Кино после Освенцима. Собаки. «Астенический синдром», режиссер Кира Муратова
«Астенический синдром», режиссер Кира Муратова.Фото предоставлено журналом «KINO-KOЛO» |
Они смотрят на нас, слипшись в сгусток травмированной плоти. Планы преимущественно крупные, фронтальные — ничего лишнего, только повизгиванье или болезненное молчание и отчаянный «Музыкальный момент» Шуберта. Фортепиано, псы и клетка, клетка и псы. Этот эпизод не касается основных линий фильма, но лежит на истории неподъемным бременем: взгляды из-за решеток преследуют и не отпускают.
Животные густо населяют «Астенический синдром». Канарейки, голуби, мертвые рыбы, белая крыса на плече инвалида, а более всего — коты и собаки. В кадре они почти уравнены с актерами, хотя и не очень влияют на события. Их роль всегда пассивно-страдательная: отношение к ним со стороны людей колеблется от попыток выбросить или замучить (одна из первых сцен — издевательства над кошкой впавших в детство строителей) до восторженного сюсюканья. Такое существование животных — это определенная смысловая и этическая ось координат, по которой проверяются и человеческие качества.
Эпизод с собаками некоторые считают избыточным. На самом деле избыточность — стилистический закон фильма. Начать хотя бы с того, что «Астенический синдром» перенасыщен физическим действием. Более того, повествование является истероидным. Все передвигаются хаотично, разговаривают, общаются на повышенных тонах — вплоть до прямых столкновений. Слова и поступки разлетаются, словно шрапнель. Контрапункт этой визуальной какофонии, этого шума — внезапные застывания, моменты прострации, визуально и ритмически связанные с фотопортретами, которые «прорезают» фильм. Лейтмотив фотопортрета задается рядами посмертных оттисков на кладбище, в витрине лавочки «ритуальных услуг» еще в первой, «траурной», части фильма, а во второй усиливается постановочными кадрами с обнаженными мужчинами. Снимок анфас у Муратовой — это остановленный миг бытия уже несуществующих людей и одновременно — рамка, сдерживающая человеческую агрессию. С другой стороны, эти приступы обездвиживания вторят роковому синдрому засыпания, преследующему главного героя. Перенапряженная, трагифарсовая атмосфера достигает апогея во время учительского совета, предшествующего эпизоду в живодерне.
Сцена педсовета, безусловно, представляет собой острую и злую реминисценцию «Гаража» Эльдара Рязанова. На это недвусмысленно намекают схожий интерьер, ритм перепалок и некоторые типажи. Идиотизм и бессмысленность дискуссии про «скопцов и детей» подчеркиваются крепким сном главного героя. Но никаких комичных или добродушных чучел: сами учителя и представляют паноптикум. Следом — дети. Они поданы в хорошо знакомом фронтально-фотографическом ракурсе, в обрамлении зарешеченного окна и похожи на стаю неуправляемых существ. Одни лишь искаженные лица и гримасы под фонограмму встревоженных джунглей: этих только ждет обращение в живые экспонаты. Вот где перебор и излишество!
Когда от всеобщего одичания уже некуда деваться, появляется дверь с табличкой «Утильцех», а далее то, что за ней. Муратова прибегает к прямой провокации, запуская в пыточную нескольких женщин. При этом живодеры, которые, собственно, вылавливают и уничтожают животных, показаны нейтрально. Они проходят как-то по касательной, перекидываясь шуточками, профессиональными анекдотами вроде: «Кого легче поймать, кошку или собаку?» Они как будто не имеют отношения к тому, что увидят женщины.
Из кадра последовательно удаляются и те, кто убивает, и те, кто плачет от сочувствия, то есть никто не спасает и не мучит животных непосредственно. Остаются одни собаки, также заключенные в рамку решетки и экрана. Групповой портрет дикости. Из людей — никого. Кроме зрителей. Зрители и животные смотрят друг на друга, не отводя взглядов. С глазу на глаз. Боль растет ежесекундно, и нет никакого опосредования. Следовательно, остается единственно возможная оппозиция: палачи — жертвы.
И если пыточная там, на экране, — значит, исполнителями экзекуций становятся зрители. Титр «На это не любят смотреть. Об этом не любят думать. Это не должно иметь отношения к разговорам о добре и зле» кажется лишним. Поскольку эта покорность, эти отрывистые звуки и блестящие глаза, похожие на поверхность сумеречного озера, и так не оставляют шанса для разговоров, рациональных построений, интерпретаций. Только палачи и жертвы. Что самое ужасное, и первые, и вторые невинны.
А такое не прощают.