Проклятие (33-й ММКФ)

Гелена Тржештикова, знаменитая чешская документалистка (в прошлом министр культуры революционного правительства), не устает наблюдать за своими героями на протяжении десятилетий. Ее «Катька» — портрет наркоманки со стажем — был показан, как прежде «Марцела» с «Рене», на ММКФ в документальной программе «Свободная мысль».

Реабилитационный центр, улица, сквоты, заброшенные углы-помойки. Уколы, парни, беременность. Попытки детоксикации. Героин, метадон, субутекс.

Рождение девочки. Отказ от ребенка. Расставание с любовниками. Проституция. Рассказ о насильнике-отчиме и о том, как выгнала мать. Время съемок: с 1996 по 2007. Катьке 19, 20, 22… 32 года. Красавица с роскошной копной волос превращается в изношенную издерганную бродяжку. Сочинительница смешной сказки про короля по имени Героин оборачивается невеселой воровкой, таскающей из магазинов товар, продающей его за полцены, чтобы заработать на наркотики. Исповедь Катьки озвучивает бесстрастно снятые планы.

— Вы боитесь смерти? — голос режиссера за кадром
— Я боюсь страданий.
— Что люди находят в наркотиках?
— Свободу, беззаботность.

Фильм о Катьке показали по чешскому телевидению. Ее стали узнавать на улице. Она получила не столько свои «пятнадцать минут славы», сколько сочувствие — впрочем, для нее бесполезное или ей вовсе ненужное. Все осталось по-прежнему. «Гелена, мне стыдно, что я не выдержала». Но Гелена, исключив свое присутствие, а мелькнув в одном только кадре, вопрошает Катьку в финале о том, что бы та хотела сказать своей дочке, оставшейся в доме ребенка. «Я хотела бы попросить у нее прощения».

Никаких социальных мотиваций страшной, но при этом совершенно заурядной (в чем, собственно, и состоит режиссерский эффект) жизни Катьки Тржештикова не эксплуатирует. Как, впрочем, «не опускается» до сантиментов или каких-либо иллюзий. Это сухой протокольный портрет, снятый нейтральной камерой, фиксирует «жесть» конкретной истории, несмотря на все возможности социалки (так называет социальную помощь Катька), от которой и ее тошнит, и ее дружка-наркомана. Оказавшись в какой-то момент на экране телевизора, Катька не стала звездой, а роль камеры не сыграла в ее жизни чрезвычайную роль, как в фильме о Рене. Его жизнь протекала по преимуществу в тюрьме с короткими промежутками на свободе и неизменным возвращением в застенки. Взросление «юноши из неблагополучной семьи», за которым наблюдала Тржештикова, шло параллельно фрагментам бурной истории постсоциалистической Чехии, отраженным в телерепортажах.

Краткосрочные романы на воле, рождение ребенка, смерть возлюбленной, тяжелое заболевание, ограбления (в том числе и квартиры режиссера-благодетельницы), публикация романов, написанных в тюрьме, обеспечили Рене ту «полноту жизни», которую запечатлела камера Тржшетиковой. После последней отсидки, совпавшей с окончанием проекта, режиссер подарила Рене камеру, с которой он двадцать лет разделял свое одиночество. Освободившись из тюрьмы, Рене решает снимать порнофильмы. Именно так он осмыслил роль камеры, перед которой обнажаются, в прямом и переносном смысле, клиенты любого режиссера. Ведь и он в этом гуманном проекте тоже заработал себе имя, в чем честно признался.

Казалось бы, Тржештикова снимает традиционные «обыкновенные» истории: долговременное наблюдение за героем-маргиналом, «маленьким человеком», раздавленным личными обстоятельствами в гораздо большей степени, чем социальными. Однако именно «Рене» проблематизировал еще и отношения, связанные с присутствием камеры в жизни наблюдаемого человека. «Что ты хочешь сказать в финале?» — спрашивала Рене режиссер. «Это ваш фильм», — отвечал ее герой. «Твой» — не соглашалась режиссер. Выйдя в тюрьмы, Рене пишет эсемэску Тржештиковой: «Тебе деньги платят, а я, как проститутка, продаюсь, так как мне нужны наличные». Недаром камерой, которая снимала его с пятнадцати до тридцати трех лет и которую ему подарила режиссер, он решает снимать порнофильмы, а не гуманные актуальные истории. С помощью режиссера Рене сделал открытие, поразившее его самого, преступника со стажем. Оно заключается не в естественной способности реального человека стать актером, играющим перед камерой, что есть банальность для такого рода документальной съемки. Это открытие, сделанное заключенным, касается непристойности документа, ставшего зрелищем, герой которого, соблазненный присутствием камеры, отдается все новым и новым «подвигам» или приключениям, которые войдут в фильм и украсят его портрет, биографию. Ощутив себя «проституткой», которая заработала на чужом проекте, Рене, сжившись с камерой, предпочел документалистом не быть. Ну, а Катька, испытывая стыд перед режиссером, которая провела с ней четырнадцать лет, но не перед камерой, так и не сыгравшей освободительную роль детоксикации сознания наркоманки, мечтает, не особенно надеясь и в паузах между дозами, освободиться от себя. Без настойчивой благожелательной, но посторонней помощи. Хоть документалистки, хоть социальных работников.