Об одной неудаче советских писателей

Вклад в историю

13 мая 1947 года Сталин вызвал к себе в Кремль трех писателей: генерального секретаря Союза советских писателей Александра Фадеева, заместителя генерального секретаря Константина Симонова, члена секретариата и секретаря партийной группы правления Бориса Горбатова. В тот момент они были не просто руководителями Союза советских писателей, а живыми классиками советской литературы. Их имена были широко известны не только в среде интеллигенции.

Высокопоставленные литературные чиновники хотели отстоять корпоративные интересы привилегированного профессионального сообщества, во главе которого они оказались по воле Сталина. Писатели обратились к вождю как к главе Совета министров СССР с просьбой пересмотреть систему выплаты авторских гонораров писателям. По существовавшей тогда системе авторы популярных произведений, издававшихся массовыми тиражами, облагались налогами по прогрессивной шкале: государство сознательно стремилось не допустить того, чтобы писатели получали сверхдоходы. «Инженеры человеческих душ» были очень недовольны тем, что с определенного момента они фактически переставали получать гонорар за переиздание своих книг. Корпоративные интересы были не только у творческой интеллигенции. Министерства и ведомства неоднократно обращались в правительство с настойчивыми ходатайствами об увеличении заработной платы своим со-трудникам. 8 февраля 1947 года совместным постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) и Совмина СССР была создана Комиссия зарплат и цен при Бюро Совета министров СССР. Эта комиссия занималась предварительным рассмотрением и подготовкой вопросов заработной платы и установления цен на товары массового потребления. Она изучала вопрос и докладывала о своих предложениях правительству. В течение года, истекшего после ее создания, комиссия дала 118 отрицательных заключений по ходатайствам, предусматривающим повышение заработной платы. Ее члены руководствовались тем немаловажным обстоятельством, что еще 16 сентября 1946 года одновременно с повышением цен в 2,5 — 3 раза на продукты питания, приобретаемые по карточкам (в быту эти цены называли пайковыми), было принято продиктованное волей Сталина политическое решение, запрещавшее прямое или косвенное повышение заработной платы. Вождь полагал, что после повышения пайковых цен на продовольственные товары работники всех сфер народного хозяйства «должны принять на себя жертвы не меньше, чем рабочие и служащие».

Вопрос о пересмотре писательских гонораров уже рассматривался однажды и, разумеется, был решен отрицательно. Государство последовательно проводило политику, направленную на изъятие у населения «лишних» денег, и писатели не были исключением. Литературные генералы не побоялись вторично обратиться в Совмин со своей просьбой, хотя отлично знали, что товарищ Сталин не любит отменять принятые решения. Однако на сей раз реакция Хозяина была абсолютно непредсказуемой. Сталин благосклонно отнесся к просьбе писательских генералов и так объяснил политику государства в этом вопросе: «Когда мы устанавливали эти гонорары, мы хотели избежать такого явления, при котором писатель напишет одно хорошее произведение, а потом живет на него и ничего не делает. А то написали по хорошему произведению, настроили себе дач и перестали работать. Нам денег не жалко, — добавил он, улыбнувшись, — но надо, чтобы этого не было».

Столь же благосклонно вождь отнесся и к просьбе руководителей Союза писателей увеличить штат творческого союза до ста двадцати двух человек вместо семидесяти. Если учесть, что товарищ Сталин неоднократно отказывал министрам, просившим увеличить центральный аппарат, то станет понятно, почему сталинское решение вызвало возражение Андрея Александровича Жданова, члена Политбюро и секретаря ЦК ВКП(б), в тот момент — фактически главного идеолога в партии и в государстве. Именно руками Жданова Сталин провел кампанию по послевоенному закручиванию гаек в среде художественной интеллигенции, чем и снискал себе славу Герострата: послевоенное разрушение культурных ценностей нередко именуют «ждановщиной». Итак, Жданов посмел возразить Сталину. Мемуары Константина Симонова позволяют нам зримо представить, как события развивались дальше.

Жданов возразил, что предлагаемые Союзом писателей штаты все-таки раздуты. Сто двадцать два человека вместо семидесяти.

— У них новый объем работы, — сказал Сталин, — надо увеличить штаты.

Жданов повторил, что проектируемые Союзом штаты нужно все-таки срезать.

— Нужно все-таки увеличить, — сказал Сталин. — Есть отрасли новые, где не только увеличивать приходится, но создавать штаты. А есть отрасли, где штаты разбухли, их нужно срезать. Надо увеличить им штаты.

На этом вопрос о штатах закончился.

Почему же Жданов посмел возразить вождю? Потому что очень хорошо знал, как товарищ Сталин реагирует на просьбы руководителей министерств и ведомств об увеличении численности управленческого аппарата. В разгар войны, когда ни военным, ни тем, кто ковал оружие Победы, ни в чем не было отказа, руководитель одного из ключевых оборонных наркоматов попросил увеличить численность сотрудников своего ведомства до восьмисот человек, мотивируя свою просьбу резко возросшим объемом работ. В ответ на эту просьбу Верховный главнокомандующий рассказал назидательную историю о богатом волжском промышленнике и судовладельце Бугрове: до революции тому принадлежал огромный флот пароходов и барж, а оборот торговли составлял миллионы золотых рублей. Сталин задал присутствующим риторический вопрос: «Как вы думаете, каким штатом располагал Бугров для управления всем своим хозяйством, а также контролем за ним?!» Никто из присутствующих не смог ответить.

Верховный некоторое время ходил и молча набивал трубку. Наконец он сказал:

— Раз вы все не знаете, я вам скажу. У Бугрова были: он сам, его приказчик и бухгалтер, которому он платил двадцать пять тысяч рублей в год. …Вот и весь штат. А ведь Бугров был капиталист и мог бы, видимо, иметь и больший штат. Однако капиталист не будет тратить зря деньги, если это не вызывается крайней необходимостью, хотя деньги и являются его собственностью.

Немного помолчав, как бы раздумывая, Сталин продолжал:

— У нас с вами собственных денег нет, они принадлежат не нам с вами, а народу, и относиться поэтому к ним мы должны особенно бережливо, зная, что распоряжаемся мы с вами не своим добром.

Однако в случае с писателями товарищ Сталин решил сделать исключение из этого правила. Вопрос о писательских штатах был решен положительно, но разговор вождя с руководителями Союза писателей продолжался. Генеральный секретарь Союза Фадеев попросил решить еще одну проблему: помочь писателям с жильем. И в столице, и в провинции жилищный вопрос стоял очень остро. Московские власти не могли обеспечить всех нуждающихся в жилье инвалидов войны даже комнатами в коммунальных квартирах. В это же самое время, например, в Смоленской области свыше четырех тысяч семейств проживали в землянках. И на этот раз для писателей было сделано исключение. Председателю Моссовета было дано соответствующее поручение. Члены Союза получили право не просто на отдельную квартиру, но и на отдельный кабинет в ней. Все было сделано для того, чтобы «инженеры человеческих душ» могли продуктивно работать. Весь разговор писателей с вождем очень сильно напоминал волшебную сказку: писатели три раза загадали желание — и вождь трижды его исполнил. Но в сказке сначала нужно сослужить службу, и только потом желание исполняется. Здесь всё было наоборот. Исполнив три желания писателей, товарищ Сталин попросил их за это сослужить верную службу.

«А вот есть такая тема, которая очень важна, которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, — говорил Сталин, строя фразы с той особенной, присущей ему интонацией, которую я так отчетливо запомнил, что, по-моему, мог бы буквально ее воспроизвести, — у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как было трудно дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами» — сказал Сталин. И вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал «засранцами», усмехнулся и снова стал серьезным.

Сталин уже не в первый раз высказывал эту мысль в кругу художественной интеллигенции, исподволь приближаясь к тому, чтобы сформулировать ее столь последовательно и столь определенно как актуальную тему советской литературы. 9 августа 1946 года он явил эту мысль в форме риторического вопроса, обращенного к ленинградским литераторам: «Достойно ли совет-скому человеку на цыпочках ходить перед заграницей? Вы поощряете этим низкопоклонные чувства, это большой грех». Возразить никто не по-смел, но никто и не поддержал. Фраза вождя повисла в воздухе. А 14 сентября 1946 года состоялось постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О выписке и использовании иностранной литературы», резко сократившее число организаций, которым было разрешено приобретать зарубежные научно-технические книги, журналы и газеты без предварительного просмотра цензуры. (Даже Главное разведывательное управление Генерального штаба Вооруженных сил не имело права получать зарубежные издания, минуя цензуру.)

26 февраля 1947 года Сталин нравоучительно сказал создателям фильма «Иван Грозный»: «Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния. …А вот Петр — открыл ворота в Европу и напустил слишком много иностранцев». Пока что обошлось без рифмы к последнему слову, но на сей раз в течение пятидесятиминутного разговора с кинематографистами Сталин дважды возвращался к этой мысли. И одновременно, как бы дезавуируя собственные сомнительные исторические размышления и дистанцируясь от них, вождь сделал примечательную оговорку: «Я даю вам не указания, а высказываю замечания зрителя».

И в августе 46-го, и в феврале 47-го товарищ Сталин излагал столь важную для него идею людям проштрафившимся, подвергнутым поношению и проработкам. И ленинградские литераторы, и московские кинематографисты незадолго до встречи с ним на собственной спине испытали все «прелести кнута», как сказал бы Пушкин, или познакомились с большевистскими методами «проверочно-мордобойной работы», как некогда не менее точно выразился сам Сталин. Вероятно, эти методы не способствовали остроте восприятия, потому что и на сей раз сталинская мысль не была должным образом воспринята художественной интеллигенцией и не получила адекватное ей эстетическое воплощение, к чему так настойчиво стремился Сталин. К беседе с литературными генералами в мае 47-го вождь подготовился более обстоятельно. Мизансцена была выстроена по всем законам театрального искусства. Сам он решил прибегнуть не к кнуту, а к пряникам. И это был тот редчайший случай, когда пряников должно было хватить на всех. Разумеется, это касалось только тех, кто успешно решит поставленную задачу. Во время встречи с писателями 13 мая 1947 года из уст вождя четырежды прозвучала фраза: «Нам не жалко денег».

Через неделю после этой встречи Борис Горбатов поведал о ней своему приятелю из газеты «Правда» Лазарю Бронтману, и «король московских журналистов», давно уже собиравший материал для книги «Они говорили с Хозяином», незамедлительно зафиксировал в дневнике сталинскую реплику. Руководители Союза рассказали вождю о тех темах, над которыми сейчас работают ведущие писатели. Сталин сказал: «Все это хорошо. И все же нет главного. А главная задача писателей, генеральная задача — это борьба с низкопоклонством перед заграницей». Вождь развивал эту мысль в течение получаса, а весь разговор занял 1 час 10 минут.

Прошло пять месяцев. 22 октября 1947 года Бронтман записал в дневнике поучительную историю, героем которой стал Алексей Глебов, очеркист популярного журнала «Огонек». Во время войны Бронтман встречался с ним на фронте: Глебов «был вечно пьян, болтлив, навязчив и имел удивительный нюх и энергию на спиртное».

После войны Глебов бойко писал, часто печатался в «Огоньке» и, сознательно желая подчеркнуть свое превосходство над журналистской братией, гордо именовал себя писателем. Он имел «удивительный нюх» не только на спиртное. В октябре 1947 года одним из первых откликнулся на призыв вождя и написал душещипательный очерк для журнала «Огонек». Вот его краткое содержание. Около 1930 года американец Билл Матч приехал в СССР и обосновался на одной МТС (машинно-тракторная станция) Ставропольского или Краснодарского края. Билл Матч работал механиком, полюбил простую колхозницу и женился на ней. Когда началась война, американец ушел на фронт, отличился в боях и был награжден. После войны он уехал в Америку, чтобы получить там наследство. Обретя около двух миллионов долларов, Билл Матч подарил их советскому правительству «на сирот и жертв войны». Очерк Глебова заканчивался на оптимистической ноте. Билл Матч «порвал с Америкой и вернулся в СССР — свою обетованную страну. Правительство поблагодарило его и строит ему дом на юге». Лазарь Бронтман так прокомментировал опус коллеги: «Очерк очень понравился. По моменту — прямо в точку». Очерк было решено печатать немедленно. Однако главный редактор «Огонька» А. Сурков захотел по-журналистски разыграть актуальнейший материал, сделать его гвоздем номера. «Огонек» — иллюстрированный журнал, и сенсационный очерк о Билле Матче намеревались украсить фотографией дома, в котором он живет. Фотокорреспонденту журнала уже была выписана командировка, но сам Глебов неожиданно воспротивился: якобы органы возражают. Это показалось подозрительным. Позвонили в Министерство финансов СССР. «Там смеются: бред, не было ни доллара. Позвонили в край: нет такой МТС, нет такого Билла. Все выдумано!» Тем временем вездесущий Глебов успел продать свой увлекательный и злободневный сюжет «Мосфильму». Ему авансом выдали девять тысяч рублей, срочно выделили соавтора и поручили написать сценарий игрового фильма, «сплетая факты реального Билла и художественную аранжировку». Об этом замысле узнал министр кинематографии СССР Иван Григорьевич Большаков. Министр «ухватился, заявил в ЦК, Совмин, включили в план 1948 года». Когда выяснилось, что американец Билл Матч существует только в воображении Глебова, разразился грандиозный скандал. Однако незадачливый очеркист не растерялся и оперативно принес справку из психиатрической лечебницы о том, что у него «мания воображения». Глебова оставили в покое.

Иными словами, первоначально на призыв вождя откликнулись только третьестепенные литераторы, подобные Алексею Глебову. Крупные же писатели не сразу осознали государственную значимость поставленной перед ними задачи и не стали торопиться с написанием новых произведений на актуальную тему. Сталинский окрик последовал незамедлительно. В начале декабря 1947 года в директивной по своему духу и предназначению газете «Культура и жизнь» появилась разгромная статья с красноречивым заголовком «Вопреки правде жизни». В ней критиковалась только что вышедшая повесть Симонова «Дым отечества». Критикой Симонова дело не ограничилось. Под ударом оказался и сам генеральный секретарь Союза советских писателей Фадеев. В этом же номере газеты и на той же самой полосе была напечатана еще одна разгромная статья, направленная против знаменитого и уже удостоенного Сталинской премии романа Фадеева «Молодая гвардия». Обе статьи были напечатаны по указанию Сталина, рассерженного тем, что сами руководители Союза не стараются как можно скорее выполнить поручение вождя и не спешат личным примером увлечь за собой вверенные их попечению писательские массы на «борьбу с низкопоклонством перед заграницей». Писатели проявили удручающее непонимание. Власть трактовала их как государственных служащих, а не как кустарей-одиночек. Им выдали более чем щедрый аванс, который следовало отработать, а они даже не смогли своевременно проникнуться политической значимостью момента. Месяц шел за месяцем, а требующихся товарищу Сталину произведений не появлялось. И тогда вождь напомнил советским писателям об их высоком долге. Осознававший себя солдатом партии Фадеев прореагировал на критику так: «Время трудное, а Сталин знает больше нас с вами…» Однако лишь через несколько лет писатель начал работать над романом «Черная металлургия», который так и не довел до конца. Симонов был более оперативен. Сразу же после напоминания и публичной критики он очень быстро написал пьесу «Чужая тень». Она была закончена в начале 1948 года и опубликована в январском номере журнала «Знамя». «Чужую тень» поставили ведущие театры страны, она была удостоена Сталинской премии 1-й степени, однако сам автор до конца жизни стыдился этой самой «Тени» и никогда не включал ее в собрания своих сочинений.

Александр Штейн написал «Суд чести». Даже после того как сценарий буквально «с колес» был запущен в кинопроизводство, а на сцене Московского театра драмы в 1948 году поставили спектакль «Закон чести», опус драматурга не был опубликован на страницах журнала «Знамя». Агитпроп ЦК, признав несомненную важность и политическую актуальность выбранной сценаристом темы, был вынужден сделать неутешительный вывод о художественных достоинствах сценария Штейна. «Однако рассматривать его как самостоятельное художественное произведение было бы неправильно. При опубликовании такого „рабочего“ сценария в литературно-художественном журнале он может вызвать справедливые упреки в схематичности фабулы, упрощенности образов действующих лиц и т.д.» Фильм «Суд чести» был снят, широко демонстрировался в кинотеатрах, удостоился множества слащавых рецензий и получил Сталинскую премию 1-й степени. В течение года его посмотрели 15,2 миллиона человек. Он выполнил свое предназначение: он стал агиткой и внес весомую лепту в нарастающую идеологическую кампанию по искоренению «низкопоклонства перед Западом». Однако зрительских симпатий не снискал, отклика в душах советских людей не вызвал, в культурной памяти не сохранился и навсегда канул бы в Лету, если бы не одно очень существенное обстоятельство.

Выход фильма на экраны 25 января 1949 года стал вехой в политической истории страны: именно с этого момента в СССР началась разнузданная и ничем не прикрытая антисемитская кампания. «Суд чести» стал знаком своего времени, поэтому и в наши дни кинодокументалисты не пренебрегают цитатами из него, чтобы дать современному зрителю представление о сталин-ской эпохе. И хотя ритуальное упоминание о приоритете отечественной науки и культуры станет общим местом многих публикаций времен позднего сталинизма, никаких других оригинальных произведений на эту тему создано не было.

Сталин поставил перед писателями генеральную задачу. Он хотел не формального выполнения своего поручения, а того, чтобы они создали художественные произведения, способные взволновать советских читателей и дойти до сердца каждого «винтика». Сталинская идея об «иностранцах-засранцах» должна была стать краеугольным камнем системы ценностей советского человека. Именно чтобы достичь этого, вождь готов был не жалеть народных денег. Но он обманулся в своих расчетах: советские писатели так и не смогли найти нужные слова, способные заставить вибрировать струны в сердцах своих читателей.