одной они пасутся, в другой размножаются…» Сосед сказал, что ему это давно известно, но я напомнил, что мы же говорим об интеллигенции. И пояснил свою мысль о мутации.

На многих бурных реках есть разливы, плесы, вот и на Ниве есть и Пинозеро, и Плесозеро, и в этих озерах водится семга, вернее, бывшая семга, то есть изменившая своей природе. Попадаются экземпляры, решившие избавить себя от брачного подвига, от подъема из моря через кипящую на камнях воду вверх к местам нереста.

Эти экземпляры, надо думать, считают себя умными-преумными и потому остаются жить в покойных пресноводных плесах, превращаясь в… лохов. Да, именно этим словом «лох», обогатившим городской лексикон в последние годы, лопари испокон веку именовали семгу-отступницу. С детства помню рыбацкий конфуз, когда серьезные семужные рыбаки вытаскивали на блесну эти длинные дряблые туши. Нижняя челюсть, украшенная непомерно разросшимся клыком, превращала ладную, как мысок утюжка, семужью мордочку в удлиненное, как у щуки, амбициозное рыло. Изменив своему семужному сообществу, перехитрив природу, сумев, как сказали бы практического ума люди, «хорошо устроиться», лох тихо себе мигрирует из высшего сословия в разряд сорной рыбы.

Но хватит о рыбе, тем более что всякое сравнение — лакомый кусок для веселых и находчивых оппонентов.

Итак, никто не станет спорить о том, что именно интеллигенция, при молчаливом согласии рабочего класса и трудового крестьянства, если пользоваться забытыми определениями, сыграла решающую роль в разрушении однопартийной системы. Разрушила и ринулась во власть, но что же произошло с интеллигенцией, с «работниками умственного труда», пришедшими во власть? Почему они, назвавшие себя демократами и от имени народа и в защиту его интересов выступавшие на словах, поспешили отказаться от звания народных депутатов, почему из их лексикона как раз и исчезло слово «народ»? Это они, пришедшие во власть при поддержке народа, тут же выудили где-то словечко «электорат». И поразительное дело, народ их поддерживал, а электорат как раз и попросил многих «демократов» больше о демосе не беспокоиться.

Пройдя короткими бурными протоками, вспрыгивая на танки и кузова грузовиков, обращенных в трибуны, они, сверкая боевой чешуей слов, вышли в политические плесы и… как им там понравилось! Вот тут-то и началась мутация, тут-то вчерашние бойцы, наездники бурных волн, стали превращаться в оплывающих жирком лохов.

Симптоматично, большевикам понадобилось более четверти века, чтобы наркомы превратились в нормальных министров. На наших же глазах в считанные годы, лет в пять, не больше, политический авангард, с кем народ связывал чаяния на лучшую жизнь, превратился в аморфную политическую бюрократию.

Процесс, разумеется, сложный, глубокий, многообразный, но обратимся к очевидному, что перед глазами ежедневно. Интеллигенция всегда жаждала гласности, возможности сказать обществу о всей полноте жизни, выпавшей нам и в истории, и в современности. С пониманием интеллигенция относится лишь к врачебной и военной тайнам, к тайнам же политических интриганов и коммерсантов относится без всяческого почтения. Гласность — бесспорное и, к сожалению, единственное завоевание горбачевской перекройки. И что же?

Разве пришедшие на телевидение самые ведущие самых ведущих программ, люди в прошлом интеллигентные, используют предоставившуюся наконец им возможность рассказать стране о ней самой, узнать себя, предъявить нашу жизнь, в первую очередь нынешнюю, во всей возможной полноте?

Свобода слова обернулась свободой для пошляков и циников, свободой соперничества барышников. «Мы не были к этому готовы…» Кто — мы? Разве что те, кто читал Чехова и Достоевского только для того, чтобы без ошибок написать сочинение на вступительных экзаменах в институт экономики и финанcов.

Как случилось, что лотереи, аукционы, «угадайки» — и все «на интерес», на «бабки» — затопили экраны? Дает ли телеэкран представление о жизни страны, не говоря уже о формировании социального идеала? Если смотреть нынешний телеящик, то можно подумать, что Россия идеалом своим и образцом взяла Монте-Карло или Лас-Вегас, какой-то круглосуточный игорный дом без перерыва на созидательную работу. Да и политические новости, те же ельцинские бесконечные назначения и переназначения тех же премьер-министров по трое в год, разве не политическая рулетка? На черном не выиграл, поставлю-ка на белое. Опять мимо! Ладно, ставлю на «зеро», чем черт не шутит. Глядишь, черт и пошутил.

Разве преподносимые нам новости дают представление о жизни страны? Это хроника правительственных и уголовных происшествий, то, чему место на последней странице мелким шрифтом. Петушиные бои в Думе — раз. Кровавые бои в Чечне — два. Дежурное блюдо — бедствие в… (название региона, страны, океана) — обновляется. Дальше. США опять кого-то цивилизованно и назидательно бомбили. Латвия пока что только пригрозила. И на сладкое: Мадонна родила мальчика, а в австралийском зоопарке крокодил съел кенгуру. До встречи в ночном выпуске на вас такого же хлебова. Удачи вам! А мы-то уж свою обеспечили.

Природа метит отступников, мутация в животном мире наглядна. А наши бывшие интеллигенты, ставшие телевизионными лохами, с виду почти такие же, как и десять лет назад, разве что пополнели. Только не хотят они больше знать ни моря житейского, ни бурных потоков, где кувыркается несущаяся вниз по течению страна. Все у них переменилось — и образ жизни, и стиль, и самосознание. Они поглядывают на нас свысока, победительно, являя собой пример и идеал: «Мы нашли свою заводь, мы в новую жизнь вписались, жратвы навалом, бабки приличные, вода, правда, мутноватая, но можно привыкнуть, а в каком-то смысле и лучше, не так видны наши священные коммерческие тайны. И зачем все время носиться: река — море, море — река. Надо подумать и о недвижимости, и о стабильности. А стабильность — это гарантированная неприкосновенность собственности».

О, как бы хотелось уважать собственников, но ведь и умнейший Василий Васильевич Розанов прав: «В России вся собственность выросла из «выпросил» или «подарили», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается».

Здесь самое время вспомнить о племени, лишенном сословного эгоизма. Где еще искать разведчиков будущего для своего народа.

Да, именно в русской транскрипции понятие «интеллигент» включает в себя представление об идеальном гражданине, и поэтому величать себя «интеллигентом», говорить о «моей интеллигентности» как-то не принято.

Да, как ноша святости нелегка для большинства священнослужителей, так же и интеллигентность нелегка для людей, живущих в реальном мире. И как пьяный поп — не доказательство отсутствия Бога, так же и все заблуждения и слабости интеллигенции не служат к умалению величайшей исторической миссии, уже исполненной этим сословием.

Каждый из нас, во всяком случае (чтобы не обидеть лучших) большинство, по малодушию, «по обстоятельствам» уклоняется от истинного пути, но это не значит, что этого пути нет и что в минуту нашей слабости по нему никто не идет.

«Сила и спасение народа в его интеллигенции, в той, которая честно мыслит, чувствует и умеет работать». Едва ли эти слова Чехова по вкусу тем, кто приучает нацию к «новым» ценностям, а народу предоставляет право, как остроумно и бесстыдно выразился в предвыборную пору один из помощников Ельцина, выбирать тех, «кем хотите быть обманутыми».

«Я не хочу жить лучше своего народа, я не хочу жить и видеть истребление, агонию моего народа», — это слова из дневника русского интеллигента, кинорежиссера Александра Довженко, записанные им после встречи с «криводушным и хитреньким» Хрущевым. Вот это нежелание отдельного от своего народа, от своей страны благополучия и отличает интеллигента от филистера.

« Совесть-то моя, неужели я с ней не договорюсь?» — рассуждает филистер, рассчитав свое благополучие на любую погоду. Но есть и, Бог даст, не переведутся на Руси люди, живущие при любой погоде по другой формуле: « Совесть-то моя, куда ж мне от нее деться?»

Кто же должен и кто может созидать власть, органичную для нашей страны, для нашего многоликого народа? Иноземные теоретики? Исключительно бескорыстно, просто чтобы нам хорошо жилось? Детские ожидания. Скорее всего наша интеллигенция призвана решать эту историческую задачу, а возможность решения ее гарантируется отсутствием сословного эгоизма и замкнутости. В это сословие, в отличие от прочих, вход открыт всем, кто понимает разницу между служением и службой, между учителем и «шкрабом», между доктором Чеховым и тоже доктором Ионычем, героем одноименного рассказа писателя Чехова¹.

Библейское предание о филистимлянах и покоренном и ослепленном ими Самсоне породило у немцев презрительную кличку филистер.

Ослепленный богатырь Самсон как нельзя больше походит на оставленный интеллигенцией народ. Благодушные, все рассчитавшие, устроившие себе праздник жизни филистимляне никак не могли ожидать, что, как сказано в «Книге Судей», со словами «Умри, душа моя, с Филистимлянами!» Самсон сокрушит столбы, удерживавшие здание, полное счастливых, чрезвычайно довольных собой филистимлян, и оно рухнет, погребя под собой и Самсона, и недальновидных его победителей.

Мне, не потерявшему вкус к разъездам по стране, участнику «Литературных встреч в русской провинции», видно, что жива русская интеллигенция и в Красноярске, и в Богучанах, и в Ачинске, и в Енисейске, жива она и в Иркутске, Мурманске, Курске, Калининграде…

В Красноярске-9 на многолюдной встрече в прекрасной городской библиотеке мне подарили фолиант «Антология поэзии закрытых городов». Название книги, конечно, поразительное, но и жизнь наша превосходит воображение. Да, это сборник стихов сотен авторов, исповедание веры наших современников, интеллигентов, о которых не знают или не хотят знать «похоронщики».

В методическом отделе питерской «публички» трудятся настоящие подвижники книжного дела, питерские интеллигенты Ольга Сергеевна Либова и Елена Георгиевна Муравьева, смотрители книжных путей в малых городах России. Уж они-то знают, где у нас кто и что читает. Спросите у них, жива ли сегодня интеллигенция?

Осташков. Малый город. В прошлом году вместе с коллегами по Союзу писателей я был гостем местной интеллигенции. Встреча с учащимися и преподавателями Осташковского лицея экономики и финансов событие впечатляющее.

Аудитория человек на сорок — собралось под сто. Пока не закончился кислород, говорили, спорили, читали стихи. Иллюзий нет, не наши негромкие имена привлекли этих молодых людей, а неизбывная потребность подняться над скудостью материальной жизни. Молодые глаза, ждущие, сосредоточенные, серьезные. Поразительная тишина. Говорим о Пушкине, читаем Пушкина. Взрывы смеха. И спор о Пелевине и Гранине…

Нет, эту воробьиную стаю уже на телевизионной мякине не проведешь!

А на следующий день паломничество к роднику, к болотцу, где пушистые кочки пружинят в торфянистой прозрачной воде цвета жидкого-жидкого кофе. А родничок-то — тот самый! К нему ведут деревянные из светлых досок мостки, а над ним беседка, вроде часовенки, деревянная, невесомая, светлая, с оконцами. Вот здесь она и родится, каждый миг, каждую секунду невидимое сердце выталкивает из-под земли воду… много тысяч лет без остановки ни на миг!

На твоих глазах, как обыкновенное чудо, рождается великая река, и этот младенец ручей еще не знает великого пути, ему предуготовленного, не знает, что его ждут и ближние, и дальние земли, что он соединит в себе тысячи ручьев, речушек, славных и достойных рек и пройдет через души миллионов людей, омоет их и приготовит их к coединению в любви и братстве, к поклонению красоте…

Волга, вот она, только что родилась, ее можно пропустить всю через свои ладони, а на первом на пути взгорке (под ним она уже шириной в метр) приветствует и благословляет ее на долгий путь краснокирпичный храм святой Ольги.

И весело моей языческой душе смотреть на эти строгие, словно крепостные, кирпичные стены, на серебристые купола, взлетевшие к облакам, почтительно замедляющим свой бег над колыбелью Волги то ли из любопытства, то ли из почтения.

На белых перилах, на чистых стенах часовенки-беседки ни единой царапины, ни единого штриха — ни углем, ни карандашом, ни губной помадой…

Такое впечатление, что сюда приходят только интеллигентные люди. Или здесь ими становятся?..

¹ Пояснение считаю нелишним после наблюдения за мудрецами и их помощниками, мучительно выбирающими правильный ответ на телевизионном экране из четырех возможных на вопрос: «А растут ли булки на деревьях?»