Защита Чухрая. Кто и как спасал Параджанова

Надеюсь, коллеги не обвинят меня в банальной журналистской пошлости — извлекать из блокнота/ноутбука «последнее интервью», едва прозвучит печальная весть о кончине выдающейся личности. Но, похоже, моя беседа с Г.Н.Чухраем, который, будучи тяжелобольным, согласился рассказать неизвестные подробности, высказать свое мнение о трагической судьбе С. И. Параджанова, оказалась одной из его последних встреч с прессой. Через несколько месяцев, 28 октября 2001 года, врачи ЦКБ не смогли спасти кинорежиссера — Григорию Наумовичу было уже 80 лет, смерть наступила после продолжительной болезни. Однако я успел переслать ему, как обещал, для правки и визирования текст нашего разговора, предназначенного для публикации в трилогии-расследовании причин пятнадцатилетнего молчания Сергея Параджанова. Пока книги готовятся к печати, живые герои более чем сотни файлов могут подождать огласки своего эксклюзива. Исключения я сделал тем собеседникам, которые, к великому сожалению, переселились в мир иной: Теймураз Георгиевич Мамаладзе-Степанов («Новые Известия», 1999, 05.10.) и Александр Николаевич Яковлев («Искусство кино», 2006, № 1).

Сергей Параджанов

Когда я приехал на улицу Пырьева, с трудом передвигавшийся по квартире Григорий Наумович, извинившись, попросил разрешения отвечать на вопросы полулежа на диване, облокотившись на подушку. Для уточнений и дополнений Чухрай позвал в кабинет заботливую супругу Ирину Павловну, а также пригласил в гости их давнишнего друга — известного кинооператора Илью Соломоновича Миньковецкого.

Гагик Карапетян. Прежде чем задать первый вопрос, зачитаю письмо: «Генеральному прокурору Украинской Советской Социалистической Республики от подсудимого Параджанова: привлечен к уголовной ответственности по статье 122/1 9 января 1974 года, в ночь, когда осмеливаюсь обратиться к вам, мне исполнится 50 лет. Союз кинематографистов, кинопресса готовились приветствовать меня с юбилеем. В 52-м году окончивший ВГИК в Москве у мастеров Довженко и Савченко я был направлен на Украину, где и создал свой лучший фильм «Тени», нашел украинских друзей, семью, сына и творческую славу. Однако после «Теней» — фильма, который принес славу украинской кинематографии, по ряду неизвестных причин не удалось создать следующий фильм, меня заглотнула клиническая безработица, пустота, безделье. Комитетами кинематографистов безосновательно были закрыты фильмы «Киевские фрески», «Интермеццо», «Земля, еще раз земля», «Икар». Именно в этот период от безработицы и пустоты мной был совершен ряд аморальных поступков, которые стали основанием для предъявления мне ст. УК 122/1 и ряд других подозрений, предъявленных мне следствием. Глубоко трагически осо-знавая свою вину в связи со статьей, беру всю вину на себя, осуждая себя, и хорошо представляю себе положение в советском обществе…

В связи со всемирным празднованием юбилея Ханса Кристиана Андерсена председатель Гостелерадио СССР Лапин возложил на меня ответственность по созданию фильма по мотивам сказок Андерсена. Мной в сотрудничестве с академиком Шкловским написан сценарий «Чудо в Оденсе». Сценарий утвержден и запущен в производство 25.12.1973. Известные актеры советского киноэкрана Ю. Никулин, С. Бондарчук, Н. Бондарчук являются творцами фильма-сказки. Я официально командирован Студией имени Довженко с 25.12.73 на «Арменфильм». В связи с моим заключением работа над фильмом прервана.

Григорий Чухрай

Обращение ЦК КПСС к партии, советскому народу воспринято мною буквально. Смею обратиться к Вам и в Вашем лице к советскому законодательству: прошу Вас приостановить меру пресечения, прекратить следствие в связи с моим полным признанием обвинения. В период с 17 декабря до сегодняшнего дня у меня нет претензий к следствию. А наоборот, есть благодарность за внимание и такт, проявленные ко мне следствием и охраной. Я обязуюсь перед Вами и следователем Евгением Васильевичем Макашовым прекратить свое поведение, вернуться в искусство и создать выдающийся фильм «Чудо в Оденсе».

Главное — в течение указанного Вами лично срока покину Украину, великую мою вторую Родину, где я прожил 23 года. Как залог моей честности и благодарности Вам я называю имена моих друзей — Бажан, поэт; Ужвий, актриса; Роговцева, актриса; Грипаченко, художник; Загребельный, писатель; Мащенко, режиссер, Драч, поэт; Чухрай, режиссер; Бондарчук, режиссер; Гуляев, актер; Мирошниченко, актриса; Шевалев, профессор-окулист; Шкловский, писатель; Герасимов, режиссер.

Одновременно сообщаю Вам: наиболее ценные произведения искусства, которые принадлежали мне, мною давно добровольно и бесплатно переданы в фонды музея УССР.

1974 г., г. Киев, 1-я тюрьма, камера 29

Согласитесь, письмо характеризует не только Сергея Параджанова как художественную личность, но и жуткую социально-психологическую ситуацию, в которой оказался режиссер. Ведь на самом деле его «покаяние» — результат лживой и циничной сделки, которую организовал Макашов, исполнитель «заказа» по нейтрализации Параджанова. Помните обстоятельства киевского периода жизни Сергея Иосифовича до его ареста? Как вы отреагировали, когда узнали о случившемся?

Григорий Чухрай. Сильно удивился. Потому что те, кто дал санкцию на его задержание, почему-то были уверены: у Сережи есть иностранная валюта, бриллианты… Кто-то мне рассказал, что во время обыска сломали пол в его квартире, где искали драгоценности. Ничего не нашли. Да, Параджанов занимался куплей-продажей, но оставался бедным, как корабельная крыса. Как-то в годы его жизни и работы в Киеве он попросил меня: «Гришка, у тебя есть пятнадцать рублей?» — «Да, есть». — «Одолжи мне». — «А зачем они тебе?» — «Понимаешь, прекрасную трубку увидел. Хочу подарить Барнету». Во время нашего разговора присутствовал Марк Семенович Донской, который сказал: «Подари эту трубку мне!» Сережа ответил в своем стиле: «Вы — маленький, в вас нет вальяжности, а Барнет, представляешь, возьмет трубку — и как она ему будет идти». Параджанов, действительно, подарил трубку Барнету, а Донскому вручил хорошую картину, по-моему, кисти Шенгелая. На ней была изображена обнаженная рыжая натурщица. Мой маленький сын прибегал, смотрел на картину и спрашивал: «Кто это?» Донской отвечал: «Это Ирина1 в молодости». Павлик говорил: «Но это ведь стыдно, что она голая?» Как-то ему объясняли. Но однажды картина исчезла. Оказалось, Параджанов залез в квартиру по пожарной лестнице, забрал картину, кому-то ее переподарил. Конечно, Донской очень жалел о потере. Он не понимал, как такое возможно: подарил, а потом забрал. Но для Параджанова не существовали обыденные правила или ограничения. Его не связывали никакие условности, обязательства.

Сергей Параджанов

Илья Миньковецкий. Об аресте Параджанова я узнал от его оператора и друга Шахбазяна. Тот приехал из Киева в Москву после суда и, будучи в гостях у меня, все рассказал. Мы срочно собрали посылку для Сергея, которую отправили по казенному адресу, продиктованному Суреном. Он рассказал о поведении Параджанова на процессе, где он в очередной раз продемонстрировал свое бесстрашие. Тем не менее судебные заседания больше напоминали цирк. Параджанов использовал столь небезопасную арену на свой лад.

Знаете, в те далекие 60-е годы прошлого века, когда Параджанов вечерами после работы появлялся в общественном транспорте Киева, где ехали уставшие и угрюмые люди, спустя пять минут все в троллейбусе или автобусе хохотали. Ира может подтвердить: пойти с ним на рынок — все равно что посетить театр. Но на суде это ему не помогло.

Из беседы с Владимиром Наумовым («Мосфильм», март 1993 года)

Владимир Наумов. Всех, кого знаю из ВГИКа, помню с первой встречи. А Сергей не пришел, не появился, а соткался из воздуха. Он обладал уникальным свойством — умел находить в жизни, притягивать к себе феноменальные ситуации и предметы. Например, брал какую-то вещь (мы не понимали, что это такое), соединял ее с чем-то и образовывал свой новый мир, новую гармонию…

Однажды Параджанов залез по пожарной лестнице в окно моей комнаты на втором этаже в студенческом общежитии Киевской киностудии. Рядом жил Донской с женой Ириной Борисовной и кроликом по имени Хаим, напротив — Барнет… Сплю и чувствую, что задыхаюсь от воды. Открыв глаза, понял, что запутался в водорослях. Разрываю страшную тину и… вижу над собой огромные мокрые ветки, а сквозь них довольное лицо Параджанова. Он срезал куст сирени, сунул в ведро, затем влез в окно… Теперь я спокойный, а тогда вспыхивал с пол-оборота, о чем хорошо знал Параджанов. Я вскочил, а он понял: Наумов проснулся. Это оказался самый опасный момент. Я был боксером, между прочим, имел второй разряд, он и это знал. (Смеется.) Я в ярости кинулся за ним. Параджанов бросился к дверям и вниз, а там лестница крутая. Он слетел. А поскольку я босиком и ничего не соображаю со сна, ударяюсь во все углы и чувствую только одно желание — поймать гада. Мы отбегаем по территории студии метров пятьдесят-шестьдесят. И тут я его поймал, точнее, он замедлил, не успел увернуться, ну и, сами понимаете, я с ходу… Кстати, нос Параджанова оказался очень мягким, даже гуттаперчевым. Он у него был раздвоенный, я и попал в серединку. Немножечко, конечно, крови потекло. Чухрай везде рассказывает, что Параджанов взял эту кровь, поставил у меня на груди крест и сказал: «Кончилась наша дружба!» Но это сочинение принадлежит Григорию Наумовичу. В действительности ничего похожего не было. Параджанов как ошалелый хлопал глазами и смотрел на меня, а потом внезапно захохотал. «Сереж, что случилось?» — «Посмотри на себя!» Только тогда я понял, что промчался полстудии, не соображая ничего,чуть ли не нагишом (смеется), ловя Параджанова. Оглядываюсь, а там шарахаются и как-то странно смотрят монтажницы…

Г. Чухрай. У меня сложилось впечатление, что он жил, играясь, точнее, игрался в жизнь. В нем широко гуляла не присущая нам, мне, Ирине, Илюше, внутренняя свобода. При этом подчеркну, что Параджанов заслуженно считался хорошим другом. Во всяком случае, мы это ощущали на себе вплоть до тех пор, пока его не посадили в Киеве. После ареста он изменил свое отношение чуть ли не ко всем. Он полагал, что очень многие коллеги его предали. Знаете, Сережа в определенной мере был прав.

Г. Карапетян. Ваша совесть чиста, вы имеете право об этом размышлять…

Г. Чухрай. Мы встретились с Сергеем Аполлинариевичем Герасимовым на очередном заседании худсовета «Мосфильма». Вдруг вспомнили о Сергее, о том, что он за тюремной решеткой. Тогда одна из рядом сидящих женщин сказала: «Вы так о нем хорошо говорите, лучше бы заступились!» Тогда мы решили, что должны пойти к председателю Совета министров СССР2.

Г. Карапетян. Какой оказалась реакция высокопоставленного собеседника?

Г. Чухрай. Мы с Герасимовым терпеливо объясняли, что Параджанов, очень талантливый кинорежиссер и человек, не заслужил наказания за то преступление, которое ему приписывают. Наконец мы попросили хозяина большущего кабинета сделать все, чтобы освободить нашего коллегу и товарища.

Глава правительства был довольно сильно выключен из окружающей его действительности. И вообще не имел представления, кто такой Параджанов. Но собеседник слушал, судя по мимике лица, лениво, особенно не вдаваясь в тему разговора. Наконец он раскрыл рот: «Понимаете, речь идет об уголовном деле, а это компетенция соответствующих органов. В связи с чем не могу иметь какое-либо отношение к данной проблеме». Герасимов тут же выразил недоумение: «Вы ведь все-таки глава правительства?» — «Да. Именно поэтому ничем не смогу помочь».

Впоследствии произошли странные вещи. Когда Сергея Иосифовича досрочно освободили в 1978-м, я случайно встретил его на одной из московских улиц. Естественно, остановил его: «Сережа! Как ты? Чем занимаешься?» Он как-то равнодушно и вяло отвечал. Мне показалось, что хочет поскорее отвязаться. Тем не менее я очень обрадовался, наконец увидев его на свободе. Ведь и я, и Ирина Павловна всегда с Параджановым дружили. И вдруг такое отношение. Особенно огорчилась моя Ирина, потому что Сережа, когда мы жили в Киеве, от нас не вылезал. Потом я неоднократно видел его в Москве (однажды даже по телевизору его показали), но к нам он с тех пор не звонил и не заходил.

Г. Карапетян. Вы оказались не единственными, с кем перестал общаться Параджанов в своей новой жизни после пятнадцати лет вынужденного молчания.

Г. Чухрай. Я не требовал благодарности. Просто по-человечески было обидно. И не только потому, что с Герасимовым ходил к главе правительства. Мы и говорили, и писали, что Параджанова отправили в лагеря по явно сфабрикованному делу. В 60-70-е годы он жил на Украине, где сквозь «асфальт» прорывался на поверхность местный национализм. А Параджанов искренне любил эту страну. Недаром фильм, который прославил его на весь мир, он снял по мотивам новеллы украинского классика Михайло Коцюбинского.

Из беседы с Ревазом Чхеидзе (Тбилиси, апрель 1991 года)

Реваз Чхеидзе. …1965 год. Москва. Дом кино… Для молодой режиссуры и киноведам по вечерам показывали иностранный и два отечественных фильма. Так получилось, что в один вечер предложили «Тени забытых предков» Сергея, моего «Отца солдата», американский «Этот безумный, безумный, безумный мир». У нас был первый показ «Отца». Когда кончилась картина Параджанова, я подошел к Сергею. «Что ты показал, слушай? Что я буду сейчас своего „Отца солдата“ показывать?» И говорю от всей души: «Кому нужен теперь „Отец солдата“?» Потом показали мой фильм. Теперь он подошел: «Слушай, что я снял? Это же говно по сравнению с твоим фильмом! Вот я понимаю, что стоит твоя картина!» Он был искренен в восторге… А зал стоя аплодировал нам обоим… Тогда, помню, Райзман, Чухрай подошли к нам, обнимались, целовали…

Г. Карапетян. «Тени» по праву называли (называют) своеобразным гимном украинскому самосознанию.

Г. Чухрай. Да, Сергей Параджанов на публичных мероприятиях в Киеве стал выражать солидарность с украинскими националистами. Он не кричал: «Хай живе Украина!», но явно подыгрывал им. Думаю, именно это — главная причина ареста Параджанова.

Г. Карапетян. Не считаете ли вы, что всесильная система внимательно присматривалась, прислушивалась к Сергею Иосифовичу, охотилась за ним? Может, его аресты в Киеве и Тбилиси — результат тщательно продуманной операции властных структур и спецслужб СССР — Украины — Грузии? Или Параджанов своим длинным языком, который ему сильно и много навредил, постоянно провоцировал «верха»?

Г. Чухрай. Думаю, последнее рассуждение ближе к реальной версии. Когда наступила долгожданная свобода, в советском кино появилось много плакальщиков, кричавших: «Меня „закрывали“, не давали работать! А я ведь сочинил гениальный эпизод,кадр!» Простите, но все это брехня. Те, кто боялся тоталитарного режима, конечно, должны были, опасаясь за тяжелые последствия, как-то себя контролировать. Я про себя скажу: никого не боялся! После Великой Отечественной войны, которую довелось пережить, мне никто не был страшен.

Три пятилетки молчания Параджанова — это годы его молчания. Если бы я получил хоть одно лагерное письмо от него, наверное, защищал бы его более активно, переписывался с ним. Но никакое послание или сигнал за подписью «Сергей Параджанов» до меня не дошло. А в то время, говоря объективно, мои дела шли очень неплохо. Я стал довольно знаменитым — получил в Канне, на других зарубежных кинофестивалях премии… Может, это раздражало Параджанова? Потому что знаю, как люди, отсидевшие за решеткой, затем относились к тем, кто оставался на свободе.

В частности, я встретился с Солженицыным на большом совещании. Мы спускались по лестнице, Александр Исаевич оказался рядом. Тогда и похвалил он «Чистое небо». Позже прочитал в его воспоминаниях: «Участвовал во встрече деятелей культуры с Никитой Хрущевым, когда Чухрай защищал уже закрытый Союз кинематографистов СССР. Но в то время, когда мы ели лагерную баланду, такие, как Григорий Чухрай и Константин Симонов, жрали семгу». Цитирую по памяти, но написано именно в подобных выражениях. Может, Александр Исаевич и единомышленники в чем-то и правы, но, думаю, по большому счету они ошибались. Никто из нас не стремится на нары. Тот же Солженицын оказался там не потому, что желал попасть в лагеря. Да что говорить? Христос не стремился на Голгофу! Его предали фарисеи и книжники.

Да, мои картины награждали. Правда, за первый фильм («Сорок первый») меня отдали под суд, за второй («Баллада о солдате») я был исключен из КПСС, за третий («Чистое небо») чуть ли не разогнали «Мосфильм». «Верхи» возмутились: как могли допустить, чтобы Чухрай снимал такую ленту?

Но я на свою Голгофу не стремился. Действительно, в то время процветал. Но не благодаря тому, что мы жили в тоталитарном государстве. Наоборот, оттого, что власти активно боролись со мной.

Когда съемки «Сорок первого» завершились, картину сразу запретили. Мой соавтор по сценарию написал донос: «Под этой грязной белогвардейской стряпней я не поставлю свое честное имя».В моей памяти эти слова запечатлелись, как на магнитной пленке. Тогда я сказал Григорию Колтунову: «Каждый раз, когда будет возникать вопрос о „Сорок первом“, обязательно стану называть вашу фамилию, цитируя донос». С тех пор свое обещание выполняю. Правда, стукачей более поздних созывов помиловал. Потому что понимал, что они воспитаны в тоталитарном государстве. Но этого — номер один — не простил. Почему? В те годы мне угрожал запрет на профессию, я бы не стал режиссером.

Г. Карапетян. Продолжив тему, процитирую эксперта: «Параджанов наносил вред тоталитарной эстетике, ибо его коллажное зрение убивало Большой Стиль. Его „Цвет граната“ в большей степени манифест свободы, чем все перестроечные фильмы. И это коллажное зрение вызывало у государства желание прикрыть рот Параджанову, убрать его из кино». Вы согласны с подобной оценкой?

Г. Чухрай. На мой взгляд, желание приписать Параджанову роль борца с тоталитарным режимом если не вранье, то сильно притянуто за уши.

Г. Карапетян. Тем не менее, многие мои собеседники по «параджаниаде» называли его «диссидентом», «жертвой системы»…

Г. Чухрай. Подобный статус хорошо оплачивался. Тем самым эти люди, кстати, губили Параджанова, а потом на нем цинично зарабатывали моральный капитал. Поэтому представлять его в качестве неистового борца против тоталитаризма смешно. Ведь он всегда оставался свободным человеком.

И. Миньковецкий. Абсолютно свободным, не связанным никакими обязательствами ни перед каким режимом. При любом режиме он считал себя свободным.

Г. Карапетян. До такой степени, что повсеместно становился, скажу так, оратором без тормозов?

Г. Чухрай. Ну и что? Это нормально. Данное качество полностью отражало его характер. На самом деле он был не очень угодным власть имущим, бюрократам от искусства. Они его считали штукарем, несерьезным человеком.

Ирина Чухрай. Нигде, ни в Киеве, ни в Тбилиси, ни в Ереване, не могли с ним справиться. Параджанов вел себя естественно, будучи не согласным с «мнением» верхов, которое в советском обществе никем не могло обсуждаться. Тем более, осуждаться.

Г. Чухрай. Тем не менее не помню ни одного публичного выступления Параджанова, где он бы сказал: «Я не согласен с нашим режимом». Он был, уточняю, внутренне свободным человеком. Поэтому вел себя так, как ему хотелось.

Г. Карапетян. Значит, его скандальные выкрики (в том числе в московском Доме кино) после освобождения из украинских лагерей и грузинской тюрьмы — нарочитый эпатаж?

Г. Чухрай. Именно так!

Г. Карапетян. Юрий Клименко, замечательный кинооператор и абсолютно не публичный человек, рассказал мне, что когда он с Параджановым работал в Тбилиси над фильмом «Легенда о Сурамской крепости», Сергей Иосифович чуть ли не каждое утро, просыпаясь, с балкона своего дома матом кричал: «Эх вы, чекисты, сотрудники ЦК!»

И. Чухрай. Настоящий кураж. И больше ничего.

Г. Чухрай. Он кричал, когда это можно было делать. Не совсем это одобрялось, но в стране уже проклюнулась свобода.

И. Чухрай. Тогда за это голову не отрывали.

Г. Чухрай. Дополню. Параджанов никогда — во всяком случае, в те годы, когда я с ним общался, — не вступал ни в какие политические разговоры.

И. Чухрай. Тогда мало кто из деятелей культуры увлекался большой политикой.

Г. Карапетян. Но последний фильм Параджанова вышел на экраны с посвящением Ленинскому комсомолу…

И. Чухрай. Мне кажется, он и это сделал совершенно искренне.

Г. Чухрай. А я думаю, Сережа, как прежде, продолжал играть.

Г. Карапетян. Лагеря и тюрьмы сломили его?

Г. Чухрай. В те черные годы и после них у нас происходили мимолетные встречи. Кажется, он не изменился с тех давних пор, как я его хорошо узнал в Киеве.

И. Чухрай. У меня сложилось схожее впечатление. В день московской премьеры «Легенды о Сурамской крепости» я, войдя в фойе Дома кино и увидев, что творилось на парадной лестнице, сказала: «Каким был Сережа, таким и остался». Помните, расставил девочек вдоль перил, постелил ковер, всех угощали апельсинами, орешками, восточными сладостями… Нет, мне кажется, Параджанов не сломался.

Г. Карапетян. А годы молчания для него, творческого человека, прошли впустую? Можно ли считать те пятнадцать лет вычеркнутыми из жизни?

И. Чухрай. По-моему, нет. Внутренне, что бы ни делал Сергей, он оставался талантливым художником. Таким проявился и в лагерях. Записывал сюжеты, черт знает из чего создавал коллажи. Без творчества он жить не мог. Вы представляете Параджанова, плюющего в потолок? Иначе он опустился бы, находясь за решеткой.

Г. Чухрай. Мне кажется, Параджанов и там вел себя так, как жил на свободе.

Из беседы с Иваном Драчом3 (Киев, сентябрь 2001 года)

Иван Драч. Я учился в Москве на Высших сценарных курсах, где сценарное искусство вел Григорий Наумович Чухрай. Он как-то меня спросил в ходе обсуждения моего сценария: «Как ты считаешь, действительно в Параджанова можно влюбиться?» — «Почему вы это спрашиваете?» — «Понимаешь, я — знаменитый режиссер, молодой и еще ничего. Приходит ко мне красивая женщина и говорит: „Я слышала, Григорий Наумович, вы знакомы с Параджановым. Если его увидите, передайте привет и скажите, что очень его люблю, готова отдать жизнь свою за него!“ Скажи мне, Параджанов действительно таков, что женщина может бесшабашно влюбиться?» — «Когда я ехал на сценарные курсы, он, изумительно красивый, тогда без седины, бородатый, в 1962 году пригласил туда, в Союз писателей Украины, молодых письменников. Принес охапку красных роз и каждому выступавшему вручал розу и говорил: «Этой розой пригвождаю тебя к кинематографу!»

И. Митьковецкий. Действительно, Сергей не увлекался политикой. Его интересовала красота. Он ее обожал, остро и горячо реагировал на нее. И очень любил сострить, развеселить. Когда его впервые хотели отправить за границу после триумфа «Теней», Яна, секретарша в приемной руководства Киностудии имени Довженко, занималась авиабилетами Сергея Иосифовича (я случайно стал свидетелем этой сцены), а Параджанов, войдя туда, громко заявил: «Мне заказывайте только в одну сторону». Или, помните, он своему соотечественнику и земляку, первому секретарю Союза кинематографистов СССР Льву Кулиджанову, отправил телеграмму после выхода на большой экран фильма «Преступление и наказание»: «Ваше преступление смотреть наказание».

Параджанов не умел приспосабливаться. Поэтому и испортил отношения с властью, позволяя себе такое. Вы говорили о его «длинном» языке. Я встретился с ним на «Мосфильме» в дни 50-летия Октябрьской революции. Он остроумно заметил по данному поводу: «Наступил климакс…» В Грузии в ХIХ — начале ХХ века был характерен особый тип людей — «кинто», — похожих на наших скоморохов. Пока Параджанову не предоставляли возможность снимать новую картину, он сам увлекался подобным творчеством.

Между прочим, первым человеком, возвестившим, что Григорий Наумович — режиссер известный, оказался именно Параджанов. Причем он сделал это задолго до того, как Гриша взялся за свою первую картину.

Г. Чухрай. А я этого не знал.

И. Митьковецкий. Зато Ирина помнит. Мы жили тогда на Рейтерской в Киеве. Всех, кто туда наезжал, встречал Сергей, становясь потрясающим гидом и показывая достопримечательности украинской столицы. Надо было прийти на Андреевский спуск в полнолуние: водил туда ночью, вовремя будил… Для него красота — кислород, он без нее задыхался. Какая там политика, эпатаж?!

Чухраи жили в общежитии. Донской и вы, Григорий Наумович, напомню — на втором этаже, на первом в одной комнате располагались Сурен Шахбазян, Параджанов, Хуциев и Миронер. Четыре койки, у окна стол, у двери шкаф. У меня уже была семья. Сергей нас с Леной поселил у приятелей своих друзей: жена — армянка, муж — полковник КГБ. В этой трехкомнатной квартире многие гостили. Когда Ирина приехала с Павликом, Параджанов привез их к нам, на Рейтерскую, где они переночевали. Утром Ира столкнулась на кухне с хозяйкой. После чего та стала выговаривать Сергею: «Ты что водишь сюда женщин — у меня растет дочь!» — «Ты знаешь, кто она такая? Жена знаменитого режиссера». Он словно в воду глядел.

Когда Гриша с Герасимовым пытались помочь Параджанову, это была характерная работа для Чухрая и Сергея Аполлинариевича. Григорий Наумович ездил, напомню, в Молдавию, когда у Калика случилась беда — ЦК компартии республики запретил картину «Человек идет за солнцем». Фильм спасли. Таким же образом Герасимов выручил Гену Габая и его ленту «Зеленый фургон» в Одессе, когда параджановского однокурсника по ВГИКу лишили режиссерского звания, перевели в ассистенты…

Г. Чухрай. Теперь, простите за нескромность, моя очередь дополнять. Когда Лёня Осыка снял картину на Украине, его тоже закрывали: мол, снял антисоветскую ленту. Ничего подобного! Да, она не была выстроена по лекалам соцреализма, а это раздражало чиновников. А я приехал, защитил его — фильм вышел на экран.

Г. Карапетян. Параджанов после освобождения говорил Тарковскому (и не только ему): «Тебе нужно посидеть в тюрьме хотя бы год». Как вы считаете, что он имел в виду?

И. Чухрай. Сережа не бравировал. Потому что хорошо знал соотечественников. Если русский человек отсидел в тюрьме несправедливо или его насильственно выслали за границу как диссидента, то перед нами великомученик?

Г. Карапетян. Из лагерей Параджанов привез, рассказывают, четыре сценария, которые намеревался сам поставить. К сожалению, ничего не получилось.

Если не считать картину «Лебединое озеро. Зона», сюжет которой Параджанов продиктовал Ильенко. Чем объясните последующее после освобождения молчание Параджанова?

И. Миньковецкий. Красота — воздух, которым он дышал. А о жизни за решеткой надо было рассказывать другим языком.

Г. Чухрай. Изо всех сил старались те, кто топил Параджанова. Они потом говорили, что Сережа — борец за свободу. Ему это, повторяю, нравилось. Он стал изображать из себя «борца», но подшучивая, не всерьез. Может, я ошибаюсь. Потому что в правозащитном движении разбираюсь очень плохо.

И. Чухрай. Параджанов до мозга костей был настоящим художником, но киношники и иное его окружение не принимали всерьез Сергея Иосифовича.

Г. Чухрай. Особенно чиновники.

И. Чухрай. Параджанов, провоцируя их, вел себя снисходительно к бюрократам, отчетливо понимая, что дурачит их.

Из интервью Сергея Параджанова канадскому радио (февраль 1988 года)

Что революция? Сколько потеряла русская интеллигенция? Почему выпустили Рахманинова, Стравинского, Репина? Куда бежали танцоры наши? Что это такое? Я считаю, что потери и сегодня происходят. Это, знаете, не надо украшать «ренессансом»… Уже было «теплое течение Гольфстрим»… Чухрай снимал звезду, освобожденную на руках у репрессированных… Все в той же удивительной степени продолжается и будет продолжаться, потому что в силе поколение пенсионеров, которые сегодня еще руководят…

Г. Карапетян. Какова ваша версия: сочинил ли кто-либо, допустим, в Кремле, циничный сценарий, цель которого после освобождения Параджанова — выгнать его за границу?

И. Миньковецкий. Подобный вывод не имеет под собой никакого основания.

Г. Чухрай. Мура! Чиновники не любили его за острый язык. Но выставлять Сергея Параджанова теперь в качестве политического деятеля оскорбительно и унизительно для него самого. Потому что я к политикам отношусь с большим пренебрежением, мягко говоря. Параджанова это не интересовало. Абсолютно согласен с Илюшей — его волновала прежде всего красота.

…Я приехал в Киев, работая в те годы на «Мосфильме». Параджанов повел меня к хорошему мастеру керамики Головко. Тот показал всех своих «баранов». А когда я уезжал обратно, Параджанов спросил: «Понравился Головко?» — «Очень». — «Что именно?» — «Гриф на голубом фоне». Сережа залез к себе за пазуху: «На! Дарю тебе!» Оказывается, именно его он спер. Ему тоже «Гриф» понравился.

И. Чухрай. Кроме того, он нам подарил подсвечник (показывает), а Пашке — старинные часы.

И. Миньковецкий. Когда вы только приехали в Киев, ему Параджанов еще презентовал игрушечный револьвер.

И. Чухрай. Не случайно Параджанова любили все дети «Мосфильма» и Студии имени Довженко. Они его обожали, даже играли в «Сережу Параджанова». Шестилетний Паша, как теленок, за ним бегал. Дети безошибочно чувствовали человека, который с ними всерьез занимался, так он отдавал себя малышам.

Насчет красоты… Когда я приехала в Киев, Сергей встречал меня, постоянно опекал, пока Гриша работал в Одессе. Однажды Параджанов пришел с предложением: «Спортсмены из Румынии, проезжая через Киев, привезли бурочки для детей шести-семи лет». Тогда ведь в универмагах царила гулкая пустота. «Ты должна их взять». — «Сколько стоят?» Отдала последние деньги, готовясь к зиме. Он принес очень красивые бурки, две на выбор. Я взяла побольше размером. Потом у него, на Рейтерской, на этажерочке, увидела бурку поменьше. «Сережа, ты себе оставил? Зачем тебе?» — «Они так мне понравились. Кому-нибудь подарю!» Вот до какой степени красота была у него на первом месте. Он ее видел чаще, чем мы.

И. Миньковецкий. На студии все проходили флюрографию…

Г. Чухрай.…Сережа тоже пришел. Разделся. Врач резко выпалила: «Я же просила снять свитер». Мне кажется, он сам придумал про свою «шерсть»…

Г. Карапетян. Напомню, кто подписал опубликованный в СМИ некролог Параджанова: Абуладзе Т. Е., Айтматов Ч. Т., Беликов М. А., Гельман А. И., Губенко Н. Н., Гумбаридзе Г. Г., Гуренко С. И., Дегтярев А. Я., Дзасохов А. С., Ильенко Ю. Г., Исраэлян С. Х., Камшалов А. И., Капто А. С., Карпов В. В., Климов Э. Г., Маркарьянц В. С., Масол В. А., Наумов В. Н., Озеров Ю. Н., Олейник Б. М., Распутин В. Г., Ульянов М. А., Худоназаров Д. Н., Хуциев М. М., Чухрай Г. Н., Чхеидзе Р. Д., Шенгелая Г. Н.

Почему вы после размолвки с Параджановым согласились вести вместе с Софико Чиаурели вечер его памяти в столичном Доме кино в 1990 году вскоре после его кончины в Париже и похорон в Ереване?

Г. Чухрай. Потому что я его искренне любил. Наконец, меня попросили.

Сергей Параджанов — незаурядная личность. Вспоминать о нем приятно, ибо забвение любого Художника считаю преступлением.

И. Чухрай. Однажды Сережа прислал свой малоизвестный сценарий преподавательнице литературы ВГИКа Ольге Игоревне Ильинской. Затем он пригласил ее на просмотр «Легенды о Сурамской крепости». Стоя на сцене Дома кино и обращаясь перед показом фильма к зрителям, Сергей сказал ей: «Я вас благодарю! Вы моя любимая учительница!» Он столько приятных слов сказал ей публично, что Ильинская прослезилась. Про сценарий она мне говорила: «Замечательная вещь! Просто гениально!»

«Радиоперехват» («Эхо Москвы», 18 июня 2007 года)

Т. Кеосаян. Не люблю слово «авторское», потому что любое кино, если неплохое, — уже авторское. Поэтому для меня Григорий Наумович Чухрай — ярчайший представитель авторского кино. С фильмами «Сорок первый», «Баллада о солдате». Но человек, которому нравится Ларс фон Триер, скажет: «Да что же, Чухрай, это просто, все его любят, как это может быть авторское… Вот Ларс фон Триер у кого-то вызывает идиосинкразию, а кто-то считает, что он великий.

К. Ларина. Я считаю, что он великий.

Т. Кеосаян. Правильно, но, вот видите, разница.

К. Ларина. Но это мне не мешает любить Григория Чухрая.

Т. Кеосаян. Думаю, это связано с вариативностью воспитания…

Вместо P. S.

«Защита Параджанова» — далеко не единственный сюжет в богатой драмами жизни Григория Наумовича Чухрая. В ту же эпоху застоя он, будучи председателем жюри Московского кинофестиваля, с той же последовательностью и принципиальностью успешно переиграл идеологов коммунистического режима, продемонстрировав всему миру блестящую миниатюру «Защита Феллини» с вручением Главного приза Фильму «8 ?». А сколько лет жизни отняла у Чухрая его мужественная работа в созданном им Экспериментальном творческом объединении, где начинали Л. Шепитько, А. Смирнов, Г. Данелия, Э. Лотяну, П. Тодоровский… Лично мне очень жаль, что при всем этом сколько и прославленных коллег (включая С. Параджанова), и простых людей так и не успели (может, не захотели) сказать Мастеру простое «спасибо».

1 «Его жена», — уточнил Г. Чухрай.

2 Тут я переспросил Григория Наумовича: «Вы пришли к Косыгину?» — «Нет, к тому, кто занимал этот пост до него». Однако Алексей Николаевич — бессменный советский премьер на протяжении шестнадцати лет, начиная с середины 1964 года. Может, «до него», по версии смертельно больного Чухрая, это — вице-премьеры, число которых тогда доходило до дюжины? Гадать и уточнять мне не хотелось, да и теперь в этом нет смысла.

3 Иван Драч — драматург, писатель, политик; в то время глава Госкомитета Украины по вопросам информационной политики, телевидения и радиовещания.