Семейная хроника времен необъявленной войны. «Мой сводный брат Франкенштейн», режиссер Валерий Тодоровский

«Мой сводный брат Франкенштейн» Автор сценария Г. Островский Режиссер В. Тодоровский Оператор С. Михальчук Художник В. Гудилин Композитор А. Айги Звукооператор С. Чупров В ролях: Е. Яковлева, Л. Ярмольник, Д. Спиваковский и другие «Приор-премьер» при участии Министерства культуры РФ Россия 2004

1

Валерий Тодоровский предпочитает семейные сюжеты и не любит «глобалок». Видимо, он полагает — и не без оснований, — что в зеркале частной жизни «большая жизнь» отражается в ее человеческом масштабе, соизмеримом с отдельно взятой личностью, а Тодоровский-младший — один из немногих в современном российском кино, кто не потерял интереса к личности и к личному. В его раннем фильме «Любовь» в отношения героев, испепеленных мучительной страстью первой близости, «большая жизнь» времен застоя вторгается как призрак вечной разлуки: героиня со своей семьей эмигрирует в Израиль. В «Подмосковных вечерах» и в «Стране глухих» режиссер попробовал освободиться от власти жанра «стори», соблазнившись экзотическим материалом и перенеся ударение на эстетическую игру. Было красиво, но холодно и бестрепетно. И уже в «Любовнике», поставленном по сценарию Г. Островского, он возвращается «в семью» и одерживает победу. В семье разыгрывается и кровавая драма, которой — в полном соответствии с поэтикой «русского финала», альтернативного голливудскому хэппи энду, — заканчивается новый совместный проект Островского и Тодоровского — «Мой сводный брат Франкенштейн».

Кинодраматург Островский не признает экспозиций и долгих завязок. Как и в «Любовнике», действие нового фильма начинается с места в карьер, еще до первого кадра, до того, как мы начали смотреть фильм. Такая стратегия многого требует от режиссуры и от актеров: им надо войти в первый же кадр «разогретыми» до той степени, которая определяет зрительское «верю». Лишь при этом условии зритель может воспринять концентрат информации, обрушенной на него в первой же сцене.

Жена уличает мужа в супружеской неверности, тыча ему в лицо какие-то листочки, вроде бы письмо. Муж отпирается, уверяет ее, что это всего лишь недоразумение, что написать можно что угодно — бумага все стерпит. Жена отвечает смачной пощечиной. Если даже такой грех случился задолго до ее появления в его жизни, все равно это отвратительно, но ужас-ужас-ужас в том, что у ее мужа, физика Юлия Крымова, есть сын на стороне от какой-то простой бабы и что этот сын, вернувшийся из «горячей точки», едет из своей глухомани к ним, в Москву, потому как нуждается в лечении. А у них почти что семейная идиллия, двое детей, сын и дочь, золотая пара, как говорят в народе, дом — полная чаша, и все благодаря ей, Рите, ее процветающему риэлторскому бизнесу. Ведь физики нынче не в почете и не при деньгах, если не стали выездными профессорами в каком-нибудь американском университете.

Пощечина, не вызывающая в Юлике ответной агрессии, в сочетании с войлочными домашними тапками в коричневую клетку, уютно растоптанными по ноге, завершает гендерный расклад в семье Крымовых. Она — лидер, глава, добытчик, но не забывает демонстрировать свою женскую слабость, хрупкость и якобы зависимость от того, что скажет и как поведет себя Он.

Елена Яковлева, сменившая цвет волос для роли Риты, неуловимо изменила свой актерский имидж. Еще никогда она не добивалась такого глубокого психологического рисунка в драматической роли (в отличие от характерных ролей, которые, на мой взгляд, ей удаются всегда блестяще). Разрядившись после мордобоя, Рита принимает позу носителя высшей справедливости, а заодно и жертвенности и требует от Юлика, чтобы завтра тот встретил на вокзале своего побочного сына. Самонадеянная дурочка, она просто не представляет, на что идет, на что обрекает свою семью, морально не готовую принять под свой кров инвалида второй чеченской и познать ту сторону нашей жизни, которую лучше не знать. Меньше знаешь — крепче спишь. Еще Варлам Шаламов впервые внятно сказал, что героический опыт «борьбы и побед», которым мы так гордимся, причинил русской душе травму, несовместимую с жизнью.

Юлик, существо более тонкой организации, чем его половина, интуитивно предчувствует беду, внутренне он хочет вытеснить негативную информацию про побочного сына, забыть о ней. Но не тут-то было. Рита достает его звонком по мобильному: «Ты не забыл, что тебе надо встретить..?» Ну как же, не только не забыл, но уже утром после событий зашел в клинику к лучшему другу и все ему рассказал под рюмку спирта. Вспомнил он ту раздатчицу в Доме отдыха, где подрабатывал массовиком-затейником. Да, было дело…

Короче, Юлик трусит, но все-таки приезжает на Киевский вокзал, выбирает местечко в сторонке и ведет наблюдение за пассажирами, выходящими из вагона, откуда судьба обрушит на него свой очередной удар. Нам остается только следить за лицом главного героя и считывать обуревающие его чувства. Леонид Ярмольник, получивший на недавнем Карловарском фестивале от известного критика сравнение с Даниелем Отёем, надо думать, лестное для него (хотя как знать!), действительно так хорош в картине, что нет нужды в самых комплиментарных сравнениях. Смотрите, как его клинит и колбасит при взгляде на каждого, кто не сразу покидает платформу, а мнется около вагонной подножки, будто ждет кого-то. Он? Не он? Вот этот, бритый под ноль, как скинхед, сигаретка за ухом. Неужели? Вот такого привести к своим нежным интеллигентным детям?! Нет, слава Богу, не он. И вот на перроне не остается никого, суета стихает, и Юлик юркает в метро в тот самый момент, когда из вагона выходит тот, кого он трусливо не дождался. Длинный, жилистый, в клетчатой рубашке, с черной кожаной повязкой на левом глазу.

Но от судьбы не убежишь. Юлик умчался домой, чтобы понаслаждаться покоем в кругу любимой семьи и уверить себя, что то был сон, наваждение, а теперь все станет, как раньше, — как раз в момент полной эйфории, когда он мягко, любуясь собой и заискивая перед женой, поучает детей, как им надо беречь свою мамочку, мамочка, озабоченная и озадаченная вовсе не сложностями очередного головоломного обмена, подходит к темному окну. И видит: на скамейке напротив их окон сидит Оно. Юлика охватывает что-то вроде ступора. Рита сама спускается вниз, приводит парня на кухню. Он ставит свой допотопный чемодан на пол и произносит сакраментальное: «Здравствуй, батя!»

В ту же ночь Павел преподнес первый сюрприз: он исчез из дома, изобразив на отведенном ему диване «куклу», имитирующую человеческое тело под одеялом. Дети разбудили родителей, отец семейства уже натянул треники, чтобы пойти на розыски, но Павел явился сам и деловито доложил, что дом и двор он обошел и вроде бы в округе все спокойно. С тем и улеглись.

2

Казалось бы, таким вменяемым людям, как супруги Крымовы, все должно быть ясно, что дело не только в том, что Павел кривой на один глаз, — он больной на всю головку и нуждается в психиатрической помощи. Явный синдром преследования, неадекватность, навязчивые идеи — ну можно ли с таким человеком, будь он трижды любимый сын и брат, оставаться на ночь? Но логика развития сценария побеждает житейскую логику. Такая Рита должна была немедленно набрать номер психиатрической «скорой», и если она этого не делает, то исключительно подчиняясь авторской воле. По их, авторов, замыслу Павлик должен еще какое-то время погулять на воле и показать нам, зрителям, что может сделать с человеком война. Так, чтобы нам стало ясно, что такой человек — не жилец на этом свете, и чтобы мы внутренне согласились с неизбежностью его гибели. И надо бы попенять авторам на то, что они расчетливо и не без успеха манипулируют нами (мною уж точно). Но за что я им готова многое простить — за то, что они любят своего монстра и заражают нас состраданием и сочувствием к этому нелепому, кроткому, бесхитростному лоху.

Сыгравший Павла Даниил Спиваковский, актер Театра имени Маяковского, — настоящее открытие фильма. Удивительная, просто детская органичность в сочетании с сюрреалистическим подтекстом роли — ведь Павел не от мира сего, он живет в своих фантазмах и только время от времени выходит на контакт с теми, кому доверяет. Спиваковский играет своего героя и как простака из глубокой провинции, и как параноидального больного, одержимого навязчивой идеей, но еще и как человека, который не потерял способность любить и нуждается в любви. Он фетишизирует близость близких и ради них готов принять смерть. Он непременно должен кого-то защищать, спасать, кому-то помогать — и это уже не болезнь, это его натура. Есть несколько планов, где оператор (замечательный и всегда разный С. Михальчук) подсмотрел актера в редкую минуту, когда его героя, что называется, отпустило. В лице, обезображенном шрамом и постоянной лихорадкой внутренней тревоги, вдруг проступает прямо-таки интеллигентская тонкость, какой-то нездешний покой озаряет его.

Ничего этого не видит и не чувствует его сводный брат Егор, от имени которого — по идее — должна быть рассказана история. Ведь фильм называется «Мой сводный брат Франкенштейн». Однако, похоже, ради пущего эффекта. Егор вовсе не рассказчик, хотя именно он — по сюжету — додумался до того, чтобы сравнить непрошеного гостя с Франкенштейном. Насмотренный мальчик, однако…

Уточним, что речь идет не о докторе Франкенштейне, а о монстре, если хотите, о биороботе, которого тот синтезировал в своей лаборатории. Монстр не имел своего персонального имени, и его стали называть для краткости именем его создателя. Авторы рассчитывают на то, что наша публика что-то слышала о Франкенштейне. Пусть не все знают, что первой придумала эту жуть про монстра английская писательница Мэри Шелли каких-нибудь двести лет назад и стала прародительницей жанра хоррор, зато многие помнят в начале 90-х последнюю версию этого почтенного мифа в режиссуре Кеннета Брэны и с Робертом Де Ниро в главной роли.

Однако главное противоречие названия в том, что Павел показан в восприятии не одного только Егора. Нарратив совмещает разные позиции разных людей, разное отношение к герою. В военкомате грубо отмахнутся от претензий Юлика — мол, сын ваш на своих ногах, под себя не ходит, работоспособный, так чего вы хотите, папаша. Хирург-офтальмолог на просьбу Юлика ускорить операцию, ведь у Павла и медаль, и грамота Минобороны, устало ответит: «А у меня очередь из таких, как он, до самого Министерства обороны. И не убывает». Отношение Егора к сводному брату — самая, пожалуй, высшая точка высокомерного неприятия и активного нежелания знать, что параллельно во всех отношениях приятной жизни в родительском доме существует другая жизнь, в которой такие монстры, как Павел, где-то за что-то воюют.

Егор, еще школьник, но уже скорее юноша, чем подросток, поначалу производит впечатление потомственного интеллигента с чувством юмора и с большими претензиями по жизни. Его внутренняя жесткость, даже жестокость проявляются не сразу, по мере того, как «это чудовище» поселяется в их доме.

Павел внушает ему отвращение и брезгливость, больше того, он разрушает его самодовольное ощущение хозяина жизни. Мальчик из хорошей семьи устраивает вечеринку с просмотром на видео одной из версий «Чудовища Франкенштейна». Фильм в фильме сложно идентифицировать, так как мы видим всего лишь краешек кадра. Хорошенькие девочки, расположившиеся на диване, кокетливо щебечут около монитора, когда в комнату входит Павел и присаживается перед экраном. В отличие от зрителей и Егоровых подружек, наш Кандид не догадывается, что он и есть главный герой вечеринки и домашнего видеосеанса. Что инсталляция удалась на славу. Девочки обмениваются репликами по поводу героя фильма: «Лучше пристрелить его, он же монстр!», «Он чудовище, но добрый, но никто его не любит». «Кто ж такого полюбит?» — вступает в разговор Павел.

Совсем скоро, когда он отправится в свой очередной ночной разведрейд, Юлик, заставший его у витрины ювелирного — парень зациклился на том, что ему нужен не какой-нибудь, а бриллиантовый глаз, — наткнется на младшего сына, сидящего у подъезда на лавочке. И сын скажет — так, что мурашки побегут по спине: «Папа, я не хочу, чтобы он жил с нами». Потом он наймет двух тренированных парней и те изметелят Павла в подворотне до кровавой пены на губах. Но он все-таки вывернется, овладеет ситуацией и накидает им так, что мало не покажется. Один из амбалов, намертво прижатый Павлом к земле, выдаст Егора.

Авторы сознательно не отрабатывают мифологию Франкенштейна во всей полноте: в конце концов, их фильм — не римейк. Им интереснее те бездны, которые открывает их оригинальный сюжет. Скажем, обозначенная в фильме тема сословной и социальной розни, в рамках родственных связей обретающая особенно оскорбительный привкус. В одном из коротких разговоров с Павлом Егор, преодолевая брезгливость, объясняет ему, что служить в армии вовсе не обязательно. И есть разные способы избежать воинской повинности. Такое не вписывается в Павликову картину мира, он не врубается. Его лицо отражает работу мысли, а грубый крестообразный шрам на месте глазницы напрягается.

Павлик любит своего брата Егора и готов за него любому «ноздри вырвать». Он не видит в нем ни зла, ни подвоха. Мир состоит из своих и врагов. Врагов надо мочить, своих — защищать. Поэтому после драки с Егоровыми наемниками он придет к нему и скажет доверительным шепотом: «Слышь, братишка, меня хотели на тебя развести. Но я все понял. А ты будь поосторожнее. Чуть что — ко мне».

Признаюсь, в этот момент мне трудно было сдержать слезы — так жалко этого убогого рыцаря с крестообразной отметиной на слепой глазнице. Ведь такого обидеть — все равно что юродивого обобрать. Всегда я ненавидела чистюль, больше всего на свете боящихся столкнуться с реальностью, но неизменно преуспевающих благодаря предкам с деньгами и связями. Именно такие способны на любую низость, если кто-то всего лишь только нарушит их комфортное существование, лишит привычных удобств.

Портреты сводных братьев с неравными стартовыми возможностями и оттого с кардинально разными судьбами уже на момент их знакомства тянут за собой самую больную проблематику нашей жизни — из ее «проклятого прошлого», — это бы ладно, но — главное и ужасное — из ее проигранного настоящего, с которым было связано столько надежд. Дискурсивно все это — и проблематика, и несбывшиеся надежды, и фрустрации — присутствует в смысловом поле фильма, пусть и остается вне сюжета.

3

Подлость Егора, который вряд ли вырастет приличным человеком, имеет в фильме альтернативу. Как-то незаметно к Павлику привязывается Аня, дочка Крымовых, девятилетняя лопоухая отроковица. В ней еще не убита безошибочная детская интуиция на добро и зло. Параллельно то же происходит с самим Крымовым. В хождениях по врачам, госпиталям и военкоматам он постепенно проникается чувствами к этому верзиле. Он терпит все его выходки, защищает от гнева соседей, возмущенных Павликовыми прогулками по карнизу вокруг дома. Павлу чудятся враги, а на чердаке кто-то все время ходит, и он должен дознаться, кто. В конце концов окажется, что он прав. На чердаке живут бомжи, и Павлик с батей их засекают. Батя входит в такой раж, что уже Павлику приходится выступать в роли миротворца.

И вот однажды, вернувшись из госпиталя для ветеранов войны, где все уже было договорено (Ритой, конечно), насмотревшись там такого, что не дай бог никому, Юлик вдруг проявил мужскую твердость: «Он будет жить у нас!» И на какой-то миг возникает иллюзия, что все уладится, что Павел войдет в семью и она его реабилитирует для жизни. Смотрите, как отец с сыном замечательно чувствуют себя в бане, ну просто любо-дорого смотреть. Как будто они всю жизнь совершали эти банные мужские походы. Но — недолго музыка играла. В парной какой-то придурок схватил их веник. Пока Юлик интеллигентно пытался его урезонить, Павлик огрел нахала шайкой по голове. И решил вопрос.

Как раз в тот день, когда Юлик отправился с сыном в госпиталь, Рита устроила вечеринку, чтобы отпраздновать избавление от домашнего монстра. А он тут как тут — прошу любить и жаловать. Гости повели себя несколько напряженно — практически все были в курсе дела и все, конечно же, жалели бедную добрую Риту, которой так достается. Какая-то ее подруга сочла за лучшее льстить Павлику, мол, мы все вами гордимся. Слово за слово, и тут вдруг Павел снова вспомнил любимого другана Васю Тоболкина, кого он регулярно встречал на Киевском вокзале, напрочь забыв, что Вася погиб два года назад у него на глазах. И рассказал, как Вася спас его от верной смерти, всадив четыре пули прямо в грудь противника. Для убедительности Павел еще и показал, как все это происходило. Гостей в вечерних нарядах взяла оторопь. А Павел не утаил и то, как на броне они ринулись в аул, как давили всех подряд, не различая ни гражданских, ни военных, ни взрослых, ни детей. «Васю Тоболкина потом в отпуск отпустили, он жениться поехал, а я три дня гусеницы от крови отмывал», — закончил он свой рассказ.

Прощаясь, доктор Эдик (С.Газаров) тихонько шепнул Юлику, что это само не пройдет, парня лечить надо. И, горячий восточный человек, вдруг залепил что-то про «этого твоего фашиста». Друзья чуть было не подрались. Все кончилось рыданиями Риты в спальне, ее «я так больше не могу», и Юлик пообещал избавить семью от непосильного для нее испытания.

4

Настал час пик и для Юлия Крымова. Рандеву русского интеллигента с собственной совестью закончилось полным фиаско. С утра он быстро запихал нехитрый Павликов багаж в чемодан, сказал ему, что они поедут в более надежное место. На что тот живо откликнулся: «Давно пора! А ты подумал, как семью будешь вывозить?» Юлий буркнул в ответ, что подумает, и они газанули по Москве. Крымов вывез сына на какой-то пустырь, так далеко, что города уже не было видно, высадил, всунул в руки содержимое своего бумажника и со словами: «Уезжай домой, так будет лучше» -умчался, не дав тому опомниться. Как Мальчик-с-пальчик, которого завела в лес да и бросила там злая мачеха, стоял Павел, будто аршин проглотил, и смотрел вслед бате своим единственным глазом.

Эта сцена сама по себе была бы замечательным финалом. Только для притчи, которая предполагает другую плотность подачи материала, другой ритм. Жизнеподобная история, пусть и с вкраплениями сюра, требовала иного завершения, да он и был заложен в сцене поспешного отъезда.

Как ни странно, на утро следующего дня Крымов был в превосходном настроении. (Видимо, я сильно преувеличила поначалу душевные потенции героя-интеллигента, под влиянием Риты он давно «олукьянился», как в свое время трифоновский интеллигент из «Обмена».) За завтраком отец интересовался дневником сына, а Анечке пообещал в ближайшее же воскресенье поехать на «Птичку» и купить щенка. Только Анечка не подпрыгнула до потолка от радости, а спросила, где Павлик. И получила ответ: Павлик уехал домой, зимой вернется на операцию. Тогда Анечка, не в силах справиться с собой, заплакала (как ни чудовищна наша жизнь, но «не живет село без праведника»). Родители засюсюкали над ребенком, и тут раздался телефонный звонок. Звонили из милиции и просили забрать Павла Захарова. Мент со звездочками на погонах встретил Крымова по-свойски, вывел Павла из «обезьянника», где сидели две юные путаны и сильно побитое лицо кавказской национальности — уж точно Павлик руку приложил. И мент страстно зашептал в лицо Крымову: «Бить их надо, бить! Но — в рамках закона. Правильно я говорю?»

А дальше без всякой монтажной перебивки мы увидим на лавочке при выходе все с того же Киевского вокзала супругов Крымовых. На обоих лица нет. Из сбивчивых их реплик мы понимаем, что Павел забрал обоих детей и исчез вместе с ними, а родителям велел ждать здесь на лавочке. Юлик утешает Риту, неясно только, понимает ли он, что сам спровоцировал очередной приступ паранойи у Павла. Ведь сказал же он, когда отвозил сына в «без-опасное место», что в квартире больше оставаться нельзя. И Павлик, который верит бате, как Господу Богу, по-своему истолковал события последних двух дней. Батя хотел его уберечь от опасности, вот какой он замечательный человек. Но с ним, с Павликом, все в порядке. Он сам позаботится о детях («ведь мы одна семья, как ни крути!»), вывезет их в безопасное место, и родители туда подтянутся. А ежели что, патронов у него хватит — две обоймы военком подарил!

Начинается настоящий хоррор. Родители получают по мобильнику краткие приказания Павлика и следуют им. Они садятся в электричку и видят в вагоне своих детей, но жестом Павел не разрешает к ним подойти. Потом они выходят в Усово, теряют детей в толпе, бегают вдоль платформы, и тут откуда-то появляется Павлик, усаживает их в машину и очень скоро они оказываются не где-нибудь, а на даче матери Юлика.

Развязка последует быстро. Кто-то — непонятно, правда, кто — в курсе дела и действует оперативно. Отряд ОМОНа прибывает незамедлительно, по громкой связи Павлу Захарову предложено сложить оружие и сдаться без всяких для него дурных последствий. Омоновские заклинатели только заводят Павлика. Уж теперь-то он точно уверен, что не зря чувствовал опасность. Так оно и оказалось — кругом враги. И на каждый миротворческий призыв он отвечает выстрелами.

Крымову удалось найти за лестницей выход на крышу, своих он туда переправил и еще долго пытался уговорить Павлика выйти, обещал ему бриллиантовый глаз. Наконец Крымов понял, что и ему пора. Вылез на крышу и, уже обняв семью, услышал, как в доме прозвучал хлопок.Общий план. Омоновские машины, «скорая», люди в масках, чей-то громкий смех, обрывки реплик. Дело сделано, люди спасены, террорист обезврежен.

5

На пресс-конференции я спросила авторов, рассматривали ли они варианты «хорошего финала». Ответ был утвердительный и с комментарием. Оба — и сценарист, и режиссер — говорили, что хэппи энд был бы откровенной ложью и лакировкой, ведь они делали свой фильм в реалистической традиции.

«Мой сводный брат Франкенштейн» антимифологичен и уже поэтому внутренне полемичен по отношению к балабановским фильмам «Брат-2» и «Война», которые довлеют мифологии, но не истории. Даже в «Войне», где показаны ужас и нечеловеческая жестокость воюющих сторон, режиссер впадает в патриотический экстаз. И потому со слабаками и потенциальными жертвами он дела не имеет. А у Тодоровского суперменам — победителям-патриотам, которые умеют быть сильнее врага, противопоставлен тот, кто обречен стать жертвой войны, даже если остается физически живым. Публике милее сильный герой-победитель, с которым так сладостно идентифицироваться. Ну а жертвы, неудачники, аутсайдеры — это уже «правда жизни», которой хватает и в действительности. Так что миф всегда в выигрыше, всегда дает фору исторической реальности. Мы, критики, в последнее время все хлопаем крыльями по поводу «смерти реальности» на нашем экране. А сами подсознательно ее боимся и не хотим. Какой скандал был из-за бобровской «Бабуси»! А все потому, что кое-кто увидел себя в некомплиментарной проекции и очень себе не понравился.В конце концов, любой фильм, имеющий дело с нашими реалиями, так или иначе тестирует нас.

Вспомните, в том эпизоде в подворотне, где Егоровы наемники избивают Павла, на заднем общем плане у подъезда стоит мужчина. Он уже было взялся за ручку парадного, чтобы войти в дом, но, привлеченный дракой, остается и смотрит как завороженный. Никаких телодвижений в сторону дерущихся, ни попытки прийти на помощь, вызвать, наконец, милицию. Нет, стоит себе и смотрит издали, кто кого. Любопытно же. Вот этот господин N на заднем плане, лица не рассмотреть, — визуальный образ нашего коллективного бессознательного. Словом, это — Мы.