Вам нарезать или куском?

Мне нарезать! — таков типичный ответ современника.

И не то что современник не мог бы нарезать «своими руками» (еще как мог бы- и на-, и зарезать!)… просто, если сами предлагают — пусть нарежут.

По эстетике переходного (от одного века к другому) периода не существует пока крупных исследований, однако некоторые ее составляющие уже описаны или хотя бы названы в искусствоведческой литературе. И даже если иногда нам кажется, что разительных перемен в восприятии искусства не произошло, что «все идет по плану», эстетические координаты уже смещены, причем почти полностью. И эстетика нового времени смещение это зафиксировала. Правда, не всегда отдавая себе отчет в том, как быть дальше — при смещенных-то эстетических координатах… Потому что «поколение Х» (так с тяжелой канадской руки Дугласа Копленда, автора написанной в начале 90-х годов одноименной книги, принято называть поколение 90-х ) без конца сбивает с толку авторов эстетических трактатов: именно тем и сбивает, что оказывается совершенно непредсказуемым. А ведь это относительно него выстраиваются эстетические координаты будущего.

Одна из этих координат — о ней и пойдет речь — устремлена к упрощению процесса пищеварения, независимо от того, какого рода пища (гастрономическая или духовная) имеется в виду. На рубеже эпох стало принято жить, «щадя живот свой» — любая пища должна быть, прежде всего, хорошо измельченной. «Куски» нынче не в почете: они долго перевариваются. Между тем времени мало как никогда: не забудьте, что надо успеть «умереть молодым»! Перед прошлыми поколениями эта задача с такой остротой не стояла.

Кто-то хорошо пошутил (настолько хорошо, что шутка мгновенно ушла в народ и имя автора забылось): все беды современного человека начались с радиоприемника, ибо именно радиоприемник впервые дал возможность «менять волны». То есть прыгать из одной передачи в другую, в течение одного и того же короткого промежутка времени умудряясь находиться в двух и более «пространствах», ни в каком из них особенно подолгу не задерживаясь — ведь на каждой волне в каждый данный момент что-то происходит! И если немножко пожертвовать так называемой полнотой восприятия — например, со скоростью света гоняя движок туда-сюда! — то можно исхитриться прослушать сразу две передачи в одно и то же время! Конечно, не целиком прослушать, но это мелочь: две-передачи-не-целиком в любом случае лучше, чем одна-целиком!

Поставщики всех видов пищи оценили гениальность данной максимы не сразу: потребовалось довольно продолжительное время, чтобы принцип ассортимента был осознан как ведущий в сознании современника. Но в конце концов широкая презентация данного принципа была-таки осуществлена, причем блистательно: перед изумленным взором отечественного homo cenarens (человека кушающего) раскинули скатерть-самобранку под загадочным названием «шведский стол» — загадочным, прежде всего, для шведов, ранее и понятия не имевших, что открытие фуршета принадлежит им… а не французам, как они неправильно привыкли считать! Впрочем, в самой Швеции после этого открытия ничего не изменилось.

Зато в доперестроечной тогда еще России кое-что изменилось: Россия начала медленно приобщаться к международным нормам «потребления веществ» в соответствии с принципом ассортимента, вполне, кстати, соответствовавшим русской поговорке «всего понемножку». Это когда тебе кажется, что ты съел шведский-стол-в-целом — притом что на самом-то деле попробовал едва ли десятую часть блюд. Немало, между прочим, заплатив за такую пробу (спросите у экономистов!)… Хоть на первый взгляд и не так уж много…

Впрочем, ни значения «шведского стола», ни значения впоследствии появившихся у нас «Макдоналдсов» и прочих походных кухонь, также взявших на вооружение принцип ассортимента (мне-гамбургер-и-пирожок-с-яблоками-и-коктейль-пожалуйста… и-еще-кока-колу-и-картофель-фри-и-мороженое-пожалуйста… и-еще-десерт !), особенно преувеличивать не стоит. Привычка схватить отовсюду по чуть-чуть уже вполне сформировалась ко времени возникновения вышеупомянутых кухонь, поскольку жизнь так-таки набирала обороты и требовала не задерживаться. Бурный темп, бешеные скорости и безоглядная акселерация сделались признаками конца минующего века — об этом опять же можно прочитать у Дугласа Копленда в «Поколении Х». Или у француза Поля Вирильо, зафиксировавшего в своих книгах те же признаки переходной эпохи. Так что все, кто хотел угнаться за молодежью, должны были как следует поспешить.

При стремительно возрастающих возможностях выбора практически в любой области жизни такой признак человеческого мышления, как альтернативность, постепенно оказывался все менее востребован. Оно и понятно: любая альтернатива останавливает, вынуждая помедлить, прежде чем сделать выбор. Но вот как раз медлить-то нельзя было ни минуты — так что на изнурительные метания между двумя «или» (например, или классика — или рок) времени определенно не оставалось. Принцип ассортимента был понят буквально, то есть как в знаменитом анекдоте о деревенской старушке, впервые посетившей столичный ресторан: заказав все что положено, она, глядя в меню, добавила: «И одно пирожное в ассортименте!»

Такой прямой подход к ассортименту исключает «или — или», зато сильно стимулирует «и — и»: сознание практически любого отдельно взятого современника проявило способность перемолоть одновременно и классику, и джаз, и рок, и бардов, и все что угодно… Не следовало только бросать в мясорубку слишком большие куски.

Мы не то чтобы оказались неразборчивы — мы просто выбрали сразу всё.

Самые невоспитанные из искусствоведов, искусствоведы-грубияны, настаивают, что наше с вами сознание напоминает свалку. Более воспитанные утверждают, что сознание человека на рубеже веков организовано горизонтально, а не вертикально, как прежде. Прежде — это тогда, когда для нас еще существовала так называемая иерархия ценностей и мы понимали, что «Лунная соната», с одной стороны, и «Ромашки спрятались, поникли лютики», с другой — вещи разного масштаба. Или что одеколон «Чарли» (кажется, первый из появившихся в свое время «дорогих») и «Тройной» — вещи разного качества. Или что газета «Правда» и газета «Фигаро» — вещи разного направления. Или что блейзер и спортивные тренажеры — вещи разного назначения. Как много мы понимали когда-то ! А теперь, стало быть, «все перепуталось — и некому сказать, что, постепенно холодея, все перепуталось…»

Современное сознание есть не пирамида, но плоскость, на которой в линейной последовательности располагаются всевозможные «несоотносимости», и если кому-то из гуманистов эпохи Возрождения, помнится, казалось неуместным украшать роскошный черный плащ разноцветными клиньями, то человек современный проблему уместности решает радикально: уместно все. Человек современный легко позволяет себе взгромоздить компьютер на карельскую березу девятнадцатого столетия, прийти в церковь в шортах или, отложив в сторону томик Хулио Кортасара, передохнуть на «Байках из склепа». Это известные принципы постмодерна, и автор не претендует в данном случае на открытие.

Но что самое невероятное — современный человек при этом прав. Прав, потому что всевозможные «несоотносимости» оказываются вполне соотносимыми в его сознании. Прав, потому что сознание его организовано иначе, чем сознание его предшественников. Прав, потому что эстетические координаты, задававшие направление на протяжении последних десятилетий, больше не видны.

В искусствоведческой литературе часто можно встретить мысль о том, что культура прошлого на генетическом уровне уже полностью «прожита» человечеством. Что эта культура прошлого — в том числе и только что ушедшего от нас прошлого столетия! — воспринимается как наскальные надписи бесконечно далеких предков и современного человека не сильно впечатляет. Совсем по Лермонтову: «Мечты поэзии, создания искусства восторгом пламенным наш ум не шевелят»… Да и трудно им его «шевелить», когда Мона Лиза тинэйджеру знакома по изображению на пластиковом пакете с надписью “Sorry, Leonardo!”, Гермес известен как название туалетной воды, а «портрет работы Пабло Пикассо» пришел из еще не отжившего свое подворотного шлягера. Пути приобщения к великому наследию стали иными… А как иначе? Смешно же, в самом деле, требовать почтения к пластиковому пакету! Тем более что Мона Лиза с пластикового пакета встроена уже не только (не столько?) в ряд «Сикстинская Мадонна» — «Даная» — «Девочка с персиками», но и в ряд Спорткомплекс «Измайлово», “Kenzo”, «Русское бистро» и… чего только не изображают и не пишут на пластиковых пакетах! А потом — бессмертное творение есть какое-никакое эстетическое переживание. Испытывать же эстетическое переживание на каждом шагу, без конца сталкиваясь с Моной Лизой в самых неожиданных местах («Опять эта Мона Лиза!»), мягко говоря, утомительно.

Культура прошлого остается культурой в прошлом. В настоящем культура прошлого превращается в одну из составляющих «повседневного ассортимента»: ее великие произведения оказываются лишь предметами в ряду других предметов (где-нибудь между куклой Барби, с одной стороны, и модемом — с другой), не лучше и не хуже, не значительнее и не незначительнее, а просто такими же самыми предметами. Иными словами, отдых на Канарах одного порядка с абонементом в Концертный зал Чайковского. Тем более что одно вовсе не существует за счет другого: на Канары можно слетать в промежутках между концертами.

Между прочим, те, кто берет высокий темп, со всей очевидностью успевают больше! И это не потому, что у них остается резерв времени, а потому, что «жизнь в темпе» не требует большой глубины проработки впечатлений. Для сравнения обратимся хоть к одной из самых «медленных» в мире старых культур — японской. Это она предполагала когда-то (не теперь!) невероятную глубину проработки любого впечатления. Отсюда бездонные по содержанию пятистрочные танки и трехстрочные хокку… Фрагменты действительности, на которых надолго остановлен взгляд. Отсюда и бесконечная во времени чайная церемония, настраивавшая на ритуальную неторопливость каждого действия. Но при таком темпе, конечно, рискуешь только и успеть, что прочесть одно трехстишие за одной чашкой чая в течение одного дня! Что для нас, конечно, маловато будет… а с другой стороны, даже и не очень понятно, как можно вообще так долго читать три стихотворные строчки и пить чай такими маленькими глотками!

Отказавшись от старого темпа, мы вынуждены были отказаться как от прежних норм измерения, так и от «порций» прежней величины. Даже стихи стали казаться слишком длинными — за исключением разве одностиший Владимира Вишневского («О дай мне, дай мне, дай мне удлинитель!…»).

Психологи говорят, что у современного поколения весьма ограниченные запасы терпения и совсем короткая память. Если их ближайший предок, удивляясь себе самому, восклицал: «Все, что было не со мной, помню!», то теперь не вспомнишь, пожалуй, и подробностей собственной жизни двухмесячной давности. А уж что-нибудь вроде «перепросмотра» всей жизни, которому тщетно учат нас толтеки и Кастанеда, кажется и вовсе непосильной задачей. Какой там «перепросмотр», когда и на обычный просмотр — все равно чего! — терпения не хватает: так и хочется схватиться за телепульт и поглядеть «а где еще чего показывают». Кстати, о «кнопочной болезни» в Европе недавно даже заговорили всерьез, как о своего рода неврозе, предложив устранить телепульты из обихода современного человека. Имея в руках пульт, практически мало кто в силах противостоять искушению посмотреть сразу все программы по сразу всем каналам за один вечер!.. Это и назвали «кнопочной болезнью», приводящей к сбоям в механизме концентрации (обычно — к невозможности концентрации как таковой), а то и к полному расстройству внимания. Впрочем, о том, чтобы мы были здоровы и чтобы замеченные случаи «кнопочной болезни» не привели к «кнопочной эпидемии», есть кому позаботиться. Сами производители информации (в том числе и эстетической) идут нам навстречу, организуя духовный рацион в строгом соответствии с нашими потребностями.

Если сравнить телепрограмму пятнадцатилетней давности с сегодняшней, внимание останавливает не только обилие каналов, что само собой разумеется, но и обилие заголовков в колонках — знак сокращения времени, отводимого на каждую из передач в составе передач одного и того же канала. Фильм длиной в двадцать пять минут (чаще всего — результат «мелкой нарезки» сериала), пятнадцатиминутный сюжет в качестве целой передачи, новости за шестьдесят секунд — обычные явления.

Или если сравнить, как выглядела газетная полоса те же пятнадцать лет назад и как выглядит полоса современной газеты, различия вопиют: нынешняя газета в прямом смысле слова пестрит заголовками, ибо материалы стали ощутимо короче, а стало быть, и многочисленнее. Краткость — та самая, которая сестра таланта, — совсем затюкала бедного брата, и теперь какая-нибудь аналитическая статья, занимающая целую газетную полосу, большая редкость. Принцип расположения на полосе множества мелко нарезанных материалов в профессиональной среде журналистов даже получил специальное название — «окрошка». Информация размельчена до предела… следующее блюдо — пюре.

К тому же как телевидение, так и газета (и, разумеется, далеко не они одни) наконец сняли с себя обременительную обязанность следить за тем, чтобы «все тут красиво лежало»… вопросы организации целого сами по себе сделались излишними. Это когда-то , «в те баснословные года», тщательно следили за тем, чтобы сразу вслед за передачей о больных какой-нибудь неизлечимой болезнью не влепить в программу жизнеутверждающую французскую комедию: считалось необходимым обеспечивать плавные переходы от материала одного плана к материалу плана другого. Теперь об этом практически не думают. И не потому, что стали «жестокосердными», а потому, что просто сдались: упорядочить такое количество мелькающих один за другим сюжетов — это все равно как найти логику в чередовании лоскутков, предназначенных для лоскутного одеяла… Да сшивай ты как придется!

Когда элементов слишком много, они выходят из-под контроля и в конце концов просто группируются как попало. Сами. Без нашего участия. Нам же остается только смириться и привыкнуть к тому, что все-что-угодно может идти как перед всем-чем-угодно, так и после всего-чего-угодно и даже между всем-чем-угодно… Я, например, время от времени пытаюсь представить себе панику, которая непременно обуяла бы чинных телезрителей первого поколения, возникни, например, где-нибудь посередине «Карнавальной ночи» Людмила Гурченко вообще не из этого фильма, а вот хоть с такой интимной подробностью: «Я всегда пью по утрам кисель „Фруктово-ягодный“». Ведь одна половина телезрителей сразу же решила бы, что телевизор вышел из строя, а вторая — что «Карнавальная ночь» хоть и продолжается, но как-то странно… На фоне такой реакции не слишком далеких предков совершенно непостижимой оказывается скорость, с которой сознание современного телезрителя может переключаться с той же «Карнавальной ночи» на рекламный ролик, при этом отнюдь не рассматривая последний ни как следствие поломки телевизора, ни как продолжение фильма!

Человеческое сознание в наши дни уже не ищет связь между «отдельными составляющими» чего бы то ни было: оно с радостью приняло хаос как единственно возможную форму упорядоченности. Кстати, стилистика клипа, откровенно нарезанного из чего пришлось и как пришлось, стала одним из последних — крайних! — выражений свободного пространственно-временного монтажа, в котором только наиболее тонкие ценители изящного продолжали находить неведомые даже самому режиссеру «глубинные внутренние связи». Но в конце концов сдались и они, тонкие ценители изящного, утомившись придумывать связи за авторов и воспитав в себе способность к рациональному потреблению не только физической, но и духовной пищи: ме-е-елкими порциями — на благо процессу пищеварения!

Произвольность отношений между элементами мира сделалась эстетической нормой.

Между прочим, среди разновидностей искусства есть одна, которая именно такие отношения и предполагает. Это искусство абсурда, не делающее разницы между высоким и низким, далеким и близлежащим, «хорошим» и «плохим».

В абсурдном искусстве царит полное равноправие всех компонентов. Потому-то и возникает такое искусство обычно поблизости от границы между двумя какими-нибудь эпохами — в том промежутке, где человечество вдруг понимает, что, в сущности, между старым и новым нет никакой разницы. И что нет никакой разницы между прошлым и будущим. Особенно если их мелко нарезать и потом хорошенько смешать.

Копенгаген — Москва

Евгений Клюев (род. 1954) — литературовед, журналист. Окончил Тверской государственный университет по специальности «русский язык и литература». В 1992–1993 годы — главный редактор газеты «Миссия», в 1993–1996 — декан факультета журналистики Университета Российской академии образования. С 1996 года живет в Дании. Консультант Службы интеграции по вопросам обучения датскому языку. Публиковал стихи, новеллы, сказки в периодике и отдельных изданиях. Роман «Книга теней» номинирован на премию «Букер»-97. В «Искусстве кино» публикуется впервые.