Старый замысел

Стало уже традицией накануне открытия ежегодного фестиваля архивного кино «Белые Столбы» обращаться к ведущим режиссерам отечественного кино с рядом вопросов по тем или иным проблемам. Тема этого года — «Непоставленный фильм». В истории кино осталось много задуманных и непоставленных картин. Сергей Эйзенштейн не создал фильм о Ферганском канале, Александр Довженко не экранизировал «Тараса Бульбу», Карл Теодор Дрейер не перенес на экран жизнеописание Иисуса Христа, Лукино Висконти не снял Брижит Бардо в роли Одетты Сван, а Глеб Панфилов — Инну Чурикову в большой ленте о Жанне д`Арк. Подобных примеров великое множество. Мы предложили нескольким режиссерам рассказать о тех кинозамыслах, которые так и остались неосуществленными.

Вадим Абдрашитов

У меня — стучу по дереву! — не было замысла, отложенного навсегда по тем или иным причинам. Практически все, что хотел, я снимал. Во ВГИКе мне предложили защищать диплом курсовой работой «Остановите Потапова». Зато потом очень долго искал сценарий для полнометражного дебютного фильма. Это был тяжелый год, самое время снимать, а я сижу без работы, без зарплаты. В конце концов один сценарий мне понравился — автором оказался Александр Миндадзе. Так началось наше сотрудничество. После первого фильма все, что задумывали, нам удавалось осуществить, хотя, случалось, откладывали сценарии на год, на два. Так в свое время отложили «Парад планет», который собирались снимать после «Охоты на лис». Помешало, как ни странно, то, что началась советско-афганская война. Цензоры сказали: «Не надо, сейчас не время». Но через два года мы к этому замыслу вернулись.

Есть поговорка: «Охота пуще неволи». Когда очень чего-то хочется, главное — желание. Кино снимать — дело трудное, и если нет большого желания и готовности все преодолеть, то лучше не браться. Мы с Миндадзе работать хотели. И даже когда нам говорили, что совершенно невозможно запуститься с таким сценарием, как, например, «Остановился поезд», все равно стояли на своем. В результате благодаря Господу, обстоятельствам, людям, помогавшим нам, мы все же запускались. И так было каждый раз — с чрезвычайным трудом пробивали сценарии и сами картины, просто особо об этом не рассказывали, потому что считали (да и до сих пор считаем), что «пробивание» сценария, борьба с редактурой, прохождение цензуры — это неизбежные этапы работы над фильмом, иногда растягивающиеся на много месяцев, как это было с «Парадом планет». Очень долго сдавали мы и «Охоту на лис», с которой имели достаточно неприятностей, весьма серьезных. Но ее спасли. И это — тоже работа над картиной.

А сейчас нам пришлось отложить (непонятно, на какой срок) последний наш замысел — большой фильм под названием «Другие времена», технологически чрезвычайно сложный. Он требует больше денег, чем мы предполагали. Жаль, если его так и не удастся снять. И тревожно, если это не случайность…

Георгий Данелия

Интересно, что во ВГИКе для диплома я хотел взять «Русский характер» Алексея Толстого, лет через пятнадцать собрался ставить «Преступление и наказание», потом «Хаджи-Мурата». Но каждый раз что-нибудь мешало мне делать драматические вещи. «Преступление и наказание» даже утвердили в Госкино, но все решил случай. Как-то в Болшево я сидел в холле, читал Достоевского, в это время мимо проходил Лева Кулиджанов, увидел у меня в руках книгу, спросил, что читаю. Ответил, что «Преступление и наказание», что собираюсь снимать. Лева очень огорчился, сказал, что всю жизнь мечтает экранизировать этот роман. А у меня, может быть, оттого, что я в этом материале «варился», жил в мире Достоевского, было тогда очень тяжело на душе, настроение хуже некуда. Наверное, поэтому, услышав слова Левы, я вздохнул с облегчением: «Так снимай!»

И надо сказать, теперь ничуть об этом не жалею! Сама судьба все время распоряжалась так, чтобы я снимал именно то, что снимаю. Помню, как умный критик Маша Шатерникова, когда узнала, что я хочу экранизировать «Поединок», сказала: «Я очень расстроена. Ты, конечно, сделаешь хорошую картину, может быть, даже очень хорошую, но «Поединок» так же хорошо сняли бы и Климов, и Панфилов, а такие фильмы, как «Я шагаю по Москве», «Не горюй!» и «Мимино» можешь делать только ты.

Единственное, о чем жалею, — я не экранизировал «12 стульев», как собирался после «Я шагаю по Москве». Остапа должен был играть Владимир Басов. Фильм даже закрепили за мной, но что-то не сложилось, и меня уговорили отложить съемки. И, как часто бывает, со временем к замыслу остываешь, азарт проходит, возвращаться к неосуществленным планам уже не хочется. И через семь лет я отдал свою заявку Гайдаю. Но до сих пор уверен, что молодой Басов сыграл бы блестяще! Он тоже жалел, что не сыграл Бендера. Это мог бы быть очень смешной фильм.

Лев Кулиджанов

Я стал вспоминать, какие из замыслов не удалось осуществить, и вдруг оказалось, что их было очень, очень много! Первый относится к моей совместной работе с Яшей Сегелем. Какой же это был год? Наверное, 1957-й.

Мы написали либретто сценария «Париж, ты помнишь?» — историю любви русской девушки (думали, что ее сыграет Ирина Радченко) и молодого француза, которые познакомились в концлагере, бежали из него с группой других заключенных и в конце концов остались одни. Мы напридумывали Бог знает что. Скрываясь от всех, наши герои шли через какую-то европейскую страну (сейчас уже не помню, какую), их где-то приютили, а потом кончилась война, и они расстались. Девушка вернулась в Советский Союз, молодой человек во Францию. В финале, спустя годы, героиня, уже доктор наук, приезжала в командировку в Париж и находила там своего любимого.

По поводу этого замысла мы специально встречались с Жоржем Садулем и Луи Дакеном. В результате ничего у нас так и не вышло, но, видимо, сюжет носился в воздухе — позже я не раз видел фильмы с похожими историями. И почему-то не особенно жаль, что не снял «Париж», гораздо больше жалею о другом замысле. После «Отчего дома» я вместе с Будимиром Метальниковым написал что-то вроде сценария, который назывался «Повесть о матери», — историю женщины, счастливой матери двух маленьких детей, которая отвозит их к бабушке в деревню, так как собирается с мужем в отпуск в Крым. Но начинается война, мужа забирают в армию, и она, проводив его, бросается за детьми. Едет на запад, а навстречу ей откатывается Красная Армия. В пути все время что-то происходит: то последний поезд уходит, то еще что-то, и когда наконец она добирается до деревни, то никого не находит — одно пепелище. Все дальнейшее — поиски ребят. Ей помогают люди, мешают разные обстоятельства. Война! И еще нашу героиню мучают видения: стоит ей закрыть глаза, как перед ней возникают картины мирной жизни, ее маленькие дети. Завершается все тем, что в одной из деревень она находит на пожарище двух малышей, бежит к ним и вдруг видит, что это чужие! А девочка уже «узнала» в ней маму и тянется к ней. Мальчик-то все понимает, но не спорит с сестрой. И женщина принимает чужих потерявшихся детей, как своих. Вот такой финал. «Забодали» сценарий еще на студии. Восстала редактура. Видения им страшно не нравились (позже, когда я впервые смотрел «Иваново детство», я невольно вспомнил свою «Повесть о матери»). А тогда редакторы все раскритиковали — то не так, это не так. Фильм не состоялся. И так мне сейчас жаль, что я не поставил его!

Потом мы взялись с Валей Ежовым за сценарий «Генерал Лукьянов» (предполагалось, что генерала сыграет Сергей Лукьянов, замечательный актер, милый, хороший человек). Советский солдат в Германии влюбился в девушку-немку. Его «застукали», по приказу он подлежал расстрелу, но вмешался генерал Лукьянов, хотя прекрасно понимал, что спасает солдата ценой собственной карьеры. Так и произошло — его арестовали, разжаловали, зато мальчишка остался жив.

Почему сценарий в результате не состоялся, честно говоря, уже не помню. Позже Валя на этот сюжет написал пьесу, она шла во МХАТе. А после фильма «Когда деревья были большими» мы с Колей Фигуровским стали обдумывать «Тиля Уленшпигеля». Сценарий так и не собрались писать, но придумали много чего. До сих пор помню финал: простор, Тиль и Неле идут по краю необозримого поля, а вдали едет вполне современный поезд. Эта история вечна. Я «Тиля Уленшпигеля» любил с детства. Еще во ВГИКе пробовал ставить его на площадке. Маренков играл Клааса, Вадик Захарченко — Тиля, Нина Меньшикова — Неле. Но получилось, кажется, не очень удачно. Герасимов совершенно справедливо ругал мое режиссерское решение за то, что я придавал всему некую картинность. Тиль стоял, расставив ноги и раскинув руки, другие актеры жестикулировали. Все было не «по школе». Но Герасимов ругать меня ругал, а пятерку все-таки поставил!

Такой интерес к «Тилю» объяснялся, видимо, тем, что трагедия Тиля в то время была особенно понятна. Меня она тоже коснулась — я ведь был сыном «врагов народа». Родителей в 37-м репрессировали, мать потом вернулась, отец — нет.

Кстати, во ВГИКе меня едва не отчислили с первого курса за постановку на площадке «Казаков» — это был немыслимый ком ерунды. Разумеется, крайне неосторожно было сразу брать такой сложнейший материал. Теперь-то я понимаю, что «Казаки» вообще не для кино. А тогда спас меня «Хаджи-Мурат», сцены из которого я поставил после «Казаков», и меня во ВГИКе оставили, хотя потом неоднократно и по разным поводам пытались отчислить. Помню, заведующая учебной частью как-то возмутилась: «О Господи! Этот Кулиджанов так и окончит институт в отчисленном состоянии!»

К «Хаджи-Мурату» я собирался вернуться позже, но все откладывал, а потом узнал, что его решил ставить Гия Данелия в студии Григория Чухрая (сценарий он написал вместе с Расулом Гамзатовым). И Гия попросил меня уступить ему, напомнив, как в свое время уступил мне. Я не стал спорить.

А знаете, в чем мне уступил Данелия? Я долгие годы не решался ставить «Преступление и наказание». Помог случай. Однажды приехал в Болшево, и первым, кого встретил, был Гия с книгой в руках. Я спросил, что это он читает. «Преступление и наказание». Думаю, не поставить ли мне?«Представляете? «Не поставить ли мне?» А я-то столько лет мечтал о Достоевском! Конечно, тут же стал просить его отказаться и, получив согласие, поехал в Госкино подавать заявку. Сразу же выяснилось, что есть еще желающие, от Володи Венгерова до Георгия Товстоногова. Все мне стали звонить, спрашивать, действительно ли буду экранизировать Достоевского, может, передумаю?

После «Преступления и наказания» я хотел ставить «Село Степанчиково» со Смоктуновским в роли Фомы Опискина. Подобрал и других актеров, но никак не мог найти такой сюжетный ход, чтобы «выкинуть» племянника, от лица которого идет рассказ. Он мне страшно мешал, я «поворачивал» его и так и сяк — не мог с ним справиться и всё! А потом узнал, что «Село Степанчиково» собирается делать Лариса Шепитько, и, естественно, отступился. Но она почему-то не сняла. Жаль. Так и нет у нас хорошей экранизации «Села». Мне, например, мхатовский фильм-спектакль поперек души. То, что играл замечательный актер Алексей Грибов, никакого отношения не имело к тому, что написал Достоевский! О «неслучившихся» фильмах я мог бы вспоминать еще долго, ведь иногда проект даже запускался, но замысел оказывался настолько измененным, что его вполне можно назвать неосуществленным. Так произошло с документальной картиной о космосе «Звездная минута». У нее трудная судьба — по указанию военных ее не хотели выпускать, хотя никаких тайн я не выдавал. В конечном счете я дошел до начальника Генерального штаба, потому что ни один из его подчиненных не рискнул поставить свою визу на разрешении. «Звездная минута» вышла, но особой радости мне не принесла, замышлялась-то совсем другая картина — о героизме человека. Подумайте только, он впервые сел в кабину космического корабля! Впервые улетал так далеко от привычной Земли с ее облаками, лесами, полями. Мне хотелось сделать философское киноэссе. Написать его мог бы разве что Данте. Но Данте, к сожалению, давно умер. Я спрашивал авторов сценария: «То, о чем вы написали, подтверждается киноматериалом?» «Да, да, все подтверждается!» Но когда я начал работу, то выяснилось, что все чистая фантазия и никаких материалов нет. Правдами и неправдами стал собирать их буквально по крохам. В результате получилось совсем не то, что хотел. А сегодня эта картина вообще не имеет никакого значения — весь тот материал, которого я так и не смог добиться, теперь доступен любому режиссеру. Но я никого не виню в этом.

Вообще, многое я не снял, потому что когда стал председателем Союза кинематографистов, времени на съемки уже не оставалось. У меня даже замыслов тогда никаких не было. Двадцать один год занимался в основном проблемами Союза, и за все это время сумел поставить всего три фильма: «Звездную минуту», «Преступление и наказание» и телефильм «Карл Маркс. Молодые годы», который прошел с гигантским успехом и из-за которого я совершенно расплевался с немцами. Они негодовали, говорили, что это буржуазная картина. Даже прислали на меня «телегу» на семнадцати листах!

Напоследок хочу вспомнить еще о двух своих непоставленных фильмах. Причем об одном я даже не знал, что мог бы его снять. Помню, как-то встретил в Союзе Дунского и Фрида и сказал им: «Ах, братцы, как мне понравился ваш сценарий „Жили-были старик со старухой“!» Они смущенно переглянулись:

«А знаешь, мы ведь, когда его писали, мысленно представляли тебя в роли режиссера». Поставил его Григорий Чухрай. Гриша, конечно, был большой режиссер и хороший человек (с глубоким почтением отношусь к его памяти), но в моем представлении фильм мог бы выглядеть несколько иначе. Чухрай, например, на роли старика и старухи взял настоящих красавцев. А ведь все дело было в том, что старик в сценарии сначала был так себе, ерунда какая-то, но по ходу действия «вырастал». У Чухрая он уже с самого начала был героем, а это, как мне казалось, не так интересно.

От другой картины я отказался сам, даже не читая сценарий Будимира Метальникова, что было моей ошибкой. Но я понял это слишком поздно — когда все-таки его прочитал. Фильм «Алешкина любовь» был снят другим режиссером…

Игорь Масленников

У меня мало невоплощенных замыслов. Выбрав сценарный материал, литературный первоисточник, я всегда старался добиться, чтобы фильм состоялся. Правда, в те времена, то есть в мои ранние годы это было не так уж трудно. Лишь единожды не удалось реализовать задуманное. Что, кстати, оказалось судьбоносным.

Я окончил режиссерские курсы, мастерскую Григория Михайловича Козинцева, сделал пару картин — молодежную и детскую, а затем познакомился со знаменитым тогда журналистом Юрием Черниченко, главным знатоком деревенских проблем. Он написал сценарий, который назывался «Целина». Черниченко, окончив университет, оказался на целине именно в те годы, когда начиналось ее освоение, и написал о том, как все на самом деле было, написал честно и жестко. Сколько было совершено агрономических ошибок, сколько погибло людей…

Тогда я мечтал о создании политических фильмов и работу над «Целиной» считал большой своей удачей. На волне той «перестройки», которая тогда называлась «оттепелью», она могла быть принципиальной и нужной. В хрущевские времена мы были полны энтузиазма, нам казалось, что вот-вот начнется новая жизнь. Но Хрущева сняли, к власти пришел Брежнев. Сценарий был утвержден на «Ленфильме», его отправили в Москву, в Госкино. И там он застрял намертво.

Мы бились, пытаясь узнать, в чем причина, никак не могли понять, почему этот патриотический, честный фильм не проходит, пока кто-то из чиновников не сказал: «Слушайте, ребята, бросьте вы это дело! Во времена целины Первым секретарем ЦК Казахстана был Брежнев. Поняли?» И именно тогда я дал себе слово ни при каких обстоятельствах не заниматься в игровом кино сиюминутными проблемами. Эта первая неудача, моя непоставленная картина, решительнейшим образом повлияла на всю мою творческую биографию. Фильмов «на злобу дня» я избегал всю жизнь, благополучно причалив к «главному берегу» — снимаю кино о людях, о добрых чувствах.

Неудачи подстерегали меня именно тогда, когда я все-таки поддавался искушению. Пример — фильм «Продление рода», который был задуман еще в советские времена. Мы, авторы фильма, считали, что совершаем невероятно смелый поступок, снимая картину о том, как гибнут монастыри и храмы в России. С дрожью пера писали гневные фразы типа: «Отдать их Епархии, она сразу бы привела все в порядок». Писали и думали: «Пройдет это или не пройдет?»

К юбилею 1000-летия Крещения Руси фильм был готов. Но случилось так, что к этой дате Русская Православная Церковь заняла почетное место в самой системе власти, как было в прежние века. И мы со своею храбростью и решительными заявлениями выглядели просто смешными. Бороться стало не с кем! Вот так в очередной раз отомстило желание внести в игровое кино некую «злободневность».

Александр Митта

У меня нет чувства, что я не поставил главный фильм своей жизни. Наверное, это мой недостаток, но у меня нет той сверхзадачи, которая, как считается, должна быть у серьезного художника, нет такой четкой цели, которую вижу у Сокурова, такой бескомпромиссной творческой и нравственной позиции, которая есть у Германа.

Я просто люблю свою работу, жизнь в кинематографе мне кажется более яркой, чем за пределами съемочной площадки. Когда не снимаю, то все вокруг серое и унылое, когда начинаются съемки, сразу оживаю, даже молодею. Есть такие организмы, которые нуждаются в волнениях, им нужны страсть, отчаяние, радость. Все это мне дает кино, оно заполняет меня настолько, что, приступая к очередным съемкам, забываю про все прежние замыслы. Желание пробивать что-то еще, заниматься чем-то другим просто пропадает. Я полностью поглощен конкретной работой, и этого достаточно. Я «внутри» картины, и все для меня измеряется ее масштабом. Сценарии пишу довольно быстро, легко — первый вариант за месяц. Это же удовольствие — сочинять. Не то что снимать. Ведь только сейчас я, «потершись» на западных студиях, приобрел какую-то кинематографическую культуру и научился продуманно организовывать съемочный процесс. А раньше все было на интуиции и на нервах. У нас мало кто по-настоящему владеет профессией режиссера. Хороший профессионал Рязанов — я очень многому у него научился, когда смотрел, как он снимает. Эфрос, имея за плечами большую театральную культуру, тоже работал как профессионал высокого класса — разумно, ясно, четко. То же могу сказать и о Михалкове.

Обычно, если удается достать деньги и у сценария складывается «съемочная» судьба, я начинаю его переделывать, «уплотнять», пока наконец он не превратится в то, что можно снимать. Но очень многие сценарии все же остаются непоставленными. У меня таких двадцать шесть.

После «Затерянного в Сибири» я уехал на Запад, стал профессором, преподавал в Гамбургском университете и на вольных университетских хлебах за шесть лет написал одиннадцать сценариев, ни один из которых поставить не удалось. А среди них, на мой взгляд, был и очень удачный — по «Вишневому саду», оригинальная, серьезная кинематографическая работа. Чеховский текст я сохранил слово в слово. В центре всего видимый, а не «засценный», как в пьесе, вишневый сад. Вернее, люди в окружении сада. А потом они вырубили его и сами погибли, потому что стали, как пни. Это был романтический сценарий, и мог бы получиться забавный фильм. Французы обещали поддержать проект, но за неделю до голосования было принято решение не давать кредиты на российские фильмы, и все рухнуло. Может быть, если бы я подождал еще, то сумел бы добиться финансирования в России, но не люблю застаиваться — проходит время, и желание снять фильм перегорает. Если сразу не начинаю снимать, то сажусь писать следующий сценарий, а предыдущий уходит, уплывает в глубины памяти. Редко случается, чтобы я вернулся к неосуществленному замыслу. Кстати, так произошло с «Границей». Сценарий лежал у меня без движения год, я уже начал писать другой, но совершенно неожиданно снова заинтересовался «Границей». Мне пообещали ее финансировать, и именно ее я и сделал после долгого перерыва.

Я заметил, что каким-то образом неосуществленные идеи со временем перетекают в другие сценарии, которые пишешь. Не отдавая себе в том отчета, достаешь старые замыслы из «архива» памяти. Так я долго мечтал о фильме, действие которого происходило бы в вишневом саду. А через несколько лет мой вишневый сад трансформировался в тайгу — появился фильм «Граница. Таежный роман». А болото в тайге заменило мне озеро, о котором я тоже очень долго думал, все прикидывал, в какой бы фильм его «поместить».

Или был у меня сценарий про маленького беспризорного мальчика, судьбой которого заинтересовалась семья английского бизнесмена. Поставить его пока не удалось. В «Границе» нет детей, но следующий мой фильм уже обязательно будет о судьбе ребенка. Так что многое из того, о чем хочешь рассказать, в конце концов да и появится в каком-нибудь твоем фильме!

А из нереализованных больше всего жалко сценарий про гениального польского скрипача и композитора XIX века Генриха Венявского. Мне его заказали поляки. Получилась романтическая история, в которой было множество забавных моментов, в том числе я придумал Венявскому спутника — Ангела (роль написана специально для Даниэля Ольбрыхского). Венявский с детства отличался абсолютной беспечностью, а в юности стал просто беспутным — холодным красавцем, сводящим с ума коронованных дам Европы. Но Мусоргский утверждал, что видит за плечами Венявского Ангела-хранителя. И вот Ангел, которого я «приставил» к Венявскому, пытается удержать своего подопечного от безумств, но вскоре сам попадает под его влияние и не только не противостоит всем этим шалостям, но даже покрывает их. Ангела «разжаловали» и бросили в ад — в Сибирь, к колодникам в рудники. Оставшись без своего друга-хранителя, Венявский катится вниз и вскоре смертельно заболевает. Ангел спешит к нему, чтобы подарить свое чудесное перо, которое должно исполнить предсмертное желание героя. И оно исполняет — спасает его от ада. Вот такая история. На словах кажется едва ли не глупо, но в изображении могло бы быть так красиво! Представьте — больница для бедных, за окном снежная буря, вдруг рамы распахиваются, в комнату врывается снег, клубится в огромной палате, постепенно покрывая все. И по этому снегу идет Ангел, прижимая умирающего Венявского к груди, превращая его в ребенка, который улетает на небо… Да, могло бы получиться интересно. Кроме всего прочего это был бы рассказ о русской музыкальной культуре середины — конца XIX века (Петербург, где оказался Венявский, был ее центром), когда сложилась совершенно фантастическая ситуация — одновременно работали Чайковский, братья Рубинштейн, Мусоргский, Римский-Корсаков. Существовал замечательный Императорский оперный театр. Венявский, получающий огромные гонорары, был еще и скрипачом в квартете, в котором сам великий князь играл на виолончели.

Но рассказ обо всем этом не должен был быть академичным. Мне хотелось показать «могучую кучку» русских композиторов как сообщество живых ребят, которые писали прекрасную музыку и при этом умели веселиться, ходили по кабакам, по игорным домам и ничего страшного в этом не видели.

Я работал над сценарием с большим удовольствием, но вскоре узнал, что фонд Венявского, который мне его заказал, только прокручивает деньги и никакой фильм на самом деле снимать не собирается. Для них главное, что по отчетам далекий российский режиссер что-то делает, работа якобы идет, деньги крутятся. И все в порядке!

Слава Богу, все права на мой сценарий остались у меня, и не исключено, что когда-нибудь я его все-таки поставлю.

Александр Прошкин

Мой учитель Николай Павлович Акимов однажды сказал: «Хорошо бы написать мемуары, а потом прожить жизнь». Примерно так же выглядит соотношение наших идей и замыслов и реально осуществленных проектов.

Последние несколько лет я имел счастливую возможность работать с выдающимся писателем и кинодраматургом Фридрихом Горенштейном над экранизацией его романа «Под знаком тибетской свастики» — сценарий «Унгерн» закончен почти два года назад. Совсем недавно мастер ушел из жизни, так и не дождавшись кинематографической реализации своего замысла. И грустно, и смешно, что яркий, мощный сценарий писателя, который, вне всякого сомнения, является одним из колоссов русской литературы второй половины XX века, был единодушно зарублен экспертным жюри Минкульта.

Кто мы? Европа или Азия, или некий мистический кентавр под манящим названием Евразия? Этот извечный вопрос не имеет ответа, но чем чаще мы его задаем, тем глубже задумываемся об исторической судьбе России, о нашей ментальной идентификации.

Фигура казачьего генерала барона Унгерна, возомнившего себя новым Чингисханом, пролившего в гражданскую войну море крови, принадлежит истории. И тем не менее в начале XXI века, предъявившего миру новые страшные испытания, именно Унгерн — ключ к пониманию природы глобального терроризма. Большой террор — это всегда великие идеи, очередная попытка указать человечеству «истинный» путь к счастью и процветанию. А великие идеи апеллируют к Богу и берут на вооружение великие религии.

Не раз в истории человечества беспощадную жестокость творили именем Христа, Будды или, как в нынешние времена, пророка Магомета. Разгромив террористов, мы породим лишь новых, если будем относиться к ним как к маргиналам и заговорщикам. Большой террор — это, прежде всего, яркие личности, «герои», новые пассионарии. В их извращенном сознании проповедь любви и добра дьявольски трансформируется в проповедь насилия и гибели цивилизации. Их цель — руины, на которых возникнет новый, очищенный огнем мир.

Фильм «Унгерн» мне видится апокалипсисом терроризма, его пафос в преодолении очередного соблазна крестового похода, в нравственном стоицизме главного героя есаула Миронова — антипода Унгерна. Любовь к многострадальной родине, положившей на алтарь истории миллионы человеческих жизней, вера в светлое воскрешение простых и ясных христианских истин, вера в великое будущее России, избавившейся от братоубийственного насилия, — идейная доминанта сценария Фридриха Горенштейна.

Нет, мы не рациональная Европа и не мистическая Азия, мы Россия. Как интересно можно было бы это сделать! Во-первых, в сценарии представлен срез всего общества — белые офицеры и казаки, буддийские монахи и китайские генералы, японские офицеры, русские аристократы и купцы. Какие колоритные человеческие типы, какие характеры — от героев-романтиков до убийц и жуликов.

А какая пронзительная любовная история! Ведь любовь в России — панацея от всех бед. Я очень хотел снять этот фильм, но он дорогой. Несмотря на то что мне все говорят, какой замечательный сценарий, какой грандиозный писатель Горенштейн, не могу убедить тех, от кого зависит финансирование, что такой фильм необходим. Для меня денег нет! И не знаю, где та ниточка, за которую можно дернуть, чтобы фильм состоялся.

Нет надежды и на западных партнеров. Сейчас мы не в чести. На Западе сформирован такой имидж русского кино — обязательно черное, мрачное, безысходное. Для них подобное русское кино выгодно, оно им не конкурент в прокате. Интерес к нам западных инвесторов есть, но они готовы участвовать в производстве картины только в качестве партнеров. То есть хотя бы половину денег должна вложить наша сторона. А у нас говорят: «Вот если бы у вас были западные деньги…» В общем, порочный круг. Видно, не судьба.

А сейчас жду, даст Минкульт деньги или не даст на фильм по очень талантливому сценарию Александра Миндадзе — такой парафраз событий «Холодного лета пятьдесят третьего…» через пятьдесят лет. Фильм, слава Богу, может быть недорогим, но, честно говоря, я уже потерял всякую надежду…

Эльдар Рязанов

У меня есть три неосуществленных замысла: «Сирано де Бержерак», «Чонкин» и «Мастер и Маргарита».

У каждого непоставленного фильма своя история. Одно дело, когда не утверждают фильм, над которым ты еще не начал вплотную работать, как то было с «Мастером и Маргаритой», и совсем другое, когда ты находишься в разгаре работы, как то случилось с «Сирано де Бержераком» и «Чонкиным».

Что же произошло? Когда я собирался снимать «Сирано де Бержерака», мне не разрешили пригласить Евгения Евтушенко на главную роль — он тогда был персоной нон-грата, потому что выступил против нашего вторжения в Чехословакию. А меня в «Сирано» интересовала тема «Поэт и общество», и я хотел, чтобы поэта сыграл поэт, а не актер. Само присутствие Евтушенко в фильме перевело бы действие в другую смысловую плоскость. В связи с этим я даже усилил социальное звучание сценария, актуализировал сюжет. В Госкино поняли мои намерения, и именно поэтому не дали снимать. Вернее, мне сказали: «Можете взять любого артиста, только не Евтушенко, даем вам на размышление двадцать четыре часа». А с Евтушенко уже была сделана кинопроба, причем совершенно замечательная и одобренная худсоветом «Мосфильма».

Естественно, через двадцать четыре часа я пришел к генеральному директору студии и сказал, что от Евтушенко не отказываюсь. Картину закрыли, хотя было уже истрачено много денег, сшиты костюмы. Фильм мог бы получиться ярким, зрелищным, с хорошими музыкальными номерами, мог бы иметь успех у зрителей, но никого наверху это не интересовало, равно как и не заботили выброшенные народные деньги.

Прошло много лет, чего уж там жалеть о том, что не сделал, но тогда я очень переживал, для меня запрет «Сирано» оказался серьезной травмой. Однако не думаю, что стоило бы сегодня возвращаться к «Сирано», хотя сейчас никто бы его не запретил. Все хорошо в свое время. Определенные идеи рождаются в определенное время и должны его выражать. Я уж не говорю о том, что тогда Евтушенко еще нигде не снимался и был новым человеком в кинематографе, а после он стал и сам снимать фильмы, и сниматься как актер.

Что же касается «Мастера и Маргариты», то сначала надо было получить разрешение на экранизацию этого гениального романа. Потому я даже не садился за сценарий, так как не был уверен, что разрешат.

Три месяца пробивался к секретарю ЦК КПСС Михаилу Васильевичу Зимянину. Меня его сотрудники спрашивали, по какому вопросу, я уклончиво отвечал: «По поводу следующей работы», но не говорил, что собираюсь экранизировать «Мастера и Маргариту», так как понимал, что, узнав об этом, мне сразу откажут. Наконец Зимянин меня принял, выслушал и сказал: «Будем советоваться». Я очень удивился, если секретарь правящей партии не может сам принять решение, а хочет с кем-то еще советоваться, то чем же он вообще занимается? Ведь по вопросам идеологии он самый главный в стране!

А позже меня вызвал Василий Филимонович Шауро, заведующий отделом культуры ЦК КПСС, человек рангом ниже Зимянина, и сказал: «Мастера» делать не будем«. Почему — не объяснил. Вот и всё. Это был 1984 год, перед самой перестройкой. А когда она началась и появилась возможность вернуться к этому замыслу, я уже что-то снимал, к тому же многие сразу захотели ставить эту вещь — и Наумов, и Таланкин, и Климов. Роман-то замечательный! Кара даже снял, но его «Мастера и Маргариту» никто не видел.

Каким бы я видел свой фильм? Это такой бездонный роман. И как передать свои потаенные чувства, ощущения? Поэтому об этом даже говорить не буду. Смешно и глупо. Есть вещи глубоко интимные.

Хотелось бы мне сейчас вернуться к идее фильма по «Мастеру и Маргарите»? Но ведь сегодня и три копейки на фильм получить невозможно! И все находятся в таком унизительном положении. Денег нет!

Владимир Хотиненко

На самом деле неосуществленных замыслов у меня великое множество. Но ведь никогда нельзя точно сказать, что бы из них вышло, хорошие были бы фильмы или нет. И я, честно говоря, не жалею, что не поставил то, что не поставил. Есть такое понятие — судьба. Значит, не судьба была их снять.

Но есть одна несостоявшаяся картина, которую мне действительно жалко — «Великий поход в Индию» по потрясающему сценарию Валерия Залотухи. Это была вымышленная история, якобы произошедшая в 20-е годы (а заканчивалось действие в наши дни), когда Красная Армия пошла освобождать индийский народ от английских завоевателей. Все было преподнесено как величайшая, тщательно скрываемая тайна XX века, которая должна была быть раcкрыта.

Сюжет был захватывающий: через Афганистан, через горы пробирались наши отряды в далекую Индию. Сколько всего случалось по дороге! Приключения, встреча с тибетскими тайнами. А в результате, придя на место, красноармейцы постепенно растворились среди населения Индии. Их никто не побеждал, они именно что растворились в многовековой культуре, и это абсолютная правда нашей истории — случись такое на самом деле, все кончилось бы именно этим!

Машинистки, перепечатывавшие сценарий, отнеслись к его сюжету, как к едва ли не документальному, рассказывали своим знакомым, что вот, мол, оказывается, что было, а никто об этом не знает. Впрочем, мы не совсем все придумали: такая идея — отправить Красную Армию в освободительный поход — висела в воздухе. Троцкий ее активно продвигал, но благодаря Ленину она не осуществилась.

Как только сценарий был окончен, сразу стало понятно, что фильм будет дорогой. Такое волшебное кино — с большой массовкой, экзотикой, компьютерной графикой. Густой замес трагедии и сказки. Можно было бы снять грандиозно!

Сценарий победил в Международном конкурсе сценариев. Во время вручения призов отрывок из сценария был разыгран на сцене — если не ошибаюсь, Гусман поставил эпизод заседания Политбюро, которое вел Ленин. Народ в зале просто лежал от хохота. Это было, действительно, при всем трагизме очень смешно.

Затевался наш дорогостоящий проект в 1995-1996 годах, то есть еще до дефолта. Госкино выделило деньги на предподготовительный период, и мы поехали на выбор натуры. Нам не нужна была непременно Индия, мы искали обобщенный, мифологический Восток, который и нашли в Непале, где все было, с одной стороны, недорого, а с другой — невероятно красиво, экзотично. Такая ароматная, роскошная натура!

Наметили и актеров на главные роли, даже стали забрасывать удочку насчет приглашения Жерара Депардье. Это сейчас он заматерел, а тогда выглядел иначе, и я мог предполагать, пусть и гипотетически, что он снимется в роли красного командира, роли интересной, по-своему трагической, в которой отражалась трагедия всей нашей страны. Да и каждому актеру в фильме было бы что сыграть: все выписано сочно, живо. У нас был совершенно необычный Сталин, необычный Ленин — думаю, что и сейчас, после сокуровской картины, он мог бы быть интересен. Мы придумали целую историю с его двойником и, как будто раскрывая величайшую тайну, утверждали, что на самом деле Ленин сожжен на берегах Ганга, а в мавзолее лежит его двойник. Да у нас еще столько всего было придумано! Позже Залотуха опубликовал свой сценарий как роман. Так что замысел в результате все-таки не пропал. К тому же он живет во мне, я постоянно готов к тому, чтобы начать снимать, он не способен устареть, в нем нет злободневной постперестроечной правды, есть правда художественная. И я продолжаю надеяться, что все как-то нормализуется и я сниму «Великий поход в Индию». Хотя ясно, что нужны спонсоры. Что еще я мог бы сказать о неосуществленных замыслах? История с «Третьим Римом» просто дурацкая. Денег на досъемки картины нет (хотя осталось всего несколько съемочных дней), дети, занятые в фильме, взрослеют, и я боюсь, что «Третий Рим» никогда не будет завершен.

Могу вспомнить еще один сценарий Валерия Залотухи — «Последние времена», опубликованный в «Искусстве кино». Его я собирался ставить три года назад. Это история, смешная и трагическая, о животных, которых бросил в деревне передвижной цирк. И вот их (слона, муравьеда, обезьяну, медведя) разобрали на зиму жители. Написан сценарий для наших мастеров — Мордюковой, Жженова, Юрского — и придуман, на мой взгляд, замечательно. Представьте: бесконечная русская зима, падает снег, постепенно все засыпая вокруг. Люди уже в этом снегу вырыли себе туннели, чтобы ходить от избы к избе. Русские «Сто лет одиночества»! И стоило бы все это не таких уж сумасшедших денег. И рассчитана картина была на любую публику, задумывалось много аллюзий на наше старое кино. Такой прощальный поклон ушедшему кинематографу, ушедшему времени — в финале после обильного снегопада, естественно, начинается наводнение. И наши герои вместе со всеми животными уплывают на барже, как на Ноевом ковчеге, в неизвестное…

Записала Тамара Сергеева