Александр Рехвиашвили: Жизнь течет неторопливо, но неспокойно и тревожно...

Беседу ведет Тамара Сергеева

"Грузинская хроника XIX века", режиссер Александр Рехвиашвили

Тамара Сергеева. Александр Павлович, вы сейчас в Москве на "НТВ-Кино" заняты работой над монтажной картиной. Расскажите, что это за фильм?

Александр Рехвиашвили. Точнее, два фильма. Первый -- "Палестина" -- сделан на документальном материале. Второй -- "Русская Палестина" -- на основе игровых фильмов на еврейскую тему. Либретто написали замечательные киноведы Мирон Черненко и Владимир Дмитриев.

Материал, предоставленный Госфильмофондом, объемен и разнообразен: немецкая хроника, советская, польская, французская. Условно я определил для себя внутренний настрой моих картин так: между небом и землей. Земля, быт, жизнь духовная и жизнь земная и нечто между ними -- может быть, самое важное. В фильмах не будет ни истории создания государства Израиль, ни истории жизни арабов. Просто люди, живущие сейчас в этом месте. Жизнь их связана друг с другом, ведь человек никогда не бывает один.

Кроме того, в Госфильмофонде есть замечательный документальный материал о православной церкви, о католической, об иудаизме. Это интересно.

Т.Сергеева. Вы сами верующий?

А.Рехвиашвили. Наверное, да. Но в церковь молиться не хожу, не могу. Она для меня существует только как памятник архитектуры, музей, и я заглядываю в церковь -- только в сельскую, городскую с ее скоплением людей прохожу мимо -- посмотреть фрески, иконы, мозаику. Для меня православие -- это не принадлежность к определенной конфессии, а мироощущение. Мы никуда не денемся от того, что вся наша жизнь проходит в рамках той традиции, в которой жили предки. Хотим или не хотим, мы находимся в рамках православного сознания, православного быта, это определяет и отношение к жизни, и отношение к себе, и, безусловно, сказывается в творчестве.

Но для меня есть что-то схоластическое в нашей вере. Все православие внешне выразительно, но смыслово запутанно. За внешней красотой кроется нечто таинственное, что является сутью нашей жизни, но все это абсолютно оторвано от реальности, не имеет с ней ничего общего.

Кстати, в Грузии для создания религиозного щита от мусульманских стран были попытки в XVII веке перейти в католичество. Но в масштабе всей страны ничего не получилось. Мы все-таки настолько вошли в этот иррационализм православия (может быть, в нас еще живет и языческая душа), что иначе жить не можем. В православии есть и широта души, и какая-то безответственность, нежелание извлекать выгоду из благоприятной ситуации, и безалаберность, которая, правда, порождает эту широту. Помните, как сказал Достоевский: "Широк человек, я бы сузил". А я бы не сужал. И еще мне кажется, что мы совершаем большой грех, когда пытаемся оценивать себя через Запад: Запад и Восток как видимая и невидимая стороны Луны, каждый сам по себе, мы же, оценивая себя через другого, перестаем быть сами собой.

Т.Сергеева. Волнуют ли вас национальные отношения, в частности, взрыв националистических настроений в обществе?

А.Рехвиашвили. Я ни в коем случае не космополит. Я думаю, то, что вы называете националистическими настроениями, -- это не враждебность к другим, а защита своих богатейших национальных традиций, которые какие-то силы пытаются разрушить, как это делают в России по отношению к русской культуре.

Да, национальные культуры меня интересуют. Ведь почему выжили евреи? Потому что они, хотя жизнь и разбросала их по всему свету, охраняли свои традиции, как мать охраняет ребенка. Религия, быт, законы Талмуда, регламентирующие жизнь, -- это их и спасло. Я вообще замечал, что народы консервативные живут в духовном плане куда лучше, чем те, где преобладают либералы. Консерваторам есть что сохранять, либералам сохранять нечего, они, как средневековые алхимики, ищут новое, то, чего нет.

Т.Сергеева. Вы-то сами кем себя считаете?

А.Рехвиашвили. Консерватором, хотя само слово "консерватор" в русском языке означает некоторую закостенелость, неподвижность, отсталость. А на самом деле это люди, придерживающиеся лучших традиций, выработанных веками.

Т.Сергеева. Насколько я знаю, вы даже снимали фильм о людях, чья жизнь строго определена вековыми традициями.

А.Рехвиашвили. Да, в 1993 году я снял документальную картину "В треугольном круге" -- о еврейской общине, которая жила высоко в горах, в удивительно красивом месте на берегу реки Риони. Все было замечательно, а потом они собрались и все вместе уехали в Израиль, где живут теперь в жаркой пустыне. Я работал в течение восьми месяцев, жил в общине и снимал то, что скоро должно исчезнуть, стараясь вносить как можно меньше авторского произвола в картину. Когда снимаешь реальность вокруг себя, самое лучшее -- оставить ее такой, какая есть.

Еще я хотел снять фильм о немецкой общине и о духоборах, сделать такой триптих, но денег достать не удалось. На том моя работа в грузинском кино закончилась.

"Грузия-фильм" стоит. Я написал два сценария -- "И да и" и "Прозрачная гора". С "Прозрачной горой" даже запустился, но снимать так и не начал. Кино -- это деньги, финансирование. Раньше они шли из Москвы. Прекратился их поток, и резко сократилось производство фильмов. Но если до вашего кризиса 17 августа еще что-то снималось, то после него у нас тоже начался финансовый хаос и производство остановилось полностью. Все ругают директора студии Резо Чхеидзе и не понимают, что если разрушилась огромная страна, то могла разрушиться и маленькая студия. Разрушилось государство -- и разрушилось все.

Резо Эсадзе десятый год не может закончить свою картину, Рамаз Гиоргобиани (помните его в "Листопаде"?) три года снимал фильм и скончался, так его и не завершив. Нас, тех, кто запустился, но не снимает, много.

Т.Сергеева. "Прозрачная гора"... Какое красивое название, о чем сценарий?

А.Рехвиашвили. Его тема -- кровная месть. Тема мести -- сквозная в человеческой культуре -- от греческой трагедии до "Гамлета". Она проявлялась в русской литературе как тема возмездия. В самой Грузии долго существовал средневековый институт кровной мести: ты убил человека и тебя неизбежно ждет наказание. "Мне отмщение, и аз воздам". Да? Это очень точно, и потому раньше убийство человека в горах случалось один раз в век, все знали: акт возмездия неизбежен, как Рок. А мой сценарий о человеке, который отказался от священного мщения. История отступника -- разрушителя традиций. С его появлением распадается община. Хорошо это или плохо, не могу судить и не знаю, будет ли новая жизнь лучше старой...

Т.Сергеева. Актуально в наше жестокое время.

А.Рехвиашвили. Наверное. Хотя действие происходит у нас в 20-е годы. Думаю, сценарий, как и другие мои картины, обращается к каким-то закономерностям нашей жизни. Случайности для меня вообще не существуют. Причем, что интересно, если ты почувствовал какие-то закономерности, как-то воссоздал реальность в этих закономерностях, получается не документ, а притча.

Т.Сергеева. Есть ли шанс, что съемки вашего художественного фильма все же состоятся?

А.Рехвиашвили. Никаких шансов. У государства денег для кино нет.

Т.Сергеева. А богатые люди, которые могли бы помочь национальному кинематографу?

А.Рехвиашвили. Вряд ли хоть один человек в Грузии вложит деньги в кино. Богатые строят дома на свой вкус, покупают дорогие машины. Их не интересует культура, она им не нужна и даже враждебна, потому что настоящее искусство осуждает их образ жизни.

Т.Сергеева. В таком случае почему бы не подумать о корпоративном проекте?

А.Рехвиашвили. Я об этом думал. Сначала о работе с французами. Однажды мне позвонил из Франции мой близкий друг художник Коля Двигубский и сообщил, что со мной хочет связаться французский продюсер. Я послал сценарий, продюсер позвонил, сказал, что все замечательно, а после этого исчез. Может, и хорошо, что ничего не получилось. Я знаю, например, Ираклий Квирикадзе, снимая с французами, проклинал тот день, когда связался с ними.

Потом я решил снять двадцатиминутный фильм на тему, которая могла бы заинтересовать и грузин, и русских. Младший брат Николая II Георгий был болен туберкулезом, ему посоветовали лечиться в горном местечке Абастумани, там он построил себе дом, а рядом возвел церковь, такой синтез русской и грузинской архитектуры. Расписывать пригласили Нестерова. Он работал три года, и, по-моему, получилось значительно интереснее, чем его роспись церкви в Киеве. Все это сохранилось, но об этом никто ничего не знает. Кроме того, в фильм могла войти интересная история, связанная с семьей Романовых. Георгий считался официальным наследником русского престола (он умер до того, как родился Алексей). Сейчас в его доме находится женский монастырь, и про одну старую монахиню говорят, что она приходится внучкой Георгию. Разве не интересно?

Сначала я хотел этот фильм сделать со своими студентами с режиссерских курсов, обратился в российское посольство в Тбилиси за помощью, передал краткий синопсис и попросил послать его в Госкино России. Ответа никакого не получил. А нам всего-то нужна профессиональная аппаратура, финансирование десяти дней съемок и монтажа картины. Вот если бы этим заинтересовался какой-нибудь российский культурный фонд...

Т.Сергеева. Будем надеяться и давайте отвлечемся от грустного. Вы режиссер глубоко индивидуальный, подлинный стилист. Кто и как учил вас режиссуре, кто на вас повлиял и чему учили вы сами ваших студентов? Можно ли вообще передать другому секреты профессии?

А.Рехвиашвили. Я и мой друг Отар Шаматава учили своих студентов тому, что надо знать кинематограф, но не подражать никому. Это обязательно. Любой плагиат, даже малейшая попытка скопировать что-то разрушительны. Надо быть самим собой. Интересен только твой собственный взгляд, а не подражание другому, пусть хорошему, мастеру.

Но на самом деле влияние на человека оказывает все. Так, я люблю старое французское кино, Виго, Дрейера, из итальянцев больше всего нравился Пазолини. Очень люблю Мидзогути. Куросава тоже гениальный художник, но первым я увидел фильм Мидзогути (название сейчас уже не помню), и он запал мнеАв душу -- тихий и нервный, пульсирующий и неспешный. Мне близок такой внутренний ритм, такое переживание жизни, глубина проникновения в душу. Но, должен сказать, мне интересны также и плохие фильмы -- они учат, как не надо снимать кино.

А сам я учился во ВГИКе на курсе Герасимова, которого с годами вспоминаю все с большим уважением. Он был умным человеком, внимательным, доброжелательным. Мне позволял многое, чего не разрешалось другим, и даже, когда я уже окончил институт, защищал меня в Госкино, писал письма в мою поддержку. А ведь я делал фильмы, совершенно противоположные его собст- венным.

Сергей Аполлинариевич, безусловно, был выдающимся режиссером, но он не смог выразить себя в полную меру. Он прекрасно понимал это, так же как понимал все, что происходит вокруг. Это была трагедия. Живи он в другое время, он был бы совершенно другим человеком. Но расцвет его творческой жизни пришелся на самый страшный период, а он всегда подчинялся требованиям времени. Я читал стенографический отчет одного заседания ленфильмовского худсовета 30-х годов, на котором Герасимов всерьез призывал создать чекистский жанр в советском кино!

Т.Сергеева. Вообще отношения художника (а в особенности кинематографиста) с властью -- вопрос сложный, так или иначе все от власти зависимы. Как вы решали для себя эту проблему?

А.Рехвиашвили. Режиссер должен обязательно проявить в фильме свою жизненную позицию, и социальные моменты в моих фильмах, разумеется, присутствовали. Но из-за цензуры прежде всегда существовал некий незримый барьер, за который заходить было категорически запрещено. Я снимал, имея в виду этот барьер, даже не пытаясь его преодолеть. И потому считаю, что все мои фильмы -- это не более чем незавершенные эскизы. Я не считаю их законченными, потому что слишком многое было намеренно не осуществлено. Как археологические раскопки -- часть того, часть этого... Незавершенная форма. Но надо сказать, что потом я сам стал к этому стремиться. Незавершенность, недосказанность стали моим стилем.

Т.Сергеева. И сейчас, в условиях свободы, вы опять будете снимать эскизы?

А.Рехвиашвили. Знаете, мы оказались в сложном времени, произошла смена сознания, мое поколение как бы ушло в прошлое. И если я стану делать такие же фильмы, как раньше, то они, конечно, будут казаться нелепыми. Сегодня совершенно другое понимание и кино, и жизни.

И я удивлен, почему нет нового кино, это для меня загадка. Я имею в виду не уголовщину и порнографию, а то, что новое сознание должно было бы принести новое понимание сюжета, композиции, ритма, соотношения звука и паузы, музыки и изображения и так далее. Но нового взгляда нет. Всюду старые штампы, старые формы, старые сюжеты. По крайней мере, в тех фильмах, которые я видел.

Т.Сергеева. Это новое кино, новый взгляд вы ждете от молодого поколения?

А.Рехвиашвили. Не обязательно. Молодые режиссеры вполне могут быть профанами.

Т.Сергеева. Каково же ваше собственное понимание языка кино?

А.Рехвиашвили. Ко мне постоянно придирались чиновники в Госкино из-за того, что мои фильмы не соответствовали тем сценариям, которые они утверждали. Я со своими друзьями обычно писал сценарий, который легко принимался, с традиционным сюжетом (хотя не любил сюжет в кино), и заранее знал, что разрушу его, сделаю из него нечто иное -- попытаюсь создать свободную форму. От нас требовалось, чтобы все было связано, разжевано, объяснено. А я снимал ироничные драмы с элементами абсурда, построенные совершенно по другой логике.

А сейчас, когда никто ничего не запрещает, полностью отойти от сюжета невозможно, это не будет принято теми, кто дает на кино деньги. Режиссер не может быть абсолютно свободным, в этом его трагедия, даже в отличие от литератора или живописца.

Т.Сергеева. А в Грузии вы ощущали какое-то противодействие своему кинематографу?

А.Рехвиашвили. Нет. Ни один критик на меня не обрушился, может, потому что мои картины хорошо принимали на фестивалях. До простого же зрителя они практически не доходили -- печатали всего копий 15 -- 20, распределяли их по союзным республикам, а там они мертвым грузом лежали в прокатных конторах. Но зато их смотрели в киноклубах, обсуждали. Я получал невероятное количество писем. Приятно, что скрывать, когда после показа твоего фильма к тебе подходят, благодарят, как это было, скажем, в прошлом году в Иерусалиме. Там мне один человек сказал: "Я вам благодарен и за ваши фильмы, и за то, что познакомился с людьми, ставшими моими друзьями на всю жизнь". Но сам я, откровенно говоря, невысоко оцениваю свои фильмы, мне о них даже неудобно говорить.

Т.Сергеева. Все-таки немного поговорить именно о них хотелось бы. Например, спросить, отражает ли, по вашему мнению, ваш кинематограф грузинский национальный характер?

А.Рехвиашвили. Грузинский национальный характер в моих фильмах, наверное, проявляется, в отличие от некоторых картин студии "Грузия-фильм", в которых проявлялся советский грузинский характер. Госкино СССР, в котором работали неглупые люди, постоянно подталкивало наших режиссеров к созданию фильмов, в которых грузины представали глупейшими оптимистами, что совершенно не соответствовало реальности. На самом деле грузины не такие восторженные идиоты. Это очень сдержанные, застенчивые люди.

Т.Сергеева. В ваших фильмах всегда отчетливо звучат трагичные мотивы.

А.Рехвиашвили. Но сам я не считаю их трагичными. Трагедия -- это жанр античного сознания с непременно присутствующей темой Рока. У нас же нет понятия Рока, значит, мои фильмы скорее просто драмы.

Т.Сергеева. Грустные драмы с обязательной предопределенностью судеб героев...

А.Рехвиашвили. Но это не главное.

Т.Сергеева.Что же тогда главное?

А.Рехвиашвили. Трудно сказать, трудно определить это состояние, любое определение будет неточным.

Все мои герои -- это тихие люди, покорные жизни. Главное для них -- не противиться ничему. Приятие любой жизни. Не участвуя в ней активно, они оказываются включенными в некий процесс, являясь своеобразным примером для других. При этом все герои совершенно разные, да и взгляды одного человека с годами меняются, он по-другому начинает воспринимать то, что происходит вокруг него. Менялся я, менялись и мои персонажи, другими становилось их поведение в опасной, сложной ситуации.

В первом моем фильме -- "Нуца" -- героиня, молчаливая девочка, изнасилованная князем, безропотно смирялась со всем, что с ней происходило. Подчинялась Божественному велению принять насилие как обязательную судьбу. Не возмущаясь, а даже испытывая при этом какую-то внутреннюю тихую радость.

Тема насилия и реакция человека на него стала основной во всех моих фильмах. Но никогда в центре внимания не оказывалась сама смерть. Мы не должны думать о ней. Никогда не буду снимать, как человек умирает от старости. У меня смерть -- это прерванная жизнь. Жизнь!

Во втором фильме -- "Грузинской хронике XIX века" -- сюжет в основном был завязан вокруг насилия духовного, которое может быть страшнее, чем физическое. Это было отражением моего отношения к жизни в Советском Союзе, когда существовало сильнейшее духовное давление, тщательно скрываемое, и неактивное -- подчеркиваю -- неактивное сопротивление. Я вообще против всякой борьбы, против борцов, которые борются с оружием в руках или с проповедью. Это очень существенно: ты активно противодействуешь злу вокруг тебя или просто пытаешься смягчить его, принимая или же пытаясь уйти, отстраниться от него.

"Путь домой" для меня -- это путь к себе. Единственный истинный прямой путь человеческой жизни -- к себе самому... Что до насилия в этом фильме, то оно открывает герою глаза на жизнь, помогает понять себя.

В фильме "Ступень" насилие опять присутствует в форме духовного давления на героя, его окружает атмосфера духовного удушья. А само название "Ступень" я взял у Толстого, у него есть статья "Первая ступень", посвященная вегетарианству, в которой он писал: для того чтобы начать новую жизнь, первое, что надо сделать, это отказаться есть мясо (которое сам он, кстати, ел много лет). Так вот, первая ступень, первый шаг к другой жизни -- это решение уйти от жизни старой. Но надо сказать, что эта самая старая жизнь, та, которой в фильме живут окружающие героя персонажи, просто очаровательна. Бездеятельность, болтовня, надежда на авось... Этот хаос, который царит в душах православных людей и от которого мы никуда не уйдем, всегда будет дорог нашим сердцам, хоть он нас и губит.

Т.Сергеева. В каждом вашем фильме так или иначе возникает тема леса, природы, в которую вписана жизнь героя. Что значит для вас, сугубо городского человека, лес?

А.Рехвиашвили. Я в детстве заблудился в нем, и с тех пор��� сохранилось ���отношение к лесу как к месту, в котором человек блуждает. Лес -- знак вечного поиска, попыток найти свой собственный путь, блуждания и находки. А сам я, когда оказываюсь на природе, чувст���ую в себе что-то языческое, ощущаю неподвижность времени. Именно там приходит понимание, как беспомощен человек в этом мире... Я все время говорю об очень простых вещах, потому что на все смотрю с позиции простых, постоянных истин, сопровождающих человека всю жизнь.

Т.Сергеева. А "Приближение"?

А.Рехвиашвили. Да, этот фильм, сделанный в 1989 году, немножко отличается от всего, что я делал, это своего рода сатира на нашу жизнь. В то время еще невозможно было себе представить, что разрушится Советский Союз, и поэтому в будущем, как я считал, нас ждало полное вырождение. И я снял фильм о распаде человеческой личности, о том, как люди посвящают свою жизнь абсолютно бессмысленной цели, придавая ей огромное значение (в центре сюжета -- семейная тяжба за право обладания домом, от которого остались только стены). На Западе критики называли "Приближение" "Одиссеей о конце коммунизма".

Т.Сергеева. И как эту "Одиссею" приняло начальство?

А.Рехвиашвили. Послало фильм на Мюнхенский фестиваль, беспризовой, но для "Приближения" там сделали какой-то специальный приз. Но я считаю, что фильмы не должны соревноваться между собой. Это унизительно. Они могут просто участвовать в фестивале, и все. Участник фестиваля -- это само по себе почетно, а призы все-таки коммерция, всегда нечестная.

Т.Сергеева. Что же в таком случае делать с законным режиссерским тщеславием?

А.Рехвиашвили. С тщеславием? Не знаю, все мы не без греха, но все же мне кажется, что у меня его почти нет. Это очень вредная вещь -- фестиваль с премиями. За что раньше на Западе давали призы нашим картинам? Если в них было какое-то сопротивление советской власти, мгновенно к картине проявлялось повышенное внимание и она зачислялась в число авангардистских. Это испортило многих. Молодые режиссеры при отсутствии самокритики к своему творчеству начинали считать, что похвала на Западе -- лучшее подтверждение их таланта. А это заблуждение.

Т.Сергеева. А вы самокритичны?

А.Рехвиашвили. Да. И при этом я ценю мнение близких мне людей, если вижу, что им не понравилось, очень переживаю.

Т.Сергеева. Собственная ваша жизнь тоже под контролем? Планируете ее, пытаетесь все рассчитать, организовать или во всем полагаетесь на случай, на судьбу?

А.Рехвиашвили. Конечно, есть желание, чтобы все сложилось так, как хочется. Но это именно желание, а не план. И если раньше в какой-то степени мне удавалось осуществлять, что хотел (я человек организованный), то сейчас это просто невозможно -- и силы не те, и желаний меньше.

Т.Сергеева. А чем любите заниматься в свободное время?

А.Рехвиашвили. По-моему, ничем, и это замечательно. Иногда рисовал.

Т.Сергеева. Кадр тоже сначала рисуете?

А.Рехвиашвили. Раньше -- да, перед съемкой обычно делал какие-то эскизы разной крупности, а сейчас держу все в голове.

Т.Сергеева. Вообще-то импровизируете на съемках?

А.Рехвиашвили. Да. Сценарий, каждая сцена, конечно, проработаны заранее, но когда прихожу на площадку, то все приспосабливаю к живой среде, потому что всегда снимаю в естественных интерьерах. А среда может совершенно по-другому заставить снимать, она вынуждает приспосабливаться к ней.

Т.Сергеева. Какие требования вы предъявляете к вашей творческой группе?

А.Рехвиашвили. Не только чтобы она состояла из талантливых, но и хороших, умных людей, которые понимали бы свою задачу. Чем больше людей пытаются свое "Я" утвердить в фильме, тем получается хуже.

Т.Сергеева. Даже если это актер?

А.Рехвиашвили. Тем более, если это актер. Если дать ему возможность разыграться, он нарубит дров. Обычно я объясняю актеру задачу, но не показываю, мне обязательно нужно определенное состояние, а не просто рисунок поведения. Хорошие актеры умеют это делать.

Т.Сергеева. В ваших фильмах жизнь всегда течет неторопливо, а вы какой человек? Такой же несуетливый?

А.Рехвиашвили. Жизнь течет неторопливо, но неспокойно и тревожно, так же живу и я сам. В какой-то степени каждый фильм -- это портрет режиссера, часть его души.

Т.Сергеева. Ваши дети пошли по вашим стопам?

А.Рехвиашвили. Дочка Нино -- ей уже семнадцать -- окончила школу, хочет быть художником-модельером. Сыну Рати -- двадцать, он учится, к сожалению, на режиссерском факультете в Грузии.

Т.Сергеева. Почему "к сожалению"?

А.Рехвиашвили. Сейчас трудно понять, что он будет делать в дальнейшем. Кажется, эпоха кино в Грузии окончилась. Но как бы мне хотелось ошибаться...