Юбилейные обрывки

Пушкинский год. Его мне надо засчитать за пять. Если не за де- сять -- ведь для меня все началось года два назад, если не больше. Ни покоя, ни сна. Добро бы дело было в моем энтузиазме, так ведь нет: я умею работать только медленно и по очереди -- одно дело, затем другое, потом третье и т.д. А тут нужно десять сразу и -- сейчас. Наш известный обычай -- подходит дата, на нее выделяются средства, но дают их (тебе, институту, издательству) лишь в самый последний момент, а сделано все должно быть позапозавчера. От телефонного звонка берет дрожь: неужели опять надо что-то организовывать, куда-то ехать, где-то выступить, что-то срочно написать, отредактировать, отрецензировать?.. Объемистых тетрадей, условно именуемых дневником, у меня больше десятка (с 70-х, кажется, годов), и вот 1998 год уместился весь на двух страницах. Столько же страниц -- 1999-й. И что на них? Какие-то обрывки. Про юбилей -- наперечет, юбилей-то я, в сущности, не видел, он прошел мимо меня. Несколько случайных впечатлений записаны двумя-тремя строками, а то и словами; сегодня и сам не сразу пойму: про что, о чем, что имел в виду? Вроде Маяковского ("Облако в штанах"), который ночью, проснувшись, записал обгорелой спичкой на коробке "единственную ногу", а потом мучился, что это за нога и как она сюда попала. Кое-что удалось с грехом пополам "расшифровать".

Радио России, викторина "Наш Пушкин" (кажется, так). Каждая передача начинается звуковым коллажем из пушкинских цитат, нахлестываемых друг на друга и произносимых разными голосами (по всему судя, голосами сотрудников редакции -- на актеров денег нет). Из пушкинских этих цитат запомнилась особенно одна: "Я люблю вас, я люблю вас, Ольга!" -- сочинения, кажется, Модеста Ильича Чайковского.

В другой передаче, уже по ТВ, ведущий сообщает: "Как известно, Пушкин сказал: "Все мы вышли из гоголевской шинели!" Просто какие-то иностранцы. А что делать? Пригласить для консультации специалистов -- денег нет, вот и крутятся журналисты сами, и какой с них спрос, ведь Пушкин не их профессия.

Говоря строго, профессия журналиста -- полузнание. Понемногу обо всем. Ну и пусть, иначе он не журналист, а кто-то другой. Но почему в руках профессионального полузнания судьба культуры?

Мне ответят: ах, тебе нравится, когда судьба культуры в руках партийного функционера, тебе по душе идеологическая диктатура? (Другого разговора, другой логики я в подобных случаях не встречал.) Нет, не нравится. А вам ближе диктатура денег? Иного функционера можно уговорить, в крайнем случае обмануть, а деньги не обманешь и не уговоришь. И перестаньте говорить о любви к свободе.

Нынче модно толковать о профессионализме. "Взрыв дома был организован высокими профессионалами", "высокопрофессиональный киллер" ("убийца" не говорят, это некорректно и несовременно). А недавно по телевизору слышал диалог (привожу по памяти, но за смысл ручаюсь).

На эстраде ты вживую поешь?

Ты что?! Я же профессионал. Конечно, под "фанеру"!

Понятие переосмыслено фундаментально, до наоборот. Настоящая культура по законам рынка существовать не может и не должна. Это не я сказал, это только что заявил Жак Ширак, честь и слава ему.

Но вот что замечательно. В той самой викторине о Пушкине приняло участие огромное количество людей со всех концов страны. И с каким энтузиазмом, сколько чистоты, любви, душевного участия, какой массовый порыв! Нет, наш народ ничем не возьмешь. Да, его можно обмануть на ваучерах каких-нибудь или "пирамидах", но в главном не собьешь.

"Служба "Мнение" провела телефонный опрос в связи с юбилейным пушкинским годом. Вопросов было несколько. Наибанальнейший из них: "Кто самый великий русский поэт?" Вот как распределились симпатии респондентов (1040 человек):

Пушкин -- 75,6%

Лермонтов -- 3,6%

Есенин -- 2,4%

Другие имена -- 2,6%

Затрудняюсь ответить -- 14,8%"

("Известия", 13 февраля 1999 года).

(Для интереса: сходный опрос был в свое время -- из рассказа, кажется, А.Кончаловского -- проведен среди русских и французских крестьян: кто самый великий поэт у тех и у тех? У русских, натурально, Пушкин. У французских -- ни одного имени.)

"Симпатии респондентов", отдавших свои голоса Пушкину, возмутили Юрия Богомолова, прокомментировавшего приведенные результаты опроса в том же номере "Известий" ("Россия -- страна одного поэта..."): "Устроены мы так, что ли, что нам непременно нужно Первое лицо, а остальных выстроить по ранжиру... Нам иногда кажется, что тоталитаризм -- это то, что вокруг нас... а он, судя по всему, уже давно внутри нас, он в нашем сознании... Художественное сознание, между тем, -- это, можно сказать, народное подсознание. И вот в нем, как выясняется, находится место только для одного достойного поэта... Пушкин -- великий поэт, кто спорит, но зачем же на нем "зацикливаться"?.."

На мере компетентности Юрия Богомолова в вопросе о том, что такое Пушкин для России, я останавливаться не буду -- эта мера никак не соответствует апломбу. Меня интересует другое. Юрию Богомолову не нравится то, что людям больше всех нравится Пушкин, он хотел бы внушить им, что у них должны быть более разнообразные вкусы. Ему не по душе, что людям одно нравится больше, чем другое, хотелось бы, чтобы все нравилось одинаково, чтобы "по ранжиру" были все -- и никаких "Первых лиц". Он просто не знает, что ему делать с таким народом. Можно было бы посоветовать сменить народ, но ведь любой, в сущности, человек устроен, в общем, так же: одно ему нравится, другое нравится больше, и во всех областях подобных отношений есть большинство и есть меньшинство, это дело обычное. А если это не по душе, то надо уж не народ менять, а человечество. Как это сделать -- можно спросить у творцов знаменитых утопий, проектов идеального государства, а лучше всего -- у Великого Инквизитора.

Вообще говоря, идеал нынешних любителей "свободы и равенства" -- отсутствие вертикального измерения. То есть чтобы лестницу ценностей положить плашмя.

Когда-то В.О.Ключевский в известной речи о "предках Евгения Онегина" сделал новеллистически блестящий экскурс в историю России, начиная с прадедов и дедов пушкинского героя. Дойдя до эпохи "старших братьев" Онегиных, он сказал: "Отцы не знали Россию и игнорировали ее; дети продолжали не знать ее, но перестали игнорировать -- и в результате решили, "что это была "грубая толща", как назвал Сперанский русскую действительность, которая никак не хотела сдвинуться с места, как ее ни толкали. Они... чувствовали, что... нужны не та подготовка, не такие знания и навыки... что надо переучиваться и перевоспитываться... Тогда люди, сделавшие это открытие... произнесли над ней (Россией. -- В.Н.) отлучение от цивилизованного мира за то, что она не давалась их пониманию без изучения..." (курсив мой. -- В.Н.).

Это было сказано ровно сто лет назад, в 1899 году. А как будто сегодня. Наши "реформы" задуманы и проводятся как раз такими в большинстве своем людьми, которые, не зная и, главное, не желая знать страну, где живут, лезут со своими абстрактными мерками. Чуть что этим меркам не соответствует -- ноют о тоталитаризме. Недовольны, что страна "не дается их пониманию без изучения".

Почти половина заметки Юрия Богомолова занята цитатами из И.Бродского (беседы поэта с Соломоном Волковым). Из контекста ясно, что авторитет Бродского для автора заметки вне конкуренции: раз сам Бродский сказал, стало быть, и я прав. Та же логика, что у любого другого человека: чье-то мнение нравится меньше, чье-то больше, а кто и вовсе "Первое лицо". Так за что же кидаться на народ, у которого тоже есть "Первое лицо"? Ведь народ -- тоже личность, как и Юрий Богомолов, и даже несколько больше.

Я ценю поэтический гений Бродского чрезвычайно, но суждения его о России и ее культуре, приведенные в заметке, столь же чрезвычайно поверхностны, в силу невероятной политизированности. Что делать? И таланту, и гению не возбраняется нести порой чушь, которая у них может выглядеть блестяще. Толстой изничтожал Шекспира, так что же, петушком бежать за Толстым? Или, предположим, "Мастер и Маргарита". Вот я возьму да и ляпну, что это, мол, средний романчик и если есть в нем что занятное, так это, пожалуй, только кот, и сошлюсь на мнение весьма крупной личности нашего времени -- Надежды Яковлевны Мандельштам, произнесшей сие суждение при мне и, кажется, в ответ мне... Нет уж, лучше своей головой думать. А "мнение народное" надо, как это у Ключевского, не "отлучать", а "изучать". Но это хлопотно.

Очередная телепрограмма Леонида Парфенова (настоящий журналист, легкий кавалерист по всем вопросам) -- "Живой Пушкин". По ряду биографических и иных признаков человек, о котором идет речь, на Пушкина очень похож, однако собрание сочинений Пушкина, в частности его стихи, написал, вероятно, кто-то другой.

Но это побочное впечатление. Главное же: эффектно, динамично, школьно-популярно и... солидно; то есть сразу видать, какие большие бабки вложены.

Одно из самых печальных впечатлений от юбилея -- вручение Президентом "медали Пушкина" деятелям культуры, среди каковых оказался и я. Конечно, большая честь находиться в компании И.Архиповой, В.Федосеева, Б.Покровского и других замечательных и знаменитых людей; большинство же было незнаменитых -- работники образования, библиотек, музеев, бескорыстные подвижники, которые тихо, непублично, незаметно и за гроши делают свое великое дело, дело благотворительности нищих. И вот, признаюсь без стеснения, я до последнего момента думал: неужели вместе с государственной наградой не вручат каждому хотя бы по тыще... рублей?

Нет, не вручили. Они так остались довольны.

Одна из радостей, которыми я обязан юбилею, -- ежегодный (февраль) Пушкинский театральный фестиваль. Он возник семь лет назад благодаря творческой энергии Владимира Рецептора и энтузиазму людей благословенного города Пскова. Каждый раз неделя, а то и больше бешеной работы: "лаборатория" -- доклады, разборы, критика, сшибки и стычки мнений, взглядов, мировоззрений, а самое главное -- три спектакля в день!

Среди них всякое. Да, случается порой и скучно, и тошно, но сколько же бывает яркого, свежего, смелого, умного, чистого! Об этом, может, успею написать особо.

Что такое театр Пушкина? Это ведь до сих пор загадка. А вот здесь, в Пскове, порой посещает мысль: вдруг что-то и откроется, ибо что-то явно происходит... в некоторых спектаклях. И далеко не часто в столичных и прославленных.

Ах, русская провинция, слава тебе, надежда наша!

А самое светлое впечатление -- то, что в пушкинском юбилее, при всех огрехах и уродствах, которыми он обязан "хозяевам культуры", была все же -- с народной стороны -- некая чистота духа. Даже раздражение людей -- мол, некуда от Пушкина деваться, отвяжитесь, перекормили и прочее -- прекрасно и уместно. Это такт и вкус народа инстинктивно сопротивляются безвкусию и бестактности профессионалов масскульта и шоу-бизнеса.

"6 июня 1999. В сущности, с конца 1996 года почти ничего не записывал. Жизни не было: только работа. А когда юбилей пройдет -- что будет? Неужели -- как после 8 марта? И не покажется ли мне это безумное, на износ, время самым счастливым?"