Человек с молоточком

Что же мы все о бренном да о сиюминутном: то о Дне города, то, напротив, о гей-параде, то о мотоциклах, то о джипах… Пора и о вечном подумать, о душе. А с душой у нас в России все в порядке. Ее у нас есть! Причем иногда даже больше, чем хотелось бы.

Заказываю недавно в интернет-магазине плитку для ванной. Нашел, звоню, договариваюсь о доставке. Интересуюсь: а если она по цвету не подойдет, можно будет ее вернуть? И слышу в ответ от девушки-менеджера: «А вы знаете, какая у меня зарплата? Семнадцать тысяч! И если вы вернете плитку, с меня вычтут десять процентов от суммы вашего заказа! Вы считаете, можно жить в Москве на такие деньги?»

Одна моя знакомая продавала «Туарег». Дала объявление в Интернет.

Из первых десяти позвонивших девять тут же начинали грузить своими проблемами. Один предлагает две трети суммы, а треть должен подвезти брат из Ростова, но только через неделю, раньше выехать никак не сможет. Другой говорит, что не может продать свою машину дороже миллиона и предлагает опуститься до этой суммы, потому что других денег у него нет. Третий рассказывает про проблемы с тещей и как ему срочно нужен внедорожник для дачи. И так далее.

Это удивительное умение приплетать свою проблему к бизнес-транзакции называется у нас душевностью. Мы, русские, как никто, умеем терпеть, сострадать и прощать. Мы этим гордимся, это своего рода бренд России, который Достоевский называл «всемирной отзывчивостью», а Чехов писал о «человеке с молоточком», который должен стоять за дверью каждого счастливого человека и напоминать о несчастных и обездоленных — ну и заодно о нищенской зарплате менеджера, чужой теще и чьем-то брате в Ростове.

И ладно бы это касалось только бизнеса. Мы на каждом шагу вникаем в чужие проблемы, все понимаем и все терпим. В России задолго до Достоевского и Чехова принято было жалеть убогих и виновных и понимать, что виноваты во всем не они, а жестокие обстоятельства. «Среда заела». «Не мы такие, а жизнь такая». Припарковал человек машину на Мясницкой третьим рядом, создав пробку аж до Садового кольца? Так больше негде было: у нас парковок нет, а искать место в соседних переулках он не привык. Перекрыл президент своим кортежем движение на полчаса? Так ему иначе нельзя — вражеские снайперы не дремлют. Бегает по парку питбуль без намордника? Что делать — он с намордником не умеет, не научили. Курят соседи на лестнице, так что до первого этажа не продохнуть? Что поделать — у них дома маленький ребенок, не на улицу же их выгонять. Поставил дядя Петя свой ржавый «Москвич» на вечный прикол у подъезда, перекрыв проход, так что все ходят боком, по травке — так он же пенсионер, у него нет денег на утилизацию, не штрафовать же ветерана. Избил муж жену? Так это он не со зла, а по пьяни. Кинул человек партнера по бизнесу? Так у нас такие правила игры, иначе нельзя. И далее по кругу.

И сами в ответ мы ведем себя точно так же, потому что окружающие поймут и простят. Опаздывая на встречу, бросить машину на тротуаре или на троллейбусной остановке — люди поймут, обойдут, протиснутся. А опоздав на работу, можно рассказать начальнику о заболевшем с утра ребенке, вставшем поезде в метро, сломанном по дороге каблуке. Или вот еще тест: кто из вас, будучи остановлен гаишником за нарушение, не начинал грузить его рассказами об опоздании в аэропорт, на совещание, к тому же больному ребенку и о прочих жизненных обстоятельствах непреодолимой силы, вынудивших вас нарушить ПДД?

Пакт о взаимном прощении, который мы называем отзывчивостью и душевностью, чрезвычайно удобен. Иногда даже говорят, что это некая смазка, которая позволяет легче производить транзакции и упрощает сделки. Беда в том, что это не смазка, а ржавчина, которая разъедает все наши общественные отношения, институты и контракты, делает их не просто гибкими, а необязательными (то есть фактически недействительными) и плодит коррупцию. За нашей душевностью кроется неспособность к модернизации. Потому что главная черта современного общества (против которой протестовали и Шекспир со своим Шейлоком, и Бальзак со своим Гобсеком, а вслед за ними и вся русская литература, от пушкинского Скупого рыцаря до старухи-процентщицы) — умение оторвать сделку от человека, деперсонализовать транзакцию. Когда закон един для всех, для всех одна цена и одинаковые штрафы, невзирая на социальное положение, заслуги перед обществом или родственные связи, то на круг выходит проще жить. Общие транзакционные издержки общества ниже. Всем одинаково тяжело парковаться за несколько кварталов или даже станций метро от офиса, всем одинаково накладно платить драконовские штрафы за неправильную парковку — но в итоге всем же одинаково удобнее ездить и жить в городе, свободном от брошенных повсюду кое-как машин.

Но русскому человеку этого не понять. Нам подавай индивидуальную лазейку в системе и свои особые, «человеческие» отношения с ней. Отсюда, кстати, наши жалобы на черствость и бессердечность европейцев, которые проявляют свою душевность и сострадание по строго определенным поводам: перечисляя деньги в благотворительные фонды (сохраняя при этом квитанцию для налогового вычета), собирая старую одежду для жителей бедных стран или строя повсюду пандусы и съезды, так что город весь абсолютно доступен для инвалидов в колясках. Но когда речь заходит о превышении скорости, парковке в неположенном месте или неправильно отсортированном мусоре, вся человечность европейца тут же пропадает: извольте платить штраф. И тут душа русского человека вопиет: вселенская несправедливость! Подать сюда Достоевского со слезинкой и Чехова с молоточком!

А может быть, и нет никакой особой русской душевности, а просто есть вселенская лень и разгильдяйство, а душа — отличная отмазка от необходимости соблюдать правила. Но тогда надо оставить все разговоры о модернизации и инновации и жить не по закону, а по благодати, по понятиям, по душе. Каковая является главным природным ресурсом нашей необъятной родины, по шпалам которой ходят люди с молоточками и стучат, стучат, стучат…