Код Гайдара: автопортрет в багровых тонах

«Судьба барабанщика», режиссер Виктор Эйсымонт. 1955

За давностью лет

— А он… Ну, который дядя?

— Шпион, — коротко ответил военный.

— Чей?

Человек усмехнулся. Он не ответил ничего, затянулся дымом из своей кривой трубки, сплюнул на траву и неторопливо показал рукой в ту сторону, куда плавно опускалось сейчас багровое вечернее солнце.

Аркадий Гайдар. «Судьба барабанщика»

Один из выпусков программы «Как уходили кумиры» на канале ДТВ был посвящен жизни и смерти детского писателя Аркадия Петровича Гайдара. Надо сказать, что судьба и сама фигура этого человека уже давно привлекают внимание документалистов, при том что и фильмы о людях советского прошлого занимают внушительную часть экранного времени чуть ли не на всех каналах. Гайдару в этом смысле «повезло» больше многих других, и причины тому очевидны. Характерно, что одна из посвященных ему картин появилась под рубрикой «Гении и злодеи», причем, с точки зрения авторов, Гайдар в равной мере мог бы считаться и гением, и злодеем (последнее вызвало негативную и бурную зрительскую реакцию). В фильме «Аркадий Гайдар. Последняя тайна», показанном на канале «Россия», была приоткрыта завеса молчания над тем, что доселе не подлежало обнародованию, а именно то, что молодой командир стал жертвой чужой игры, что его именем прикрывали свои злодейства циничные и влиятельные люди.

Авторы ДТВ заняли позицию более нейтральную и решили в этом случае придерживаться строго официального — чтобы не сказать телеграфного — стиля: вырос в Арзамасе… участник гражданской… демобилизовался, стал писателем… чуть не арестовали, непонятно за что, но Сталин сказал: «Этого не надо»… Началась новая война, погиб… В аннотации на сайте ДТВ сказано: «Каждый выпуск программы — биография с сенсационными фактами, рассказанными автором, родственниками и друзьями Великих». Однако, по сути дела, решили не просто обойтись без «сенсационных фактов», но и самого Аркадия Гайдара, писателя и человека, заменить его анкетой. Почему?

О причинах можно, конечно, гадать. Но есть впечатление: слишком глубок и противоречив был этот человек, слишком сложна загадка его души, чтобы втиснуть ее в формат сорокапятиминутной передачи. Да и авторов трудно упрекнуть: основной-то темой является смерть героя, а о ней упомянули, так что, как говорил в подобных случаях Остап Бендер, главное условие соблюдено.

Был командир красных карательных отрядов Аркадий Голиков. В документальной, хотя и откровенно тенденциозной книге Владимира Солоухина «Соленое озеро» описано, как он собственноручно расстреливал заложников и пленных, как топил людей живьем в озере, как бил нагайкой на допросах… Казалось бы — портрет законченного садиста в буденовке с пещерным кругозором. Только в страшном сне может прийти в голову мысль о том, чтобы к подобным злодеям причислить автора «Чука и Гека», «Голубой чашки» и «Тимура и его команды». «Голубая чашка», кстати, была экранизирована через тридцать лет после публикации; на одном из интернет-сайтов недавно проводился опрос о лучших детских фильмах, и «Голубая чашка» за несколько дней собрала полторы сотни голосов, отзывались о ней так: «Хороший, добрый фильм». Как будто вся злая разрушительная сила вышла без остатка в командире красных карательных отрядов Голикове, ничего от нее не сохранилось в писателе Гайдаре.

Аркадий Гайдар

Можно лишь предполагать, какой ужас вызывали в душе детского писателя Гайдара его сновидения, напоминавшие о кровавых делах Голикова. «Снились люди, убитые мною в детстве», — это фраза из его дневника. Кошмар пройденного он сумрачно выплескивал в свой дневник: «Сны по схеме № 1» или «по схеме № 2». Человек мучился и переживал. Его приятель Б. Г. Закс приводит жутковатые рассказы о том, что он сильно злоупотреблял спиртным, но иногда и без выпивки впадал в исступление, кричал, резал себя бритвой. А Гайдар-писатель создал своего литературного двойника — человека с приятной, располагающей оболочкой и с чем-то страшным, спрятанным глубоко внутри. В 1937 году alter ego Аркадия Гайдара появился на страницах «Судьбы барабанщика». Автопортрет в повести присутствует неявно. Повествование ведется от имени подростка Сергея Щербачева (потом в фильме он стал Баташовым), не имеющего с автором никаких общих черт. Ибо тот хотел в этом произведении взглянуть на себя со стороны. Появляется персонаж, в описании которого проявляются знакомые черты: «Полысел, потолстел, но все, как я вижу, по-прежнему добр и весел». Неистощимый шутник, весельчак и балагур, появляющийся в повести как дядя главного героя, странным образом не имеет имени. Вот как он сам представляется «племяннику», который его впервые видит:

— Понимаю! — воскликнул толстяк. — Ты, вероятно, думал, что я жулик, и терпеливо выжидал, как развернется ход событий. Так знай же, что я не вор и не разбойник, а родной брат Валентины, следовательно, твой дядя.

Довольно странно: это, пожалуй, единственный случай в творчестве Гайдара, когда один из центральных персонажей остается безымянным.

Сын писателя Тимур Гайдар вспоминал отца: «Его голос звучит свободно, раскованно, он полон человеческого тепла и доброты, мягкий юмор позволяет убедительно и ненавязчиво высказать важные мысли». Таким же описал его в своих стихах Маршак:

Большой, веселый, ясноглазый,

Присев к ребячьему костру,

Он сочинял свои рассказы,

Как бесконечную игру.

Таков же и «дядя» в «Судьбе барабанщика»: постоянно весел, даже эксцен-тричен, остер на язык, сыплет быстрыми, хлесткими фразами.

— Чкалов! — воскликнул он. — Молоков! Владимир Коккинаки!.. Орденов только не хватает — одного, двух, дюжины! Ты посмотри, старик Яков, какова растет наша молодежь! Эх, эх, далеко полетят орлята!

Или:

— Молодец! — тихо похвалил меня он. — Талант! Капабланка!

И странно! То ли давно уж меня никто не хвалил, но я вдруг обрадовался этой похвале… Я торопливо рассказал дяде, как было дело… как увернулся я от подозрительного проводника.

— Герой! — с восхищением сказал дядя. — Геркулес! Гений!

Этот комический прием — смешение возвышенного, напыщенного стиля с ироническим тоном — весьма характерен для самого Гайдара и выработан, видимо, практикой плодовитого газетного фельетониста. Всего за несколько месяцев работы в пермской газете «Звезда» он написал 130 фельетонов.

В обрисовке образа «дяди» содержится, возможно, и аллюзия на опубликованную к тому времени «Голубую чашку». Вот небольшой фрагмент.

Рыжеволосая толстая Светлана стояла перед цветами, которые поднимались ей до плеч, и с воодушевлением распевала такую только что сочиненную песню:

Гей!.. Гей!..

Мы не разбивали голубой чашки.

Нет!.. Нет!..

В поле ходит сторож полей.

Но мы не лезли за морковкой в огород.

И я не лазила, и он не лез.

В «Судьбе барабанщика» есть карикатурный эпизод, когда «дядя» спел экспромтом им же сочиненную песню, как будто обращаясь от имени автора к юному читателю «Голубой чашки»:

— Трам-там-там! — Он закрыл ладонью струны и, довольный, рассмеялся. — Что, хороша песня? То-то! А кто сочинил? Пушкин? Шекспир? Анна Каренина? Дудки! Это я сам сочинил. А ты, брат, думал, что у тебя дядя всю жизнь только саблей махал да звенел шпорами. Нет, ты попробуй-ка сочини! Это тебе не то что к мачехе в ящик за деньгами лазить. Что же ты отвернулся?.. Кругом аромат, природа. Вон старик Яков из окна высунулся, в голубую даль смотрит. В руке у него, кажется, цветок. Роза! Ах, мечтатель! Вечно юный старик мечтатель!

— Он не в голубую даль, — хмуро ответил я. — У него намылены щеки, в руках помазок, и он, кажется, уронил за окно стакан со своими вставными зубами.

Видимо, Гайдар с определенным сарказмом относился к напыщенному воспеванию героизма в творениях советских писателей да и к своему статусу советского писателя. Ироничный «дядя» в «Судьбе барабанщика» постоянно, чаще всего совершенно не к месту использует фразеологию революционной героики:

— Он пишет слово «рассказ» через одно «с» и перед словом «что» запятых не ставит. И это наша молодежь! Наше светлое будущее! За это ли (не говорю о себе, а спрашиваю тебя, старик Яков!) боролся ты и страдал? Звенел кандалами и взвивал чапаевскую саблю! А когда было нужно, то шел, не содрогаясь, на эшафот… Отвечай же! Скажи ему в глаза и прямо.

Однако что-то в этом «дяде» не так. Постепенно становится все больше заметным, что «дядя» постоянно говорит (или вынужден говорить?) неправду. Вне опубликованных произведений, в личном письме из Сокольнической психиатрической клиники Гайдар описывает подобную странную постоянную лживость такими словами:

Одна беда — тревожит меня мысль, зачем я так изоврался… Казалось, нет никаких причин, оправдывающих это постоянное и мучительное вранье, с которым я разговариваю с людьми… образовалась привычка врать от начала до конца, и борьба с этой привычкой у меня идет упорная и тяжелая, но победить ее я не могу… Иногда я хожу совсем близко около правды, иногда — вот-вот — и веселая, простая, она готова сорваться с языка, но как будто какой-то голос резко предостерегает меня — берегись! Не говори! А то пропадешь! Не говори!

А то пропадешь! И сразу незаметно свернешь, закружишь, рассыплешься, и долго потом рябит у самого в глазах — эк, мол, ты куда, подлец, заехал! Химик!

Протагонист «Судьбы барабанщика» говорит о своем «дяде» почти теми же словами:

«А может быть, — думал я, — дядя мой совсем и не жулик. Может быть, он и правда какой-нибудь ученый или химик… Он одинок, и никто не согреет его сердце… Нет, брат! Тут ты меня не обманешь. Тут я и сам химик!»

«Судьба барабанщика» была начата осенью 1937-го и закончена в 1938 году.

В те годы говорить правду было иной раз не просто опасно — самоубийственно. Но Гайдар темнил явно не из страха. Гайдар почему-то скрывал происхождение своего псевдонима, версий об исключении из партии у него было несколько. Даже своему сыну Тимуру он «всегда отказывался рассказывать что-либо о гражданской войне». В автобиографии писал уклончиво: «Я был на фронтах: петлюровском, польском, кавказском, внутреннем, на антоновщине и, наконец, близ границы Монголии. Что я видел, где мы наступали, где отступали, скоро всего не перескажешь. Но самое главное, что я запомнил, — это то, с каким бешеным упорством, с какой ненавистью к врагу, безграничной и беспредельной, сражалась Красная Армия одна против всего белогвардейского мира».

Есть подобный эпизод и в «Судьбе барабанщика»:

Дядя, — спросил я, — отчего эта старуха называла вас днем и добрым, и благородным? Это она тоже по дури? Или что-нибудь тут на самом деле?

— Когда-то, в восемнадцатом, буйные солдаты хотели спустить ее вниз головой с моста, — ответил дядя. — А я был молод, великодушен и вступился.

— Да, дядя. Но если она была кроткая или, как вы говорите, цветок бездумный, то за что же?

— Там, на войне, не разбирают. Кроме того, она тогда была не кроткая и не бездумная. Спи, друг мой.

— Дядя, — задумчиво спросил я, — а отчего же когда вы вступились, то солдаты послушались, а не спустили и вас вниз головой с моста?

— Я бы им, подлецам, спустил! За мной было шесть всадников, да в руках у меня граната! Лежи спокойно, ты мне уже надоел.

— Дядя, — помолчав немного, не вытерпел я, — а какие это были солдаты? Белые?

— Лежи, болтун! — оборвал меня дядя.

В гражданской войне Аркадий Голиков оказался на стороне победителей и скрывать в автобиографии ему, казалось бы, было нечего. Но и хвастать подвигами, совершенными в частях особого назначения, он не хотел. К тому же уже с детства он был очень скрытен. Его сын в книге «Голиков Аркадий из Арзамаса» пишет, что отец «всегда, с детства, был большой выдумщик. В реальном училище пользовался шифром собственного изобретения». Гайдар нередко шифровал свои произведения («Последние тучи» так и не удалось полностью расшифровать) и даже дневниковые записи. Словно «дядя» из «Судьбы барабанщика», который писал на специальной «шпионской» бумаге, скрывающей написанное от посторонних глаз. Общительный — как сказали бы сейчас, публичный — человек скрывал от всего мира то, что никому не предназначалось.

Когда уволенный из Красной Армии командир ЧОНа Голиков делал только первые шаги на пути перевоплощения в писателя Аркадия Гайдара, он написал по следам свежих впечатлений ныне забытую повесть «Жизнь ни во что» (рабочее название «Лбовщина»), которая начиналась словами: «Эта повесть — памяти Александра Лбова, человека, не знающего дороги в новое, но ненавидящего старое, недисциплинированного, невыдержанного, но смелого и гордого бунтовщика, вложившего всю ненависть в холодное дуло своего бессменного маузера, перед которым в течение долгого времени трепетали сторожевые собаки самодержавия…» Вячеслав Корнев, опубликовавший в литературном альманахе «Ликбез» «Статью о писателе Аркадии Гайдаре», обращает внимание на то, что даже и в более поздних его произведениях прорывался карательный жаргон гражданской войны (в частности, в «Военной тайне»: «И тогда стало всем так радостно и смешно, что, наспех расстреляв проклятого Каплаухова, вздули они яркие костры и весело пили чай…») и делает вывод о том, что «Гайдара ошибочно считают детским писателем. Сам же Гайдар однажды сказал, что только прикидывается детским писателем».

Так слой за слоем раскрывал он читателю «Судьбы барабанщика» безымянного «дядю», а заодно и самого себя. По ходу действия выясняется, что под добродушной маской «дорогого дядечки» скрывался хладнокровный убийца, «матерый волк, опасный и беспощадный снайпер». И здесь Гайдар безжалостен прежде всего к самому себе: эта повесть приняла характер публичной исповеди, он открыл всего себя без остатка, начав с самоиронии, а завершив саморазоблачением. Работа над «Судьбой барабанщика» так увлекла его, что он забросил ранее начатую повесть «Бумбараш», которую в итоге так и не закончил, хотя ее первые главы были уже опубликованы.

Осенью 1938 года «Пионерская правда» опубликовала начало «Судьбы барабанщика», пообещав: «Продолжение следует…» Но продолжения не было. Одновременно прекратил публикацию этого произведения журнал «Пионер», прервало подготовку рукописи в печать Издательство детской литературы. Гайдар позволил себе то, чего не позволял даже его литературный двойник. В кремлевских кругах им и так были не вполне довольны: поговаривали, что популярный писатель почему-то ни разу не упоминал имени Сталина в своих произведениях. К тому времени трескучая пропаганда создала образ почти земного бога. Но те немногие, кто видел Сталина вблизи, поражались, как этот неказистый, рябой от оспин человек, чьи толстые губы почти никогда не улыбались, мог выглядеть в глазах всего мира ослепительным полубожеством. В «Судьбе барабанщика» Гайдар дал на это заочный ответ. Рядом с безымянным дядей в повести появился псевдогероический старик Яков, впоследствии оказавшийся настоящим бандитом. «Лицо его было покорябано оспой, а опущенные кончики толстых губ делали лицо его унылым и даже плаксивым. Он был одет в зеленую диагоналевую гимнастерку, на которой поблескивал орден Трудового Красного Знамени». Вся страна знала и о том, что Сталин в 1930 году награжден орденом Трудового Красного Знамени (почти все остальные награды он принял позднее), и о его манере одеваться в полувоенном стиле, странно напоминающей привычки Николая II. Правда, Яковом звали не самого диктатора, а его старшего сына. Дядя «барабанщика» с момента появления старика Якова в повести буквально осыпает его нелепыми по помпезности славословиями: «Политкаторжанин. Много в жизни пострадал. Но, как видишь, орел!.. Коршун!.. Экие глаза! Экие острые, проницательные глаза! Огонь! Фонари! Прожекторы…»

И далее Гайдар безжалостно пародирует звонкий героико-революционный стиль, которым принято было рассказывать о подвигах старых большевиков, в небылицах о героической борьбе старика Якова «на благо народа, страждущего под мрачным игом проклятого царизма». При этом писатель не щадит и себя, вновь вводя элемент самопародии: «Наши дела, наши поступки принадлежат часто истории и должны, так сказать, вдохновлять нашу счастливую, но, увы, беспечную молодежь». Пародийный, неприятный, даже уродливый старик Яков получает едва ли не на каждой странице от «дяди» те самые гротескные, неумеренные восхваления, которых так и не дождался от писателя Гайдара другой рябой старик.

Сталин публичного вызова не принял (или сделал вид, что такового и не было). Самый главный в стране читатель Гайдара в начале 1939 года распорядился внести автора в списки награжденных советских писателей, а повесть была вскоре опубликована.

Гайдар выполнил свой долг перед читателем, но не избавился от мучений, вызываемых кровавыми кошмарами прошлого. Незадолго до смерти он написал рассказ «Совесть», в котором были такие слова: «Слишком хорошо пели над ее головой веселые птицы. И очень тяжело было на ее сердце, которое грызла беспощадная совесть». Трагедия Гайдара состояла в том, что его чувства, вздумай он их выразить не через аллегорию, как в «Судьбе барабанщика», а напрямую, никто бы не понял и не услышал. 30-е годы — время массового, почти всеобщего покаяния. Самую атеистическую страну в мире охватила фанатичная тяга публично каяться. Каялись в прошлой принадлежности к оппозиции, в том, что когда-то где-то проголосовали против генеральной линии партии, в том, что «проглядели врага» в своем друге, члене семьи, сослуживце. Вот только в настоящих грехах, совершенных в гражданскую войну и позже, не приходило в голову каяться тем, у кого руки были по локоть в крови, кто натворил дел не меньше Голикова, а то и во много раз больше и страшнее. В сталинском государстве нравственные страдания человека чести выглядели непонятно, как язык марсианина.

В 1938 году Гайдар позвонил наркому внутренних дел СССР Ежову и потребовал освобождения своей бывшей жены Лии Соломянской. По тем временам это был самый настоящий подвиг (впоследствии даже родилась красивая легенда, будто Ежов немедленно освободил Соломянскую; впрочем, по другим сведениям она освободилась из Акмолинского лагеря в 1940 году, уже после падения Ежова).

Гайдар предвоенных лет напоминает отважного барабанщика, которого не берут пули врага. Только вряд ли подобная неуязвимость его радовала. Он бросил вызов Сталину, бросил вызов Ежову. Но героическая смерть его не брала, а самоубийство не устраивало. По воспоминаниям дочери писателя Евгении, известие о начале войны с фашистской Германией он воспринял, конечно, не с радостью, но с каким-то облегчением. Подарил дочери книгу сказок, написав в качестве эпиграфа жизнерадостное стихотворение. Долго и с большим трудом добивался отправки на фронт военным корреспондентом. Принято считать, что он погиб на фронте. Это неверно. Он погиб далеко впереди линии фронта, неподалеку от Киева, когда уже Москва стала прифронтовым городом. Он как будто искал смерти и погиб так, как хотел, перед линией фронта, впереди даже партизанского отряда, в котором он оказался, подтвердив таким образом самую привычную расшифровку его псевдонима — «Всадник, скачущий впереди».

Из Гайдара сделали пропагандистский фетиш. Но притом фильм «Судьба барабанщика», сценарий которого также написан Гайдаром, до поры не появился на экране: внешнего сходства литературного «дяди» с еще при жизни канонизированным писателем допустить было никак нельзя. Лишь в 1955 году вышел на экраны фильм Виктора Эйсымонта. Даже внешнее сходство артиста Виктора Хохрякова, исполнявшего роль «дяди», с автором сценария выглядело теперь не более чем смешным недоразумением.

Код Гайдара встретился со зрителем, когда тень сталинской эпохи скрылась за горизонтом, и остался неразгаданным.