В российский прокат вышли «Анархисты», стартовавшие еще на Неделе критики Каннского кинофестиваля. На московской премьере в Москве фильм был представлен режиссером Эли Важеманом и исполнителем главной роли Тахаром Рахимом. Нина Цыркун нашла картину скорее мелодраматичным, чем остро-социальным экзерсисом, снятым с истинно французским вкусом.

В конце XIX века во Франции было немало последователей Бакунина и Нечаева, русских идеологов анархизма. Они не объединялись в единую крупную сеть, оставаясь множеством небольших группировок разного толка. На этом материале сегодня можно было бы сделать немало злободневных фильмов о терроризме, его психологии, способах обработки кадров и т.п. Но в качестве образца для своего фильма Эли Важеман выбрал не агрессивных бомбистов, а вовсе не воинственную группу «Пантеры Батиньоля», грабившую богачей, чтобы раздать деньги бедным, и ориентированную скорее на культ индивидуальной независимости. Это и определило жанр картины, более похожей на мелодраму, чем на политическое или социальное кино.

«Анархисты», трейлер

В сущности, небольшая парижская компания так бы и не проявила себя ничем особенным, если бы жандармерия не оказалась заинтересована в том, чтобы громко раскрыть особо опасное преступление. С этой целью туда был внедрен профессиональный молодой жандарм Жан Альбертини (Тахар Рахим). Отказаться от задания он не мог и ничего не терял от его выполнения, даже выигрывал: получал дополнительное денежное вознаграждение, а впереди еще маячил и карьерный рост.

Экранных персонажей, к которым затесался Жан, никак нельзя назвать бесами, в смысле «бесов» у Достоевского. Они в самом крайнем случае – бесенята. Или, если вспомнить Бернардо Бертолуччи, – мечтатели, скорее напоминающие студенческую молодежь времен веселого мая 1968 года, чем мрачноватых борцов за народное счастье конца позапрошлого века. Во всяком случае, принятая в их среде свободные любовные отношения плохо ассоциируются с теми стародавними временами. А еще эти ребята сильно смахивают на современных леваков –тех самых, кого называют gauche caviar («Утром мажу бутерброд, сразу мысль: а как народ?»). Так что когда Жан, успешно влившийся в их компанию через цех скобяного завода, впервые попадает в просторную, хорошо обставленную квартиру, где обитает коммуна этих очень умеренных радикалов, он не может сдержать удивления: «Стены не боитесь запачкать?». «А мы руки моем», – находчиво отвечает ему изящно одетая Жюдит с по-детски пухлыми губами (Адель Экзаркопулос). Кстати, художник по костюмам Анаис Роман не только девушек из буржуазной среды одела с чисто парижским «шэбби шиком», но и рабочих, делающих гвозди, снабдила элегантными тужурками. Что же касается мечтательности, то не стоит считать ее ущербным для бунтаря качеством. Неслучайно в фильме цитируются слова Виктора Гюго: «Старый мир рухнет только благодаря мечтателям и безумцам».

«Анархисты»

Каково бы ни было их происхождение и социальное положение, все герои фильма – сироты, сошедшиеся вместе именно в поисках семьи и лихорадочно создающие свои пары и треугольники, словно не надеясь прожить долго и счастливо. Жан тоже воспитывался в сиротском приюте. Ему ни разу не пришлось задувать свечи на именинном пироге, и, как у многих его новых приятелей, его отец был коммунаром, героем Парижской коммуны. То, что сын оказался по другую сторону баррикад, простая случайность; сирота редко имеет возможность выстроить свою жизнь согласно собственному плану, желаниям и убеждениям. Но гены, видимо, играют свою роль и на этом уровне; межеумочное положение проковатора Жана гораздо интереснее неколебимой убежденности «законных» анархистов. Благодаря интеллектуальным играм, этой забаве новых друзей; мародерству и опасным экспроприациям, в которых он участвует, Жан постепенно дрейфует в их сторону. Но сделать его рядовым армии анархистов было бы со стороны авторов слишком просто. «Я никто. Я ничто», – повторяет он, и в этих словах звучит неподдельная горечь. Неизвестно, каким образом Жан получил приличное образование, но словам он цену знает (и Гюго тоже цитирует именно он).

«Анархисты»

В фильме немало недостаточно проясненных, нелогичных моментов, как будто режиссер захлебывается в стремлении поскорее высказаться о том, что волнует его самого, сделать свою историю о чужом среди своих типа «Донни Браско». Зато снята картина с истинно французским вкусом (оператор Дэвид Чизаллет), напоминая вирированное немое черно-белое кино, где характер эпизодов подчеркивается соответствующим цветом – холодно-сизым, удручающе-серым или теплым охристым, скрадывающим приметы современной французской столицы или подчеркивающим семейную близость сирот не разразившейся бури.