Термин «обыденность зла», вброшенный в научный обиход Ханной Арендт в начале 1960-х, со временем сам стал обыденностью, превратился в клише, растушевался и приобрел расхожий смысл, далекий от того абстрактно-философского содержания, который она вкладывала в него изначально, из-за которого превратилась почти в парию. Маргарете фон Тротта в фильме «Ханна Арендт» воспроизводит обстоятельства рождения этого термина и сопутствующих обстоятельств, возвращая термину его истинный смысл.

Пожалуй, это даже не фильм в привычном понимании, тем более не байопик, хотя те несколько месяцев, в которые уложились описываемые события, сконцентрировали в себе самую суть характера и самые важные моменты научной карьеры философа. По жанру «Ханна Арендт», скорее, игровая реконструкция, включающая документальный материал шумного процесса нацистского преступника Адольфа Эйхмана, оберштурмбаннфюрера СС, начальника отдела по «окончательному решению» еврейского вопроса, прозванного «архитектором Холокоста». В мае 1960 года в ходе секретной операции израильской разведки «Моссад» Эйхман был похищен в Аргентине, где скрывался после войны под чужим именем. Эта детективная история описана во множестве книг, на ее основе снято немало фильмов, и, не останавливаясь на предыс­тории, Маргарете фон Тротта показывает Эйхмана уже в зале суда в Иерусалиме.

Отчасти режиссер идет на провокацию зрителя: в начале фильма кто-то из друзей (или муж) шутливо говорит о том, что Ханна пребывает в стеклянной клетке, откуда наблюдает жизнь; и вот теперь в кабинке из пуленепробиваемого стекла находится Эйхман. Тем самым два главных действующих лица (кстати, ровесники – оба родились в Германии в 1906 году) как будто не только уравниваются в позициях, но и уравниваются с точки зрения общественного остракизма. Этот режиссерский ход рискован и в то же время оправдан; он требует от зрителя интеллектуального усилия, чтобы вникнуть в суть рассуждений Ханны Арендт. Это усилие состоит не в том, чтобы ощутить себя на скамье, где сидит нацистский палач, тем более в его шкуре (ибо речь не об эмпатии), а чтобы последовать логике философа, сумевшего отрешиться от конкретного случая, выйдя в поле абстракции, чтобы выявить природу зла. Если суд в Иерусалиме признал винов­ным и вынес приговор некоему Адольфу Эйхману, то Ханна Арендт вынесла вердикт не одному человеку и даже не системе (в данном случае нацистской), а «человеку массы», замахнувшись тем самым на последнее прибежище всякой власти, а более всего – тоталитарного режима. И этот приговор не понравился не только этому самому человеку в его массе, но и его идейно-этическому попечителю – высоколобой интеллигенции.

«Ханна Арендт»

Чтобы понять, о чем речь, для простоты напомню фильм, показанный в официальной программе Берлинского кинофестиваля, – «Чтец» (2008) Стивена Долдри, экранизация романа Бернхарда Шлинка. Там тоже речь идет о процессе над нацистской преступницей, поступившей работать в охрану концлагеря. Ей вменяется в вину гибель трехсот узников, запертых в церкви, которым не позволили выйти наружу во время бомбардировки. Объясняя свое поведение, Ханна Шлиц (Кейт Уинслет получила за эту роль «Оскар») ссылается на то, что ей и ее товаркам было приказано «соблюдать порядок». Товарки валят всю вину на нее одну как начальницу, будто бы написавшую отчет об этом событии. На самом же деле отчет она написать не могла, потому как просто-напросто не знала букв. Скажи Ханна, что неграмотна, ей, как и другим, дали бы несколько лет заключения, но она почему-то не использовала эту спасительную возможность и как главная виновница получила пожизненное. А на самого Бернхарда Шлинка после публикации в 1995 году этого отчасти автобиографического романа обрушился шквал обвинений за якобы оправдание нацистской преступницы, темной женщины, соблазненной властью, которая с материальной выгодой для себя воспользовалась национальной верой в нерушимую святость «порядка». Перекличка этих двух фильмов осуществляется именами двух великих мыслителей XX века: Ханна Арендт была ученицей и любовницей Мартина Хайдеггера (на их отношения в фильме намекается деликатным флэшбэком), не изменив отношения к нему, даже невзирая на его вступление в нацистскую партию, а потом и ученицей Карла Ясперса; в «Чтеце» книга Ясперса «Немецкая вина» – тема университетского семинара, в котором занимается любовник Ханны Шлиц, молодой человек из так называемого немецкого «второго» послевоенного поколения, пытающегося осмыслить поведение собственных родителей в эпоху нацизма и дать им оценку в свете знания о кошмаре Холокоста.

Случай Ханны Шлиц – это доведенный до наглядного абсурда случай Эйхмана. Тот и другая совершали свои преступные деяния, ни секунды не задумываясь о моральной стороне дела и даже, по их признанию, жалея жертв – но эта жалость помещалась в каком-то другом отсеке их существования и исполнению должностных обязанностей не мешала. «Моя лояльность – это моя честь, – говорит Эйхман. – Присяга есть присяга». (Кстати, известно, что антисемитизмом он не страдал, напротив – очень хорошо относился к евреям в своем семейном окружении и был благодарен им за помощь.) «Шокирующая заурядность» преступлений Эйхмана, по определению Арендт, в его безмотивности, а самые страшные преступления – именно те, что совершаются без мотивов; в этом, попросту говоря, и заключается обыденность зла.

«Ханна Арендт». Трейлер оригинальной версии с английскими субтитрами.

Выводы, к которым она пришла, Ханна Арендт сделала после командировки в Израиль в качестве корреспондента The New Yorker. Дело в том, что она никогда не видела подобных Эйхману людей «во плоти», поскольку, покинув родную Германию после победы на выборах партии Гитлера, попала в лагерь для интернированных во Франции (откуда смогла бежать в Америку); соответственно охрана и обслуга там были французские и режим более гуманный, чем в лагерях смерти в Германии, на территории Польши и других стран Восточной Европы. Ей было важно собственными глазами увидеть, своими ушами услышать Эйхмана как типичного представителя. Увидела не только его. Она выслушала речь генерального прокурора Гидеона Хаузнера с ее пафосной риторикой: «Представ здесь перед вами, судьи Израиля, дабы вести обвинение против Адольфа Эйхмана, я стою не один. Со мной вместе в этот час – шесть миллионов обвинителей. Но они не могут встать, указать обвиняющим перстом на сидящего на скамье подсудимых и воскликнуть: «Я обвиняю!» Их пепел развеян по холмам Освенцима и по полям Треблинки и рассыпан по лесам Польши. Их могилы разбросаны вдоль и поперек Европы. Их кровь вопиет, но голос их не слышен»… Она выслушала множество жутких свидетельств. А потом назвала Хаузнера «типичным галицийским евреем, который говорит с ошибками и не знает ни одного языка», и сделала свои выводы из показаний свидетелей.

«Ханна Арендт»

Как и предвидело редакционное начальство, философ в качестве корреспондента нещадно затянула сроки сдачи материала. Мало того что она присутствовала на заседаниях суда (хотя и не на всех, процесс продлился десять недель), она привезла с собой целый багажник документов и, пока не изучила все, не села за машинку. Кроме серии статей в журнале два года спустя Ханна Арендт опубликовала книгу Eichmann in Jerusalem: A Report on the Banality of Evil[1]. То, что началось потом, иначе как травлей не назовешь. В фильме показано, как мгновенно опустел гостеприимный дом Ханны и ее мужа Генриха (Аксель Милберг), где собирались сливки нью-йоркской университетской профессуры, где вперебивку слышалась речь на английском, немецком, французском, иврите. Теперь рядом с Ханной – только ее верная молоденькая секретарша Лотте (Юлия Йенч), писательница Мэри Маккарти (Джанет Мактир) и трудно выздоравливающий после инсульта Генрих. В университетской столовой, где она в одиночестве сидит за длинным столом, один за другим встают с мест бывшие друзья и демонстративно выходят вон. Ее лишают права вести педагогическую деятельность, но студенты готовы слушать ее лекции, и Ханна пользуется своим правом выступить перед ними. Аудитория переполнена. Лекция заканчивается бурными аплодисментами. Правда, что извлекли для себя студенты из ее эмоциональной речи, сказать трудно, особенно глядя на их оживленные, улыбающиеся лица.

А в дом Ханны прибывают бандероли с оскверненными экземплярами ее книги, письма и телеграммы с проклятиями: «Вас будут преследовать тени мучеников!» Из Израиля прилетает специальный эмиссар, требующий, чтобы Ханна отказалась от книги, которая у него в стране предается публичному сожжению. Все видят в Ханне защитницу Эйхмана и, хуже того, обвинительницу еврейского народа, трагедию которого она видела прежде всего в пассивном подчинении обстоятельствам, в отсутствии лидеров, которые могли бы организовать и возглавить сопротивление. В сущности, суд над Эйхманом, объявленным одним из главных преступников и чудовищем, самим дьяволом во плоти [потому Ханна и говорит о том, что никогда не видела «таких людей» «во плоти»], был попыткой искупить стыд пассивного мученичества. Наперекор этой стратегии, выработанной под эгидой премьер-министра Давида Бен-Гуриона, Ханна Арендт утверждала, что Эйхман не монстр, не садист-извращенец, в нем нет никакого сатанинского величия (много чести!) – он просто «никто», «ужасно и ужасающе нормальный» бюрократ, исправно выполнявший спущенную сверху задачу: отправлять транспорты с евреями в концлагеря, не подключая к этой рутине ни эмоции, ни химерическую категорию совести.

Возможно, с этой аргументацией большинство (хотя бы в академической среде) смирилось бы, но Ханна Арендт в их глазах покусилась на святое – на память жертв, показав евреев не как жертв, а как соучастников преступления, своим покорным поведением способствовавших геноциду[2]. И эта радикальная точка зрения, которая до сих пор считается крайним ревизионизмом и практически всегда подается в критическом ключе, родилась в ее голове именно потому, что ошибки собственного народа волновали ее гораздо больше, чем ошибки, совершенные другими народами. Но обрушились на нее, как раз обвиняя в том, что она нарушила традицию «аават Исраэль» (любви к еврейскому народу). В фильме об этом идет речь у постели ее умирающего друга Курта Блюменфельда (Михаэль Деген), к которому она прилетела в Иерусалим, узнав о его смертельной болезни. Зная, что ранит его, она не может пойти на компромисс с самой собой.

– Ты не любишь Израиль, не любишь евреев.

– Я не любила даже свой народ [то есть немецкий. – Н.Ц.]. Почему я должна любить евреев? Я люблю только своих друзей. Это единственная любовь, на которую я способна.

«Ханна Арендт»

Вместо абстрактного, придуманного безымянными вождями императива «любить всех», то есть некий безгласный бессловесный народ, она, в сущности, говорит об исповедании заповеди «возлюби ближнего своего». И не боится в этом признаться. Так что фильм Маргарете фон Тротта рассказывает не только об одном из величайших умов, первой женщине, удостоенной профессорского звания в Принстоне, но и о самой, может быть, отважной женщине XX века. Маргарете фон Тротта и сама известна своей отвагой, а потому и снимала фильмы о женщинах, свободно мыслящих и не боящихся бороться за свои убеждения, – зверски убитой Розе Люксембург и средневековой мистической мыслительнице Хильдегарде Бингенской. Обеих сыграла Барбара Зукова, в тандеме с которой режиссер работает уже более тридцати лет. Теперь она сыграла Ханну Арендт: ее бесстрашие, ее интеллект, ее независимость и одиночество.

«Ханна Арендт»
Hanna Arendt
Авторы сценария Пам Кац, Маргарете фон Тротта
Режиссер Маргарете фон Тротта
Оператор Каролин Шампетье
Художник Фолькер Шеффер
Композитор Андре Мергенталер
В ролях: Барбара Зукова, Аксель Мильберг, Джанет Мактир, Юлия Йенч, Ульрих Нётен, Михаэль Деген и другие
Heimatfilm, AmourFouLuxembourg, Mactproductions, SophieDulacProductions, MetroCommunications
Германия – Люксембург – Франция
2012

[1] Русский перевод под названием «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме» (М., «Европа», 2008; перевод с англ. С.Кастальского и Н.Рудницкой) вышел в сопровождении комментариев, указывающих на многочисленные точки несогласия с автором.

[2] С точки зрения социальной психологии поведение палачей и жертв одинаково укладывается в так называемую «парадигму Эша»: на основе эксперимента, подсказанного ему детским воспоминанием о праздновании еврейской Пасхи в его родной Польше, в 1950-е годы американский психолог Соломон Эш сделал вывод, что люди проявляют конформность перед лицом социального давления даже вопреки тому, что они реально воспринимают, солидаризуясь с мнением единодушного большинства.