Уходящая натура. Пьеса

Действующие лица:

А в с т р а л и е ц — русский, вернувшийся из Австралии, лет сорока-сорока пяти.

С л е с а р ь — его ровесник.

С а ш к а — Австралиец в детстве, четырнадцать лет.

Г е н к а — Слесарь в детстве, сын Николая и Маринки, четырнадцать лет.

(По решению режиссера героев в детстве и в возрасте могут играть одни и те же актеры.)

Ю л я — сестра Сашки лет шестнадцати.

Т а н я — подруги Юли, чуть старше.

Н а д ь к а.

Н а д ь к а в з р о с л а я.

О л ь г а — мать Сашки и Юли, лет сорока.

Н и н а и М а р и н к а — женщины-соседки от тридцати до сорока лет.

З о я.

Н и к о л а й — муж Маринки.

И в а н — муж Зои.

И г о р ь.

Р у с л а н.

Р ы ж и й — сын Ивана и Зои.

Б а б к а — мать Зои.

Д я д я Л ё н я — пенсионер.

М у ж ч и н ы, ж е н щ и н ы, д е т и.

Мужчина лет сорока-сорока пяти ходит по московскому окраинному микрорайону. Постоит, пройдет, вернется. Пойдет в другую сторону, опять замрет, постоит.

Все участники спектакля находятся на сцене — в глубине. В одну из его остановок они медленно приближаются к нему.

— Неужели ты не хочешь, чтобы тебя кто-нибудь любил?

— «Колечко-колечко, выйди на крылечко»!

— Он все восемь этажей пролетел — что там могло остаться?

— «Море волнуется — раз…»

— «Обслужу, обслужу, как надо, и вернусь!»

— Ты недостойна такого хозяйства! Такой финской кухни!

— Наверное, я пропащий человек, раз я знаю, что Бог есть, но… не верю.

— Если хочешь повыть хором с моей собакой, надо запеть что-нибудь очень печальное… Ну, там… «Степь да степь кругом».

— Двор — это не место, двор — это философия.

— «На месте морская фигура замри»!

Все замирают.

Только Австралиец продолжает оглядываться.

Мимо проходит Слесарь с чемоданчиком инструментов.

А в с т р а л и е ц. Извините…

Персонажи отступают на задний план, оставляя Австралийца со Слесарем.

А в с т р а л и е ц. Это ведь улица Зеленая?

С л е с а р ь. Ну?

А в с т р а л и е ц. А дом — тридцать три?

С л е с а р ь. Написано же.

А в с т р а л и е ц. Да… Но… Это другой. То есть… тот пятиэтажный был…

С л е с а р ь. Пятиэтажный два года как снесли. Вот этот выстроили.

А в с т р а л и е ц (как-то огорченно и беспомощно). Что ж… ничего не осталось?

Слесарь ухмыляется — мол, много тут больных ходит, идет дальше. Приезжий стоит, потерянно глядя перед собой. Слесарь вдруг замедляет шаг, останавливается, возвращается, смотрит на приезжего.

С л е с а р ь. Пеликан… Ты, что ли?

А в с т р а л и е ц (тоже вглядываясь в Слесаря). Генка? Генка! (Бросается к нему. Обнимаются, смеются. Австралиец отстраняется, рассматривает Слесаря.) Ну вот! Все-таки — родина!

С л е с а р ь. Кто — я?

А в с т р а л и е ц. Ты, конечно! Битый час хожу — не узнаю ни черта!

С л е с а р ь. А чего вернулся-то?

А в с т р а л и е ц. Да мать изнылась: «Помру тут среди кенгуру, Москву не увижу!» Вот пришлось делать ей экскурсию.

С л е с а р ь. А я не верил, что ты в Австралии!

А в с т р а л и е ц. Да я сам не верил!

С л е с а р ь. Надо же… Я ж помню, как вы въезжали. Это какой год? Восьмидесятый? Мужики всем подъездом пианино твоей сестре перли на пятый этаж.

А в с т р а л и е ц. «Еще четыре ступеньки — и победа наша»!

Смеются, опять обнимаются.

Мужчины — Иван, Николай, дядя Лёня — в глубине сцены.

И в а н. Поберегись!

Д я д я Л ё н я. Аккуратней, ребят. Меняем дислокацию!

Н и к о л а й. Заноси, заноси угол! Держу!

И в а н. Голову, твою мать!

Н и к о л а й. Спокойно! Еще четыре ступеньки — и победа наша!

И в а н. Теперь Шопенов через стенку буду заказывать!

На переднем плане парни обступают Сашку.

Р ы ж и й. Приехал?

Р у с л а н. Прописать!

Р ы ж и й. Борьбу какую-нибудь знаешь?

С а ш к а. Нет.

Р ы ж и й. Тогда Генку! Генка!

Напротив Сашки становится Генка. Они дерутся. Генка побеждает.

С а ш к а (уже лежа). Почему сразу бить-то?

Г е н к а. Да мы разве били? Мы знакомимся. Пошли, я тебе свой мопед покажу!

В другой части сцены на скамеечке Бабка и Ольга.

Б а б к а. Это, значит, вы в четвертый подъезд поселились?

О л ь г а. Да! Будем соседями! Я с сыном и с дочкой.

Б а б к а. А мужика-то где потеряла?

О л ь г а. Развелись… Разъехались… Так удачно. Такая квартира хорошая. Окна во двор…

Б а б к а. Подъезд только проклятый.

О л ь г а. Это — как?

Б а б к а. Девочке — ничего. А с мальчиком в этот подъезд лучше не селиться.

О л ь г а. Почему?

Б а б к а. А мрут здесь мальчики. Как заколдованы. Никто до армии не доживает. Прошлый год Димка с пятого этажа повесился. Прямо на балконе.

О л ь г а. Отчего же он?..

Б а б к а. Кто ж знает? Отчим, сестра младшая — ей вся любовь. Все внимание. А ему — скандалы одни, что подрался, что окно соседке разбил… Тут первую получку со стройки принес, а мать ему…

Ж е н щ и н а. Не нужна мне твоя получка и ты вместе с ней!

Б а б к а. Он в свою комнату ушел. Она на кухне чего-то варила. А потом слышит — соседка во дворе орет не своим голосом и на их балкон показывает. Ну, и всё. Не… Тут для мальчиков нехорошо.

Ольга в ужасе на нее смотрит.

К Ольге подходит Нина, пилкой для ногтей обрабатывая ногти, садится на лавочку. Бабка отходит.

Н и н а. Мужиков тут практически нет.

О л ь г а. Как? Совсем?

Н и н а. Ну, кто хоть чуть-чуть ликвидный, тот женат. Да и неликвидные все женаты. Вон Зойка с Иваном столько лет мучается — лучше одной.

И в а н (Ольге). Я этой пьянкой сам себя добью!

О л ь г а. Зачем?

И в а н. Чтоб не добили другие!

З о я. Я его однажды закодировала. Выяснилось, что я невкусно готовлю и белье не крахмалю, сын плохо учится, теща много разговаривает. Вообще житья не стало. Полгода мы так терпели, потом я ему сама налила… В тот же день он меня исколошматил. (Успокоено.) И все пошло своим чередом.

Н и н а (пожимая плечами). Есть женщины, которым нужно, чтобы муж их бил. Это такая форма общения.

О л ь г а (Нине). А ко мне сосед заходил. Розетку сделал. Николай.

Н и н а. Женат. И Маринка у него вообще без принципов. Неадекватная.

О л ь г а. Это как?

Н и н а. Она мужьям звонит. Ну, если узнает, что он с замужней крутит. Просто мужу звонит и рассказывает — так, мол, и так: «Вы не в курсе, где сейчас ваша половина, а она с моим Колей».

О л ь г а. Ой… как неблагородно.

Н и н а. Ну, я и говорю — подлая. Нам-то, конечно, бояться нечего — мы с тобой холостые. Но он ведь, Колька, — рабочий класс. Он же Марику Рёкк от Дины Дурбин ни за что не отличит!

О л ь г а. Про это я и с тобой могу. А у него такие руки… мужественные. А розетка так искрила…

Н и н а. О-ля! Искриться будем на стороне, а не в родном районе! В крайнем случае — объявление дадим! Хорошо, что ты приехала! Теперь я тут не одна! Теперь прорвемся! Пенсионер еще один есть…

Д я д я Л ё н я. Не только все ровесники умерли, ученики уже поумирали… Вот ведь…

Н и н а (Ольге). Ну, это если уж совсем будет дело плохо…

Д я д я Л ё н я. Я ведь еще и подрабатываю. Базу охраняю — СМУ. Там шесть КамАЗов и два подъемных крана. Но краны я, правда, никогда не видел.

Слесарь и Австралиец расположились на другой лавочке. Курят.

А в с т р а л и е ц. Слушай, а родители-то твои живы?

С л е с а р ь. Что им сделается? Булькают друг на друга потихоньку. Как молодые были — булькали, так и сейчас…

А в с т р а л и е ц. Молодые…

М а р и н к а. Коль, у нас сложности…

Н и к о л а й. Какие?..

М а р и н к а. Давай на лавочку сядем?

Садятся.

Н и к о л а й. Ну?

М а р и н к а. Оля из четвертого подъезда.

Н и к о л а й. Че-го?

М а р и н к а. Я должна сказать? Сам не скажешь?

Н и к о л а й. Жилы не тяни.

М а р и н к а. Ходишь к ней. Мне уже все говорят. Если б хоть не говорили.

Н и к о л а й (вспоминая, перечисляет). Плиту передвинул. Розетку починил.

М а р и н к а. Пусть электрика вызовет розетки чинить!

Н и к о л а й. Ты чего — всерьез, что ли?

М а р и н к а. Посмешище из меня не делай.

Н и к о л а й. Нашла к кому ревновать. У нее ж библиотека какая! Она

ж небось не знает, где у мужика — перёд, где — зад.

М а р и н к а. Тем более обидно! Весь двор говорит, что ходишь!

Н и к о л а й. Всё! Хватит эту чушь!

Встает, уходит.

С л е с а р ь. Я в твою сестру был влюблен.

А а с т р а л и е ц. Я знаю.

С л е с а р ь. Тоже к тебе в Австралию перебралась?

А в с т р а л и е ц. Не. Тут с отцом осталась.

Оля сидит и тихо подвывает. Рядом с ней на лавочке лежит письмо.

С а ш к а. Мам? Ты чего?

С л е с а р ь. А-а-а…

С а ш к а. Что случилось-то?.. От папы? (Берет письмо, пробегает по строчкам.) «Папочка, я очень тебя люблю и очень по тебе скучаю. Ваши с мамой дела — это ваши с мамой дела. Пусть они не влияют на наши отношения»… Это что?

О л ь г а. Сестра твоя. Родная. Любимая. Ненаглядная… Твоему отцу написала… После всего, что он мне сделал!

С а ш к а (снова читает). «Ты ведь знаешь, что я еще не зарабатываю…

Ну пришли хоть сколько сможешь…«

О л ь г а. Заткнись!

Вбегает Юля.

Ю л я. Мам, мы с Таней и с Надькой на латинские танцы записались.

В «Трешке». Нормально?

О л ь г а (тупо глядя перед собой). «Трешка» — это что?

Ю л я. Мам, ну, ты прямо как не местная. ДК имени Третьего Интернационала. Латинские танцы… «Способствуют развитию раскрепощенности и общему оптимизму личности»!

О л ь г а. И сколько нынче стоит оптимизм?.. Деньги тебе нужны? (Поднимается, хватает свою сумку, начинает судорожно вынимать из нее деньги и швырять Юле.) На! Сколько?! Вот! Вот! Возьми! Все возьми! Мало?! Я на трех работах! Мало?!

Ю л я (отстраняясь). Мам, ты чего? Саш?!

С а ш к а. Предатель ты.

О л ь г а. Ты думаешь, если он меня предал, так к тебе он другой будет?! Он и тебя предал, дура! Вот — письмо твое переслал. «Люблю… Скучаю…» По этой сволочи скучаешь?! Думала, я не узнаю?! А он — переслал! И ты такая!

Ю л я. Мам!

О л ь г а (Сашке). И тебе денег не хватает? Вы только за деньгами и подходите, а сделать что — не допросишься! Идите! Катитесь к нему! Оба! Мне никто не нужен! Мне никто не нужен!

Рыдает. Юлька тоже. Обнимаются, рыдают втроем.

Р ы ж и й. Слышь, ма, ну дай денег!

З о я. Ну нету, блин!

Д я д я Л ё н я. Дивизионная разведка. Семнадцать лет мне было. Сидел в засаде на дереве и координировал огонь наших орудий. В бинокль наблюдал за немцами. Они обедали: обед подвозила жирная такая, откормленная лошадь. А у нас подвозила обед хилая кляча. Немцы смеялись, пели свои песни. Наши смеялись — пели свои.

Рыжий быстро подходит к Генке и дает ему лампу, вынутую из телевизора. Генка прячет ее в карман.

Г е н к а. Откуда? Р ы ж и й. Правый нижний угол.

Рыжий отходит, к Генке следом подбегает Зоя.

З о я. Генк! Опять телевизор не показывает. Выручишь? У тебя все в руках горит! В смысле — ты такой умница. Зайдешь — посмотришь? Может, лампа какая перегорела…

Г е н к а. Конечно, тетя Зой. Только вы маме не говорите, что вы мне деньги даете, а то она ругаться будет, что не просто так.

З о я. Ну я разве не понимаю?! Все шито-крыто. Я разве не понимаю? Тебе ж на карманные расходы где взять? Ты же честно зарабатываешь. Своими руками! Если б мой так же!

Слесарь и Австралиец уже с бутылкой и закуской.

С л е с а р ь (разливая). Ну, с возвращеньицем!

Чокаются, выпивают.

А в с т р а л и е ц. А гаражи тоже снесли?

С л е с а р ь. Угу. Слушай, а я, Саш, не верил, что ты в Австралию уехал. Думал — врут. Ну на кой ляд тебе эта Австралия? Ты ж механик от бога! Сколько машин вместе починили, столько мопедов собрали, а там — одни кенгуру!

А в с т р а л и е ц. Я, Ген, там тоже машинами занимаюсь. Мотоциклами, вернее.

С л е с а р ь. Где?

А в с т р а л и е ц. Off road Viking называется. Сейчас модно. Мотоциклы по бездорожью. Покупаешь большой кусок земли и устраиваешь… типа гонки по пересеченной местности. Только в частных владениях можно.

С л е с а р ь. Развлечения для богатых?

А в с т р а л и е ц. Типа того. Выгодно и клево.

С л е с а р ь. А откуда же у тебя земля?

А в с т р а л и е ц. Это жены. Джулии. Я с ней на Арбате познакомился. Она Россию смотреть приезжала. От группы отстала. Потерялась. Я ее проводил…

Генка подходит к Рыжему, отсчитывает ему мелочь. Рыжий убирает в карман, кивает.

Р ы ж и й. Пожалуй, мало берем. Надо цену поднимать.

Г е н к а. За одну-то лампу? Если б ты хоть две выкрутил…

Рыжий смеется, уходит.

Б а б к а. А прошлое лето Максим с первого этажа вены себе вскрыл. Прямо в подъезде. Кровищи было! Насилу отмыли потом.

О л ь г а. Зачем вы мне всё это рассказываете?

Б а б к а. Так ведь мальчик у тебя.

Генка подходит к Юле.

Г е н к а. Юль. Это… Я…

Ю л я. Что?

Г е н к а. Ну, короче… Слушай… (Почти зажмурившись от смущения, быстро, монотонно.)

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты…

Ю л я (перебивая). Ты чего, Ген? С яблони упал?

Г е н к а. Это нечестно.

Ю л я. Нечестно?

Г е н к а. Ты обещала: если я выучу, поедем на ВДНХ.

Ю л я (грустно помолчав). Ген… ВДНХ ситуацию не спасет.

Г е н к а. Ты говорила — на лодке.

Ю л я. Ну, это я так вообще говорила, что там на лодках катаются.

Г е н к а. Ну вот.

Ю л я. Ген, ну если мне это не нужно, то какой тебе смысл?

Г е н к а. А может… втянешься… в ситуацию…

Ю л я (печально улыбаясь, качает головой). Не втянусь.

Дядя Лёня на лавочке в окружении ребят — Генки, Сашки, Рыжего.

Д я д я Л ё н я (Сашке). А мы возле Кёнигсберга в лесу стояли. Я под машиной лежал — спал. Вдруг стрельба-пальба. Я вскакиваю, автомат хватаю…

Р ы ж и й. Думаешь: немцы прорвались!

Д я д я Л ё н я. А ты откуда знаешь?

Р ы ж и й. Так ты уж в сто двадцать пятый раз рассказываешь, дядя Лёнь.

Д я д я Л ё н я. Ну… вот Саша еще не знает… Ну, вот. Думаю — немцы про-рвались. А мне кричат: «Победа! Победа!» Палят в воздух… Словом, полный салют!

Подростки улыбаются.

А в с т р а л и е ц. Постой. А каток тут был. Вот, где супермаркет. Эх, что же вы его не отстояли? Помнишь, Танька Решмина какую ласточку делала!

С л е с а р ь. Пытались тут бабки, у которых внуки, — демонстрацию проводили. Приехал главный подрядчик, вышел к ним из джипа…

М у ж и к. Кому тут каток нужен? Я вам каток только так устрою. Кто сам не угомонится, того катком в асфальт закатаю, а то под фундамент!

А в с т р а л и е ц. Что? Так и сказал?

С л е с а р ь. Ну. Бабки и расползлись, не оглядываясь. А Танька вон в том доме живет. В новорусском.

Таня идет через темный двор. Из темноты возле стены выступает Руслан, преграждает ей дорогу. Она испуганно вздрагивает, останавливается.

Р у с л а н. Тихо!

Т а н я. Что?!

Р у с л а н (хватает ее за руку, тянет в темноту к стене). Тихо, сказал. Сюда иди.

Т а н я. Зачем? Куда?!

Р у с л а н. Сюда!

Т а н я. Что ты делаешь?!

Руслан достает нож.

Р у с л а н. Только пикни! (Начинает лихорадочно поднимать ей юбку.)

Т а н я. А-а-а!

Он останавливается.

Р у с л а н. Ты что — не поняла? У меня — нож.

Т а н я. Я поэтому и ору. Страшно же…

Смотрят друг на друга и вдруг начинают хохотать.

Т а н я. Я знаю — ты из двадцатого дома. Тебя зовут Руслан.

Р у с л а н. Откуда знаешь?

Т а н я. Брат говорил, что стенка на стенку ходили с двадцатым… И что ты там самый зверь. Ну, в смысле, когда дерешься — ничего уже не соображаешь… Я не чтоб обидеть…

Руслан внимательно смотрит на нее и медленно проводит рукой по бедру. Таня опять вздрагивает.

Р у с л а н. Боишься? Целка еще?

Т а н я. А без ножа нельзя было подойти? Познакомиться…

Р у с л а н. Что мне с тобой знакомиться? Мне не разговаривать нужно…

Т а н я. А если все-таки сначала поговорить…

Р у с л а н. Долго?

Т а н я. Я видела, как ты на меня смотришь. Вчера возле магазина стоял. А потом шел за мной…

Р у с л а н. Вчера здесь фонарь горел.

Т а н я. А сегодня ты его разбил заранее?

Р у с л а н (усмехается). Ты с Рыжим ходишь? Что ж он тебя не провожает так поздно?

Т а н я. Отпусти меня…

Р у с л а н. Ты ведь не хочешь, чтоб отпустил… Ты тоже на меня смотрела.

Начинает ее целовать. Она беспомощно защищается.

Т а н я. Подожди… Подожди…

Р у с л а н. Что?

Т а н я (глупо). Я ведь еще тебя не люблю…

Р у с л а н. Это необязательно.

Т а н я. Но… Неужели ты не хочешь, чтобы тебя кто-нибудь любил? Какая-нибудь девушка?

Р у с л а н. Ты… будешь меня любить?

С л е с а р ь. Нет никакой любви. Смешно все это. Да любая даст, не глядя. Вот понравилась баба в метро, ухоженная такая, интеллигентная баба. Красавица. Вышел я за ней на «Автозаводской». Подошел, заговорил. А в руках «Спорт-экспресс» держал. Так она мне тут же на этом «Спорт-экспресс» свой телефон нарисовала. Только сейчас ты, говорит, за мной не ходи, а то меня у турникетов муж встречает. Ну, я подождал немного, пока она поднимется, и пошел, чтоб из виду ее не терять. Интересно — какой у такой красотки муж. Какие отношения. И увидел. Муж с ребенком. Они так к ней бросились, так обняли. Она их тоже. Смеются все, радуются. Так, обнявшись, и пошли из метро. Ну, вот или я ничего в жизни не понимаю? Я ей на другой день позвонил. И в этот же день встретились. Я понял, что она пойдет, куда поведу. А вести ее мне было некуда. И я ее повел в подъезд ближайшего дома — на верхний этаж. На девятый. Трахнул прямо там. Стоя. Ее трахаю, а перед глазами — эта счастливая семья стоит. И больше никогда ей не звонил. Противно было. Все они бляди.

А в с т р а л и е ц. Много у тебя баб?

С л е с а р ь. Баб у меня много. Сами вешаются. И клиентки, бывает, понравятся. И так — на улице… По-всякому. Жить зовут, любят, ждут. Одной унитаз чинил. Раз пришел. Два пришел. Что ж такое, говорю, у вас, дама, как в том фильме «Про Клаву Иванову», одно и то же ломается. А что, говорит, за фильм, расскажите? А там эта Клава свой станок ломала, чтоб солдат из соседней части чинить приходил. И, веришь, она мне и заявляет…

Ж е н щ и н а. Ты еще долго надо мной будешь издеваться? Или уже догадаешься, что я нарочно?..

С л е с а р ь. Ну и понеслось… А другая, та, вообще, романтика…

Д р у г а я ж е н щ и н а. Геннадий Николаевич, когда вы уходите, у меня такое ощущение, которое последний раз на выпускном вечере было. Что вот мальчик из параллельного класса сейчас уйдет куда-то в свою другую взрослую жизнь и я его больше никогда не увижу. Ужас охватывает… Я хочу вас видеть… Часто… Каждый день…

С л е с а р ь. Тоже пришлось пожалеть. Я бы от своей ушел. Но мать жалко. Плакать начинает…

А в с т р а л и е ц. Чего? Так твою жену любит?

С л е с а р ь. Да не. Боится, что я к ним с отцом жить приду.

А в с т р а л и е ц. А дети есть?

С л е с а р ь. Дочка. Палец в рот не клади. Будь здоров! Вот так и живем. Гавкаемся иногда. Но ничего. Я их содержу. Они без меня — куда?

А в с т р а л и е ц. По отцовским стопам пошел?

Смеются.

Николай идет через двор. Дорогу ему пересекает Ольга.

О л ь г а. Коль, мне бы картинку перевесить на другую стену. Зайдешь?

Н и к о л а й. А чего ее перевешивать? Гвоздь возьми да и вбей, где надо.

О л ь г а. Ну, мне там еще… Кран на кухне течет. Ты бы посмотрел.

Н и к о л а й. Сантехника вызови — он посмотрит.

О л ь г а. Коль, ты почему так?.. Раньше ведь заходил…

Н и к о л а й. Раньше… Некогда. Дел много.

О л ь г а. Я тебя чем-нибудь обидела? Почему ты со мной так?

Н и к о л а й. Да как?

О л ь г а. Ну ведь стол чинил, плиту переставлял… Почему, Коль? Я ведь одна, ты же знаешь…

Н и к о л а й. Вот то-то и одна. И Маринка говорит: «Что ты к ней повадился — она одна». Извини, Оль. Мне скандалов не нужно, тем более на пустом месте.

О л ь г а. А не на пустом — так не боялся бы?

Н и к о л а й. Пойду я.

О л ь г а. Подожди минутку…

Н и к о л а й. Ну что?

О л ь г а. Она все правильно чувствует, Маринка твоя. Она лучше тебя чувствует.

Н и к о л а й. Оль, ну что ты мне душу рвешь? Мне эта история зачем?

О л ь г а. Я тебя люблю.

Н и к о л а й. Ну и дура… А зачем?

Быстро уходит.

Д я д я Л ё н я. Вань, а ты вот за день сколько выпиваешь?

И в а н. Ну четыре-пять.

Д я д я Л ё н я. Чего?

И в а н. Бутылок.

Д я д я Л ё н я. Водки?!

И в а н. Ну не пива же.

Д я д я Л ё н я. Каждый день?

И в а н. Ой, нет, это я вас обманул, дядя Лёнь. Четыре-пять — это то, что я помню.

З о я. Я однажды ему все-таки изменила… С прорабом. Он такой прямо главный у нас был. Основной. Все по струнке ходили. Ну пришла к нему домой на ночь. Ну и какая радость? Он всю ночь у окна простоял — все на дорогу смотрел, боялся, что жена с дачи вернется. Ну я и ушла, как чуть-чуть рассвело. Иду по этому болоту бирюлевскому. Поле за новостройками. Туман. Лягушки квакают. Серьги, кольца с себя сняла, в сумку положила. Босоножки взяла

в руки — иду. Думаю, чего дома скажу?.. Еще страшней делается. Прихожу, а муж пьяный спит, одетый, прямо на покрывале. Так я еще утром его и отругала, как проснулся. Повезло, в общем.

Н и н а. А я вот тоже как-то ночью пришла. Ну еще замужем тогда была. Ни одной версии в голове. Стою, молчу — глаза пялю. (Смеются.) А мой сам говорит: «Опять Вальку подменяла? А позвонить? Директора кабинет закрыт был?» Я только покивала, умылась и спать пошла.

А в с т р а л и е ц. Ген, а про Надьку Кудрявцеву что-нибудь знаешь?

С л е с а р ь. А что?

А в с т р а л и е ц. Ну так… Интересно.

На лавочке Надька и Сашка.

Н а д ь к а. А я и говорю: «Что-то у меня, Пал Петрович, километры с бензином не сходятся. По километрам — нормально. А по бензину получается, что за месяц вся наша автобаза три раза вокруг земного шара объехала!» (Сашка смеется.) А он у меня путевки забирает: «Иди, — говорит, — Надюша, отдыхай-обедай. Утомилась ты, много работать — вредно. Я сам быстренько пересчитаю».

Сашка на нее влюбленно смотрит.

Н а д ь к а. Ну что ты все молчишь? Я уж разговаривать устала. Кто кого развлекает?

С а ш к а. Может, в кино?

Н а д ь к а. Ох, какие вы все одинаковые! Хоть интеллигентные, хоть нет.

Б а б к а. А вот был еще мальчик Паша… Царствие ему небесное. Отзывчивый. Люстру мне вешал. Портреты прибивал. Фотографии у меня над кроватью — все им прибиты…

Д я д я Л ё н я. Михайловна, выходи за меня замуж.

Б а б к а. Ты ж только Нюру похоронил. Быстро…

Д я д я Л ё н я. Не могу один.

Б а б к а. Да отдохни ты. Она ж восемь лет лежачая была. Не надоело тебе, как каторжному, — то на балкон ее, то в ванну. А если я слягу?

Д я д я Л ё н я. Почему?

Б а б к а. Она у тебя — вторая? Первая тоже умерла? Бог троицу любит. Нет, я третьей не пойду.

Д я д я Л ё н я. Ты не отказывайся сразу — подумай.

Б а б к а. Да чего тут думать, Андреич? Ты помнишь, как тебя участковая врачиха-то после Нюркиной смерти охаживала? Ты ж отказался.

Д я д я Л ё н я. Злая она очень. Раздражительная… Ну, раньше была. А как про квартиру диспозицию усекла, стала доброй. Это неискренне. Ты вот даже из-за квартиры не идешь.

Б а б к а. Ты сам подумай. Если мы сейчас сойдемся — она ж нас уморит. Безо всякой медицинской помощи вообще останемся! (Смеются.)

Д я д я Л ё н я (посмеявшись, серьезно). Мне надо, чтобы было к кому воз-вращаться.

Б а б к а. Да ты и не ходишь-то никуда.

Д я д я Л ё н я. Ну… В магазин…

Руслан и Таня сидят на лавочке.

Р у с л а н. Я Коран прочел в армии. Там две книжки были. Коран и «Павлик Морозов»… на киргизском языке…

Т а н я. В армии плохо было?

Р у с л а н. Ничего. Сусликов в степи стреляли. Стрелы делали — длинные такие прочные травинки, и на конце — гвоздь. Потом местным сусликов относили. Они из них шапки шили. А нам жратвы давали…

Т а н я. Холодно.

Р у с л а н (снимает куртку, накидывает на Таню). Я два раза вешался. Казалось — жить незачем. Убежать из дому, подраться, повеситься — это все было престижно. Мерились — у кого сколько побегов… Первый раз в детприемнике — в Курске. Меня успели снять. А парня — моего друга — не успели. Второй раз дома — два шкафа сдвинул, между ними наверх швабру положил… Отец зашел, увидел, повалил один шкаф, и я упал. Минуты две повисел… Может, меньше… Потом к тетке отправили — в Москву. Ну, чтоб я среду обитания поменял. Чтоб на меня там не влияли. Теперь я тут влияю… Как-то пачку раунатина на спор съел. Ничего. Только давление себе испортил.

Т а н я. Ты не думай, я не легкомысленная… Просто мне сейчас… все равно…

Р у с л а н. Что — все равно?

Т а н я. Знаешь… У нас с Рыжим ребенок будет…

Р у с л а н (помолчав). Он знает?

Т а н я. Нет. Никто не знает… Что мне им говорить? Его мать меня терпеть не может. И жить негде. Меня мои — убьют.

Р у с л а н (после паузы). У меня есть где жить. Отец с матерью далеко.

А тетка меня боится.

Смотрят друг на друга.

С л е с а р ь. Чего вы так быстро поменялись отсюда? Я так и не понял?

А в с т р а л и е ц. Мать захотела. Не знаю.

Иван страшно стучит в дверь своей квартиры. Ольга несмело делает шаг — подойти к нему, но не решается.

И в а н. Открой, тварь! (Стучит.) Открой, войду — хуже будет!

Ольга все же робко приближается. Иван ее замечает, приостанавливается.

И в а н (спокойно, доверительно). Я ее на рынок послал. На строительный. Плинтуса не те купила. Я эти плинтуса об ее обломаю… (Опять обрушивается на дверь.) Открой, курва, все равно убью! Открой — убью небольно!

О л ь г а. Вань, ты не можешь прерваться минут на пятнадцать? А то ко мне сейчас квартиру смотреть придут. Потом продолжишь. А то кто ж к нам поедет?

И в а н. А, хорошо.

Иван затихает, отходит, закуривает.

К Ольге приходит Игорь — смотреть квартиру.

О л ь г а. Вот. Две комнаты. Светлые очень. А это Юля.

И г о р ь. Соседи не противные?

О л ь г а. Соседи… Да нет, они люди хорошие… В сущности…

Ю л я. С ними весело.

Юля выходит на середину комнаты и встает в самом центре.

О л ь г а. Это вот большая комната. Это только кажется, что она маленькая. На самом деле она большая.

Ольга делает Юле знак, чтобы та отошла, но Юля не шевелится.

И г о р ь. Да вы не волнуйтесь. Я вижу.

О л ь г а. А я вот с женщиной по телефону говорила. Она что же, смотреть не будет?

Ольга пытается незаметно для обменщика отпихнуть Юлю с середины, но та, с трудом сохраняя равновесие, остается стоять.

И г о р ь. Ей не надо. Мы с ней разъезжаемся.

О л ь г а. А-а… А я вот уже разъехалась.

И г о р ь. И как? Лучше?

О л ь г а. Жизнь… началась!

И г о р ь. А теперь что же меняетесь?

О л ь г а. А-а… мы…

Ю л я. Я в институт поступаю. Поближе к моему институту.

И г о р ь. Институт — это хорошо. Спасибо. Я все понял. Позвоню.

Игорь уходит. Проходит мимо Ивана. Иван провожает его взглядом, докуривает сигарету. О л ь г а. Ты совсем с ума сошла? Я тебе уж и так, и эдак! Комната пятнадцать метров! А ты стала посередине — как дерево! Ни обойти, ни объехать! Она и так маленькой кажется!

Ю л я. Там таракан полз. Я на него наступила.

Иван бросает сигарету, опять подходит к своей двери и начинает стучать с прежней силой.

И в а н. Открой, паскудина! Не зли меня лучше!

Д я д я Л ё н я. Мне как ветерану вязальную машину дают. Может, кому-нибудь нужно?

Никто не реагирует.

Сашка и Надька на скамейке.

Н а д ь к а. Ну, выйду замуж, рожу. Девочку. Работать буду всю жизнь на этой автобазе… Путевки выписывать. Растолстею от пива. А что еще?

С а ш к а. А… путешествовать, например?

Н а д ь к а. Куда?

С а ш к а. Ну… в разные места. Неужели тебе не хочется все посмотреть? Другие растения, животных… Кенгуру там, пеликанов…

Н а д ь к а. Сам ты — пеликан! В зоопарк больше не пойду — даже и не уговаривай! Когда ты уже повзрослеешь, Саш?

С а ш к а. А я обязательно куда-нибудь поеду! Давай вместе уедем — будем жить совсем в другом месте…

Н а д ь к а. Меня щас блеванет от твоей романтики, честное слово!

С а ш к а. Ты совсем не такая грубая, как хочешь казаться. Просто тебе подстраиваться приходится… под среду. Мимикрировать.

Н а д ь к а. Ладно, давай на спор! Если ты куда-нибудь далеко уедешь и проживешь там не меньше пяти лет, то ты мне должен… Ты мне должен будешь…

С а ш к а. Что?

Н а д ь к а. Ты мне должен — вернуться и… меня туда свозить! Вот. Билет, все такое…

С а ш к а. Хорошо.

Н а д ь к а. Клянись здоровьем мамы!

С а ш к а. Клянусь.

Н а д ь к а. Ну ладно. Тогда заметано.

Нина с газетными объявлениями в руках.

Н и н а. Все эти объявления — смесь человеческого цинизма и наивности одновременно.

О л ь г а. Так бывает?

Н и н а. Ну вот посмотри. «Пятидесятипятилетняя блондинка (заметь, пятидесяти пяти! А ты свой возраст считаешь пропащим), хорошая хозяйка, веселая, практичная, подвижная желает познакомиться с честным, серьезным, невспыльчивым мужчиной в возрасте 45-50 лет, ростом не ниже 170 см, спортивного вида, блондином, любящим садоводство». Вот у людей само-

мнение! Не треснет у нее морда от таких требований?! Тут бы хоть какого!

О л ь г а (берет у Нины газету, листает). Муся, Тася, Гоша…

Н и н а. Это, заметь, все пожилые люди.

О л ь г а. Не, это еще не пожилые. Пожилой вот.

Н и н а. Где?

О л ь г а. «104 года. Нужна подруга со знанием восточных языков и, желательно, моложе».

Н и н а. Думает, что ему старше найдут?

О л ь г а. Мне вот этот нравится. Просит «просто добрую женщину».

Н и н а. Эх, насчет доброты у меня слабовато, но можно постараться, хотя бы первое время… Ладно, зацени, я четверых отобрала: Валерий — человек искусства, Сергей — зав. продовольственной базой, Дима — инженер, Сергей — бывший военный. Кто мне не подойдет, тому ты напишешь.

О л ь г а (искренне). Спасибо.

Н и н а. Вот. Болванку заготовила: «Ваше объявление было единственным, которое заинтересовало меня…» Это начало, а потом каждому придется индивидуально — кто чего просит, то тому и напишем. Я — молодец?

Ольга печально кивает.

А в с т р а л и е ц. Так ты ничего про Надьку не знаешь?

С л е с а р ь. Зачем тебе?

А в с т р а л и е ц. Повидать хотел. Замуж-то она вышла?

С л е с а р ь. Ну.

А в с т р а л и е ц. Родила?

С л е с а р ь. Ну.

А в с т р а л и е ц. Девочку?

С л е с а р ь. Откуда знаешь?

А в с т р а л и е ц. Она говорила.

С л е с а р ь (привстает). Ты с ней что — переписывался?

А в с т р а л и е ц. Да нет, еще тогда говорила — в детстве, что девочку хочет.

С л е с а р ь. А-а.

А в с т р а л и е ц. Работает все там же — на автобазе?

С л е с а р ь. Автобаза теперь — Руслана. И автосервис — его… Из нашей мастерской вырос. Я там у него и работал, пока он совсем не скурвился. А как скурвился — так я в сантехники ушел.

А в с т р а л и е ц. А как — скурвился?

С л е с а р ь. Ну… Детство забыл, короче, напрочь. В новорусском доме живут. Это ж не дом, это город из камер-одиночек. Я там чинил. Они даже в лицо соседей не знают, не то что по имени. И двора никакого, только подземный гараж.

А в с т р а л и е ц. Слушай, ты мне зубы заговариваешь, а ведь знаешь про Надьку. Да?

С л е с а р ь. Что — старая любовь не ржавеет? Из-за Надьки, что ли, вернулся?

А в с т р а л и е ц. Из-за матери. Мать себя плохо чувствует. Родину по-

требовала… Ген, а что у тебя… с Надькой?

С л е с а р ь. Семья у меня с ней. Дочка.

Австралиец начинает смеяться. Слесарь через какое-то время тоже.

Н и н а. Слышь, Оль, самым оперативным оказался инженер. Черноволосый такой высокий красавец. Нужна московская прописка. Чудесно посидели

в кафе, посмеялись. Пожелал мне успехов в поисках оптимального варианта. Заплатил сам, чем почти покорил мое сердце. Еле удержалась, чтоб не прописать. Поехал в город Долгопрудный — отсматривать другую кандидатку.

О л ь г а. Люблю порядочных.

Д я д я Л ё н я. Ну что ж, если совсем невмоготу будет, у меня на крайний случай выход есть.

Б а б к а. Какой?

Д я д я Л ё н я. Тебе не подойдет — у тебя дочь, внук…

Б а б к а. А все-таки?

Д я д я Л ё н я. А разбегусь вон от стены и в окошко — с пятого этажа. Наверняка.

Б а б к а. Ты что? Полковая разведка! Тебя ж на войне не убили!

Д я д я Л ё н я. Не полковая. Дивизионная. Артиллерийский дивизион.

Б а б к а. Тем более.

Д я д я Л ё н я. Не могу один.

Б а б к а. А разбегаться-то зачем? С пятого-то этажа и так наверняка, даже если просто на подоконник встать.

Д я д я Л ё н я. С разбегу — это ощущение, что взлетишь. Понимаешь?

Н и н а. Валерий и Сергей отпали. Человек искусства ездит на гастроли, а живет с больной матерью, следовательно, жена ему нужна в качестве сиделки. Зав. продовольственной базой объяснил, что ему необходима женщина хозяйственная, умеющая создать домашний уют и с хорошим вкусом. Ну то есть — суперхозяйка. Он небось каждый день уйму продуктов притаскивает с базы, а я должна буду все это перерабатывать, как местечковый пищевой комбинат. Опять пролет. Завтра к четвертому поеду — к отставному военному. Пригласил. Вот адрес. (Дает Ольге листок.) Балашиха. Если не вернусь, будешь знать, что погибла в борьбе за любовь.

О л ь г а. Может, не ехать, Нин?

Н и н а. Кто не рискует — тот не выходит замуж!

Ольга кормит Сашку завтраком.

С а ш к а. Мам. Я после школы задержусь.

О л ь г а. Футбол?

С а ш к а. Не. За гаражи пойдем.

О л ь г а. Зачем?

С а ш к а. Руслан с Рыжим драться будут. Из-за Таньки.

О л ь г а. А ты при чем?

С а ш к а. Мам, ты говорила, что ценишь честность, а в жизнь не лезешь.

О л ь г а. Я только спросила.

С а ш к а. Если что-то не так будет, придется стенка на стенку с двадцатым домом.

О л ь г а. Ты же не умеешь драться!

С а ш к а. Там это не важно.

О л ь г а. Я с тобой.

С а ш к а. Мам, ты что? Совсем крыша поехала?

О л ь г а. Я тихонечко. Только за углом постою. С а ш к а. Мам, я зря рассказал?

О л ь г а. Не ходи!

С а ш к а. Всем можно, а мне нельзя? Ты думаешь, тетя Марина за Генку меньше волнуется?

О л ь г а. Тебе нельзя. Мы в неправильном подъезде живем!

С а ш к а. Чего?

О л ь г а. Здесь мальчикам плохо. Баба Лида сказала.

С а ш к а. Мам, с тобой все в порядке?

Б а б к а. Мы вот с моим дедом хорошо жили, пока он не помер. Тридцать лет… Ни разу не подрались…

М а р и н к а. Коль, у нас сложности.

Н и к о л а й. Ну?

М а р и н к а. Давай сядем.

Садятся.

Н и к о л а й. Чего такое?

М а р и н к а. Продавщица из овощного. Раиса.

Николай молчит, не отрицает.

М а р и н к а. Коль, ну я все понять могу, но зачем так-то? Чтоб все знали-то? Ну мне ж в магазин не сходить. Бабы меня жалеют. Удавиться от этой жалости!

Н и к о л а й (берется за сердце). Ох… Сердце колет.

М а р и н к а. Валидолу?

Н и к о л а й. Давай.

Она быстро достает валидол, он кладет его под язык.

М а р и н к а. Коль, она же старше на десять лет.

Н и к о л а й. Кто сказал-то?

М а р и н к а. Да все. Кто только не сказал.

Н и к о л а й. Вот ведь не живется людям своей жизнью.

М а р и н к а. Я же тебе говорила: я б терпела, если б никто не знал. Ну что ж я как оплеванная?

Н и к о л а й. Ладно. Все. Забыли.

М а р и н к а. Больше не будешь?

Н и к о л а й. Сказал — забыли.

М а р и н к а. Сердце не отпустило?

Н и к о л а й. Сейчас отпустит.

Ольга подбегает к Маринке.

О л ь г а. Марин! А ты знаешь, что у них стенка на стенку с двадцатым домом? За гаражами!

М а р и н к а. Коль! У детей — стенка на стенку с двадцатым домом! За гаражами! Иди за Генкой — чтоб не смел! Твое воспитание, твою мать!

Н и к о л а й (радостно). Мужики! Стенка на стенку с двадцатым домом!

М а р и н к а. Не смей, сволочь!

Н и к о л а й (не слушая ее). За гаражами!

Мужики бегут за гаражи!

М а р и н к а. Танька! Останови их! Поубивают ведь друг друга!

Т а н я (холодно, глядя в никуда). Я беременна, теть Марин. Мне волноваться нельзя.

М а р и н к а. Сука ты, сука!

Н и н а. Зойка! Твой Рыжий с Русланом дерется! Да что ж ты как не мать?! Возьми ты эту Таньку! Быстрей квартиру дадут!

З о я. Только через мой труп.

Н и н а. Хорошо, если через твой!

Голоса мужчин, подростков и мальчиков скандируют: «Ры-жий! Ры-жий! Ры-жий!»

С л е с а р ь. Ты помнишь, Пеликан, что когда ты падаешь, тебя никто уже не бьет. Ну раньше так было. Ты упал — все! Отходили, все, лежачего — не бьют. Это закон.

А в с т р а л и е ц. Ну да.

С л е с а р ь. А я тут по переходу шел. Трое одного метелят. Он уже лежит. Ну чего ж вы бьете-то? Вы ведь разобрались, все, он уже лежит. Даже если он не прав, но уже все!.. Уже понятно. Они как-то на меня посмотрели и начали метелить меня! Короче, начали метелить меня, а тот встал и убежал. Вот такого у нас никогда не было. Скажи?! Вот — люди меняются!

А в с т р а л и е ц. Меняются…

С л е с а р ь. Ладно. Сиди тут. Сейчас…

Слесарь встает, уходит.

Н и н а. Ну, приперлась я в Балашиху. Думаю — надо покорить этого бывшего полковника за день, максимум за два, то есть штурмом. Мне ж некогда там, мне ж в понедельник на работу. Но он, Оль, уже к вечеру первого дня так напился и так непосредственно заснул, что о «покорении» не могло быть и речи. Я даже отчасти порадовалась, что так быстро увидела его истинное лицо.

Юля подходит к Тане.

Ю л я. Сходи к нему. А? Мы с Сашей были.

Т а н я. Ну?

Ю л я. Ну загипсованный весь лежит. Ребра… Сходи, а? Он ведь даже не стал на Руслана заявление писать.

Т а н я. Как ты стих говорила?

Ю л я. Какой?

Т а н я. Про бега.

Ю л я. Не важно — кто от кого в бегах,

Пространство и время — нам не сводня.

К тому, как будет потом в веках,

Нужно привыкнуть уже сегодня.

Т а н я. Вот. Пусть привыкает. А то я только помешаю.

Б а б к а. Я Зойке сто раз говорила — перепиши его ко мне. Все-таки другой подъезд. А она все потом да потом… Вот! Доигралась — чуть не убили парня. Ну ничего, нам всего две недели осталось. Через две недели ему — восемнадцать. Тут только до восемнадцати плохо, а потом нормально. Живут.

Д я д я Л ё н я. Ниночка, я вот вам подарить хотел…

Н и н а. Что, дядя Лёнь?

Д я д я Л ё н я. Это вот мой альбом. Тут фотографии. Все с довойны еще…

Н и н а. А я-то… В каком смысле?

Д я д я Л ё н я. У меня к вам большая просьба. Вы его себе возьмите. Путь у вас лежит. Я ведь один совсем. Ни детей, ни родственников. Если со мной что, так ведь его на помойку отнесут. А там — мама еще в молодости. И мы с ней… За день, как мне на фронт уходить, сфотографировались на память — чтоб вдвоем. Я потом, когда вернулся, мы эти фотографии сравнили. У нее почти новенькая четыре года в этом альбоме пролежала. И мою рядом положили — такую помятую всю, с краев обтрепанную. Ну и еще… Даша, Нюра, в смысле жены… Сережа, Володя… В смысле — ребята из разведки… А у вас они все-таки еще сколько-то лет полежат… Хоть просто так. Он много места не займет. Альбом. Все-таки не на помойке.

С а ш к а. Законы такие: выходят два мелких, да? И один плечом толкает, или, там, рукой, или просто ну другого… ну страшно же, мелкие, страшно же, начинают драться, но все равно, драка начинается с того, что, в общем-то, когда за тобой стоят такие уже постарше, уже можно помахаться. Вот. И ты бум, толкаешь одного, да, и тот тебя толкнул, и это — знак на всю сходку. И брррр.. Сзади ничего не говорят, ну, может: «Ну ладно, давай, сосунок», там, ну, чего-то такое, типа. И потом уже все сходятся!

О л ь г а. Саш, к нам завтра человек один придет. Знакомиться.

С а ш к а. С кем? Со мной?

О л ь г а. Ну… с тобой.

С а ш к а. Зачем?

О л ь г а. Он одинокий. Он хочет семью.

С а ш к а. Именно нашу?

О л ь г а. Ну что ты издеваешься? Я уже пять лет одна!

С а ш к а. Ты со мной и с Юлькой!

О л ь г а. Вы — дети!

С а ш к а. Мне что? Пусть знакомится… Где ты его подцепила-то?

О л ь г а. Квартиру приходил смотреть. По обмену.

З о я (в телефон). Нин, он опять пьяный.

Н и н а. Это новость для тебя, что ли?

З о я. Нин, я больше не могу. Я его дихлофосом побрызгала и подушкой накрыла. Не могу больше!

Н и н а. С ума сошла! Открой немедленно! Пусть дышит!

З о я. Думаешь, лучше будет?

Н и н а. Открой, я сказала!

З о я. Жалко тебе его? Да забери насовсем!

Н и н а. Да я не о нем, я о тебе, идиотка! Тебя ж посадят! Скучно мне без тебя будет, без дуры! Пойди открой, я жду у трубки!

З о я (нехотя). Ну, щас…

М а р и н к а. Коль…

Н и к о л а й. Сложности?

Она кивает. Он безропотно садится на лавочку.

М а р и н к а. Валидол сразу дать или потом?

Н и к о л а й. Не жалеешь ты меня, Маринка. Жалела б — молчала б.

М а р и н к а. Я ведь… не могу без тебя.

Н и к о л а й. Я ж никуда не ухожу.

М а р и н к а. Но так я тоже не могу! На заводе баб, что ли, нету? И далеко, и никого знакомых! Почему во дворе-то надо обязательно? Издеваешься ты, что ли? И с кем?! Она же страшила, эта почтальонша!

Н и к о л а й. Слушай, но это-то ты как узнала?! Ведь ну неоткуда было!

М а р и н к а. Наивный ты, Коль. Ты думаешь, все такие, как я. Беречь тебя будут? Она сама и рассказала. Подробно рассказала, со словами, которые ты ей говорил. «Люблю», — говорил… Ну это врал, положим. Но что бананов ее Вовке купил — этого никогда не прощу. Домой ничего не покупаешь. Я все сетками таскаю. Бананов никогда не прощу.

Встает. Уходит. Николай вздыхает.

Б а б к а. А три года назад Тамарка со второго этажа умерла от сердца. Сына ее — дауна — тут же в интернат оформили. Уж так он плакал, так плакал.

Не ел, не пил. Не понимал, куда мамка делась и почему с ним так. Через месяц от тоски умер. Сразу квартира освободилась. Тоже семья с мальчиком приехала. Этот мальчик потом…

Ольга зажимает уши руками. Бабка беззвучно губами шевелит, словно она говорит, а Ольга ее не слышит.

Нарастают звуки латинских танцев.

Ю л я (Ольге). Я ее уговорила. Она пошла к нему — типа попрощаться. Тетя Зоя ее выставила. Тетя Зоя кричала: «Только через мой труп!» А Рыжий кричал: «Мне восемнадцать! Я сам решать могу!» А она что-то такое типа: «Чтобы глаза мои ее больше не видели!» А он: «Не хочешь ее видеть?! И меня больше не увидишь!» Разбежался от стенки и прямо в окно — с восьмого этажа. Тетя Зоя моргнуть не успела. Пока милиция, пока «скорая». Таня на лавочке сидела — прямо рядом. Он на газон упал. Она все говорила: «Это мой муж… Это мой муж».

Таня, Юля и Надька танцуют зажигательный латинский танец. До изнеможения…

К Австралийцу подходит Надька, уже взрослая, садится рядом.

А в с т р а л и е ц. Вот вы, бабушка, наверное, все тут знаете. Вон там раньше гаражи были, а за ними авторемонт… Ну мы, пацанами, сами чинили, мопеды собирали…

Н а д ь к а в з р о с л а я. Какая я тебе бабушка, Пеликан?! С баобаба, что ль, упал в своей Австралии? Я же Надька Кудрявцева!

Австралиец смотрит на нее во все глаза и не находит, что сказать.

Н а д ь к а в з р о с л а я. Я что? Плохо выгляжу?

А в с т р а л и е ц. Да нет… Что ты?.. Просто… время прошло… Ты другая.

Н а д ь к а в з р о с л а я. Нелегкие годы замужества, роды, пиво, скандалы…

А в с т р а л и е ц. Надь… Я тогда обещал… Ну, на спор…

Н а д ь к а в з р о с л а я. Ну?

А в с т р а л и е ц. Вот. Я все устрою — визу, билет… Хочешь, вместе с Геной и с дочкой? В гости… Мы вас там по пескам покатаем! По бездорожью…

Н а д ь к а в з р о с л а я. Мать-то как?

А в с т р а л и е ц. Болеть начала…

Н а д ь к а в з р о с л а я. Ты это… Расслабься, Сашк. Считай, что все выполнил. Ну какая нам Австралия? Не поедем мы.

А в с т р а л и е ц. А может, все-таки…

Взрослая Надька печально смеется, отрицательно качая головой.

Н а д ь к а в з р о с л а я. Ну насмешил! Ну, чудик ты, Пеликан! Как в детстве был чудик! Правда, что ли, из-за этого приехал?

А в с т р а л и е ц. Ну да.

Смеются вместе.

На другой лавочке во дворе они же — Сашка и Надька — подростки и еще

с ними Генка, Рыжий, Юля и Таня.

Ю л я. Нет. А вот для вас счастье — какое? Ну вот когда вы чувствовали самое-самое счастье?

Г е н к а. Самое крутое счастье — это тарзанка. Вон там два тополя стояли больших и тарзанка. Все, и большие, и маленькие, катались на тарзанке, самое интересное, что… да, во дворе прямо. И все мужики здоровые, там, по двадцать, за тридцать лет катались там, с большими задами… Я самый щупленький, самый худенький. Что ты думаешь, подо мной тарзанка обрывается, и я влетаю прямо в вишню.

Н а д ь к а. Самое счастье — когда мы лазили по яблоням, играли в обезьянок, рвали эти яблоки и, не слезая с деревьев, жрали их, бросались огрызками, помню этот боярышник, который у нас рос большими вот этими, прямо, аллеями и можно с дерева на дерево перелезть было. Шиповник, да, а шиповник внизу рос. Я помню ощущение: я самая главная обезьянка, я прыгнула на сук, и он подо мной сломался, и я упала в этот шиповник. Я была вся в полосочку, ходила.

С а ш к а. Самое большое ощущение счастья — это когда был дождь, большой дождь, это когда мы ездили на таких велосипедах «бабочка». Дед еще был жив, разрешил нам ездить в дождь на этих велосипедах, он был с нами рядом, дед стоял, и мы с другом упали в лужу. Я говорю: «Дед, а можно еще раз в лужу упасть?» Он говорит: «Давай, падай!» И мы начали на этих «бабочках» ездить по одной этой большой луже, вот, рассекая эти волны, да… «Бабочка» — двухколесная, маленькая такая. Нам лет шесть-семь, наверное, но, не важно это, главное, мы купались в луже, смеялись… Ну какой бы родитель разрешил это делать? А он разрешил, да. Я пришел весь мокрый, мне сразу ванную, греть, в горячую ванную — и это было полное ощущение счастья.

Т а н я. Я про велосипед тоже помню. Вот я еду — нарезаю круги вокруг дома на раздолбанном таком «школьнике», многолетнем. И у меня в колесе что-то блямкает все время. И так меня это бесит, а сделать ничего не могу — в технике не понимаю. Мне лет девять. А у первого подъезда дядя Ваня с дядей Колей сидят, курят. И вот я еду мимо них в очередной раз, а они говорят: стой-ка, тормози, слезай. И велик мой переворачивают рулем вниз, и откуда-то инструмент какой-то. Это я потом поняла, что они уже домой за инструментом сходили, пока я очередной круг делала. И вжих-вжих чего-то там починили, перевернули обратно. Теперь езжай. Я поехала — еду, ничего не блямкает! Вот было, знаете, чувство, как будто все на свое место встало, вот не только в велике, а вообще, в мире. Понимаете?

Б а б к а (неожиданно вклиниваясь, мечтательно). Самое счастье — это когда грибной дождь стеной, а ты стоишь с ним в телефонной будке и целуешься напропалую… И думаешь: хоть бы дождь не кончался и народ не шел мимо…

Д я д я Л ё н я. Счастье?.. Лежу под машиной, сплю. Вдруг стрельба-пальба. Я вскакиваю, автомат хватаю. Думаю — немцы прорвались…

Н а д ь к а. А еще было счастье. Мы в «вышибалу» играли, и мячик покатился на дорогу, и я за ним побежала, поскользнулась, упала на все четыре руки, ну, то есть на две коленки и две руки. И слышу — машина. Я ее даже не вижу, а слышу, что звуком приближается. И понимаю, что встать уже не успею. И вдруг меня такие две руки берут так сильно и на тротуар переносят. Это Витька оказался из дома двадцать два, корпус четыре. Он лет на пять был старше. Ну, мне — пять, а ему десять, например. И я потом ему всегда улыбалась, когда встречала, а он вообще не замечал, как будто и не запомнил меня.

Р ы ж и й. Еще одно счастье было — это когда мы прыгали с беседок в песок. Знаешь, в детских садах беседки стояли, большие беседки, но это уже постарше были. И по этой беседке разбегаешься, с этой крыши и летишь прямо в песочницу ногами. Это щас смотришь: «Ну, мудаки! Калеками могли остаться». И там у нас разные были категории, потому что у некоторых беседок были песочницы, которые рядом стояли, и не надо так далеко было прыгать,

а некоторые очень далеко от песочницы. И это были разные категории. «Долетишь — не долетишь», понимаешь? В общем, всегда долетали, слава богу.

С а ш к а. «На месте любая фигура замри…»

Музыка.

Елена Исаева (Жилейкина) — поэт, драматург. Окончила факультет журналистики МГУ. Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Новый мир», «Современная драматургия» и других, в том числе иностранных. Автор семи книг стихов, двух книг пьес. Участница фестивалей современной драматургии «Любимовка», «Новая драма», «Документальная драма». Спектакль «Doc.тор» по ее пьесе получил Гран-при «Новой драмы» в 2006 году. Лауреат премий «Триумф» (молодежной) и «Действующие лица» (2003, «Про мою маму и про меня»; радиоспектакль, поставленный на Радио России по этой пьесе, награжден на Международном фестивале Европейского радиовещательного союза «Приз Европы» в Берлине в 2004 году).