Время говорить глупости. Сценарий

Сценарий

Поезд трясло, как обычно трясет поезда. Дина стояла в вагонном туалете и смотрела на себя в зеркало. Смотрела изучающе.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Я все больше становлюсь похожей на мать. Ужас. Даже проклятая внешность подводит. Все больше и больше.

Ручка туалета дернулась. Дина продолжала смотреть в зеркало.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Неужели, правда, что дети повторяют историю своих родителей? Но почему именно историю матери? Почему не отца? Почему этот нос с горбинкой? Ведь не было же горбинки. Это в последний год появилось. Может, операцию пластическую сделать?..

Ручку туалета снова подергали — на этот раз более настойчиво. Дина обернулась на дверь. Вхолостую смыла унитаз и вышла. В тесном тамбуре стояли мужик и тетка. Мужик с полотенцем наперевес смотрел в окно. А тетка с целым мешком зубных паст и кремов уже осаждала дверь. Она недовольно оглядела Дину.

Дина, качаясь на высоких каблуках, прошла в свой отсек плацкарта. Села за столик и стала разглядывать в окно обычный железнодорожный пейзаж. Тянулись скучные поля, деревья с остатками листьев…

Мужик напротив рассматривал Динино лицо.

— В Саратов?

— В Саратов.

Дина продолжала смотреть в окно.

— А сами откуда?

Дина подперла рукой щеку и посмотрела на мужика.

— Из Саратова.

— А вы когда зашли, я подумал, что москвичка.

— Москвичка, — кивнула Дина.

На лице мужика появилось недоумение — видно, соображал.

— А говорите из Саратова…

— Я москвичка из Саратова.

В Саратове было еще тепло. И листья были желтее. Поезд медленно тормозил. Дрогнув всем телом и тяжко вздохнув, остановился. Проводницы скрипнули откидными ступенями. И по перрону заметались встречающие. Дина вышла из своего вагона, волоча чемодан. Следом за ней, нетерпеливо выглядывая, вышла моложавая бабулька. Дина откатила чемодан в сторону и огляделась. Ее никто не встречал — и Дина это знала. Но на всякий случай огляделась. Хорошо бы, если б встречали. Вон, как бабульку эту, — сын со снохой под руки ведут. И внуки рядом. Дина покатила чемодан по перрону.

Знакомый забытый путь до дома.

Дина стояла на остановке автобуса, курила и смотрела. С вокзала не спешили люди. На остановке торговали пирожками и мороженым. Автобусы разворачивались кругом на конечной — и новые пассажиры упрямо лезли к дверям.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Вот как, интересно, называть дом, в котором уже не живешь? Бывшим домом? Вторым домом?

Дина зашла в автобус. Она еще очень хорошо помнила, каким маршрутом он поедет. Дина села на свободное сиденье и начала смотреть в окно.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Сейчас скажет с придыханием: «Остановка по требованию».

— Остановка по требованию. В первую дверь проходим на выход, — сказал водитель в микрофон и, действительно, тяжело вздохнул.

Дина улыбнулась тому, что угадала. К ней подошла тетка кондуктор.

— Проезд оплачиваем только что вошедшие.

— А сколько билет стоит?

Вот она — первая весточка чужестранца. Сколько стоит билет? Дина не знала, сколько теперь стоит билет. Раньше она ездила по проездному.

— Пять рублей.

Дина вынула мелочь и расплатилась.

Из раскрытой двери ванной шумела вода. Дина неуклюже поставила в коридоре сумку и стала разуваться.

— Э-эй! Всем привет!

Из ванной раздался голос матери.

— Дина, это ты?!

— Я!

— Там завтрак на кухне. Я сейчас. Поешь!

Дина прошла на кухню. Посмотрела на тарелку, накрытую тарелкой, — завтрак. Подошла к окну. Прямо перед окном качался еще кое-где зеленый тополь. Дина опустила шпингалет. Окно поддалось с глухим треском. Дина высунулась из окна и стала смотреть на тополь. Он пошумел. Дина улыбнулась.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Ну надо же, как вырос! Интересно, он меня еще помнит?

— Привет! — Это Дина вслух сказала.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Глупости говоришь. Тополя не могут помнить. У людей есть память. У тополей — нет. Где-то я это проходила… По биологии, может? У людей есть память, а у тополей — нет.

В этот момент из ванной вышла мама. В халате и с полотенцем на голове.

— Ну давай, давай, чего не ешь?

Мама Дины была жизнерадостная и полная активности. Интеллигентная женщина, которой во время перестройки пришлось торговать книжками, — у нас много таких, полстраны. Потом перестройка прошла, и Динина мама снова начала работать по специальности «инженер». И продолжала ходить на джазовые концерты по воскресеньям. Маму Дины звали Зиной. И они, действительно, были похожи. Не то чтобы как-то особенно чертами. А чем-то неуловимым, что-то такое было в жестах, в манере общаться, в смехе, в отношении к жизни. Короче, они были похожи, как мать и дочь, которые двадцать лет прожили вдвоем под одной крышей.

— Ну чего не ешь? И так, смотри, один нос остался.

Динина мама уже закрывала окно напротив тополя.

Дина прошла в свою — бывшую свою — комнату. Открыла дверь, остановилась на пороге. Комната была какая-то пустая, видно было, что в ней никто не жил.

— Ну иди сюда! — крикнула мама из большой комнаты. — Расскажи, что у тебя, как ты?!

Дина сделала неуверенный шаг вперед. В углу, сразу за дверью, стояло фортепиано. Дина провела рукой по крышке — многодневная пыль.

— Диплом ты, как я понимаю, не собираешься получать? — кричала мама из комнаты.

— Мам, не надо, а? Я же просила тебя ничего в моей жизни не обсуждать.

Дина подошла к кровати, присела. Кровать была не застлана, и стопкой лежало приготовленное мамой белье. Она услышала, как в соседней комнате негромко включился телевизор. Дина попружинила на кровати.

— Мам, не надо, — крикнула мама из другой комнаты. — Мам, не надо. Диплом, мам, не надо. Замуж, мам, не надо.

Дина вздохнула, встала с кровати и стала обходить комнату. Книг на полках не было. Над кроватью, на двух гвоздях, висел космонавтский шлем с потускневшей надписью «СССР». Дина встала на кровать и сняла шлем.

— Дин, ну чего ты там возишься? — снова раздался мамин голос. — Идем чай пить. Ты сейчас разменяешься, тебя потом вообще никто не возьмет. Надо быть позитивней в жизни. Улыбайся людям, и они улыбнутся тебе в ответ. Ты просто изначально себя неправильно ведешь. Ты начинаешь отношения с мужчиной с того, что жениться не нужно.

А надо изначально так себя вести, чтобы он не мог сказать «нет».

Дина пыталась напялить шлем на голову, но голова большая, а хвост, туго стянутый на макушке, мешал. Дина распустила волосы.

Дина в шлеме зашла в большую комнату. Мать сидела, пила чай и смотрела телевизор. Там шло какое-то шоу про жизнь. Люди в студии говорили, как жить со свекровью. Молодая женщина ругалась с пожилой — видимо, свекровь со снохой.

— Дина, не повторяй моих ошибок. Одной очень сложно воспитывать ребенка. Одной очень тяжело.

Дина постучала рукой по шлему, показывая, что не слышит. Мама посмотрела на Дину, как на больную.

— Семь лет, что ли? Все за глупости свои. Снимай. Снимай давай.

Мама жестом показала Дине: снимай. Дина сняла шлем — из-за длинных волос было неудобно, они все растрепались и больно цеплялись за обшивку. Дина ойкнула и поморщилась.

Она села рядом с мамой на диван, положила шлем на колени. Посмотрела на экран. Ведущий пытался развести и утихомирить сноху и свекровь.

— Мам, выключи, ради бога. Не могу смотреть. На работе тошно, еще дома это.

— Нет, ну ты интересная. Ничего с ней не обсуждай, телевизор не смотри.

Мать нажала кнопку пульта — и экран погас.

— Что ж мне делать?

— Чай пей.

— Я и пью… Приехала, даже поговорить с матерью не может.

Мама отпила еще из чашки, посмотрела на Дину.

— Нет, ну ты посмотри, один нос остался.

Дина терла рукой надпись «СССР» на шлеме. Под окнами, было слышно, затормозила, шелестя, машина, а потом засигналила, кого-то вызывая.

— Ну, давай поговорим, — сказала Дина. — Ты вот мне про отца никогда не рассказывала.

Мама молчала. Дина с вызовом подняла голову — и увидела, что мама рассматривает цветок на подоконнике.

— Нашла тему. Что тебе рассказывать? Я тебя растила без отца. Что рассказывать?

— Ну кто он? Кем работает?

— Не знаю я, кем он работает. Если бы знала, на алименты бы подала.

Дина вздохнула. Мать обернулась.

— Чего это ты спросила?

Дина обнимала шлем, как живот.

— Это же ненормально — я ничего об отце не знаю. Ни фамилии, ни имени. У меня отчество — и то дедушкино. Ну неужели у тебя ни одной фотографии не осталось?

Динина мама посмотрела на Дину. Опустила руки.

— Ты, чем в прошлом копаться, лучше бы с будущим разобралась. Диплома нет, работы постоянной нет. Замуж не выходишь.

Мама подошла к шкафчику с фотографиями. Начала что-то там искать. Потом вытащила черно-белую размытую фотографию — общую. Кинула Дине на колени. Все — кажется, студенты, — на субботнике. Дина сразу увидела мать — в штанах и белой футболке, с платком на голове. Мама подметала около деревьев.

Мать ткнула пальцем на парня в черной куртке у третьего дерева. Парень красил дерево.

— Вот он, твой отец. Это единственная фотография, которая осталась. — Она помолчала. — Остальные я все сожгла.

Мать начала собирать чашки. Дина стала жадно всматриваться в изображение. Но на мутной фотографии ничего нельзя было разобрать. И, как назло, именно лицо этого парня было особенно мутным. Черная куртка, кеды. Вместо лица — расплывчатая улыбка. Понятно было, что он улыбается.

— Очень выразительное лицо.

Дина хотела сказать это без иронии, но не вышло.

— Такая фотография. Ты хотела увидеть? Вот, это всё.

Волосы вроде темные.

— Мам, он темненький был?

— Нет, светленький.

— Здесь кажется, что темненький.

— Как бы, интересно, у тебя тогда светлые волосы получились? Светлый — рецессивный ген, ты по биологии не проходила?

Дина отложила фотографию. Потом снова взяла, стала смотреть.

— А как его звали?

— Дин, это что, интервью? Я не готова говорить об этом.

— Да ты никогда не готова. А потом говоришь: говорить не о чем.

Мать ушла на кухню. Поставила чашки в раковину. Включила воду. Начала мыть чашку. Терла и терла губкой, не отрываясь. Потом остановилась и замерла, думая о своем. Что-то вдруг решив, выключила воду. Кинула губку в раковину, вытерла руки и вернулась в комнату… Но Дины там уже не было. Мать удивленно остановилась.

— Дина.

Она даже не позвала, а сказала тихо.

Тишина. Только все та же машина за окном сигналила кому-то. Мать вышла в коридор. Дининой обуви не было. Мать посмотрела на закрытую дверь. Потом опять вернулась в комнату, постояла в нерешительности и включила телевизор.

А Дина громко спускалась по лестнице подъезда. На третьей площадке остановилась, перевела дух. Села на подоконник и прикурила. Достала из куртки фотографию отца на субботнике, снова начала вглядываться.

За окном, во дворе рядом с детской площадкой сушилось белье — широченные пододеяльники и простыни. Носились дети. Кричали и смеялись. Они во что-то играли, задевая белье. И оно раскачивалось туда-сюда. Слышны были их крики.

— Я Бэтмен!

— Никакой ты не Бэтмен! Бэтмен — Сашка.

— А я тогда кто?

— Не знаю, придумай что-нибудь другое.

Где-то на этаже хлопнула дверь. Дина поспешно выкинула окурок в окно и встала с подоконника. Мимо Дины прошла молодая женщина. Она бросила на Дину оценивающий взгляд. Дина посмотрела ей вслед. Потом сунула фотографию в куртку и тоже пошла вниз.

Трехэтажные старые дома с облупившейся штукатуркой и цветной рекламой на стенах. Саратов был неспешным городом. Здесь варилась своя жизнь, тихо булькали в котле свои страсти. Дина шла по улице. Разговаривала по телефону подходящим случаю голосом.

— Алло, Катька, привет! Это Дина Трофимова… Нет, в Саратове… Да, представь себе. Думаю, может, встретимся?.. Да… О’кей. На созвоне.

Дина сбросила звонок и тут же набрала другой номер.

— Алло, Валька. Здорово. Это Дина… Ну а какая?.. Да, в Саратове… Нет, только сегодня приехала. Давай, может, встретимся?.. Ну отлично… Давай, ага. Целую. На созвоне.

Дина шла мимо магазинов, мимо прохожих и остановок.

— Алло, Славка, привет! Узнал? Привет… В Саратове, да… Ну, конечно… Конечно, встретимся! Да, у меня все хорошо, при встрече расскажу… Ну давай. Целую, ага. На созвоне.

Вокруг радовался и ворковал город. Продавщица курила в дверях магазина и рассматривала Дину. Дина прошла мимо. Она совсем не вписывалась в привычный саратовский ритм. То и дело кого-то обгоняла и толкала… Вдруг она выхватила из толпы лицо — лицо Махи Конеевой. Маха стояла на остановке, было видно, что она явно опаздывает. Она то выглядывала на дорогу, то смотрела на часы. Дина подлетела сзади.

— Конеева! Маха!

Маха заулыбалась. Объятия и визги.

— Динка! Трофимова! Вот так да.

Маха щупала Динины рукава.

— Ну ты как? Давно приехала? Как ты? Ты торопишься?

— Ну да, вообще-то.

Маха обрадованно улыбнулась.

— Я тоже. Пойдем.

Маха взяла Дину под руку и потащила.

Они с Махой стояли на знаменитом саратовском мосту. Ветер трепал их волосы. Они смотрели вдаль и дули в бутылки с пивом. У-у-у. Тихий вой переносился от Махи к Дине.

— Мах, а помнишь, как ты на спор с этого моста прыгала? — спросила Дина.

— Помню. Сто рублей выиграла у Вовки. Ты, кстати, знаешь, что он разбился?

— Знаю, да.

— Надо же… — Маха скорбно помолчала. — Я слышала, что по статистике с парашютами разбивается один из ста. Можешь себе представить, Вовка оказался одним из ста?

— Лучше б он оказался одним из остальных девяносто девяти.

— Ну, может, ты и права.

Дина снова подула в бутылку.

— А это ведь Вовка-то тебе шлем тот дурацкий достал, — вспомнила Маха.

— Ага. Поменял на колеса от мотоцикла. Дедушкины колеса были. Бабушка тогда ничего, а мать мне много нового сказала о моих бездушности, наглости и эгоизме.

— И что, он, правда, космонавтский был, шлем этот?

— Не знаю.

Дина с Махой как-то синхронно отошли от перил и пошли по мосту — на полусогнутых, оттого что мост шел под уклон. Мимо проносились машины, захлестывая их своим шумом.

— Мах, а ты замуж хорошо выходила?

— Хорошо. У меня платье было за тридцать тысяч, из магазина.

— А теперь оно где?

— В шкафу висит. На память.

Я иногда достаю. Примериваю, пока не растолстела.

— А ты ребенка не хочешь родить?

— С ума сошла! Кто его кормить будет? У меня Петька пять в месяц зарабатывает, и я там около трех со всеми премиями. И вообще, я уехать хочу.

— Куда?

— Не знаю. В Европу. Не навсегда, конечно. Есть такая мысля. Пожить там года три, потом вернуться. Понимаешь, хочется что-то новое начать. Заново все построить — работу, отношения, жизнь.

— Ага. Волосы обрезать, новое постельное белье купить.

— Нет, правда. Представляешь — зима, а ты в какой-нибудь Праге или в Париже выходишь себе из съемной мансарды и идешь по делам. Не как турист, а как житель, идешь по обыкновенным делам по парижским улицам, забегаешь в кафе перекусить, созваниваешься с кем-нибудь. Красиво. Надоело здесь уже все, если честно. Тебе там в Москве все же веселее. Там возможности, жизнь. Там можно реализоваться. Даже банально — шмотки нормальные купить. А здесь одно и то же каждый день.

Дина вдруг заметила, что они дошли до конца моста.

Маха повернулась к Дине, чтобы попрощаться.

— Ладно, пойду я. А то я еще тогда уже на сорок минут опаздывала.

— Ну, увидимся.

Маха потопталась.

— Слушай, а зачем тебе шлем-то этот нужен был?

Дина помолчала.

— Потом как-нибудь расскажу.

Серега давно работал в автоцехе. Заниматься приходилось разным — от обычного ремонта до установки 5:1. С Диной Серега тоже дружил давно. Еще с музыкальной школы. Неудавшийся роман или что-то такое — они и сами теперь не помнили. Но дружба осталась, это точно. И теперь Дина пришла в цех.

Огромные открытые ворота, в которых никто не останавливал. Арматура, арматура, машины, запчасти, искры… Высоченные потолки и такие большие пространства, что можно заблудиться.

Серегу Дина нашла в цехе поменьше. Он лежал под машиной. Только ноги торчали. Но даже по ногам Дина узнала: Серега. Серега был худой и длинный, и все штаны были ему коротки, из-под них торчали волосатые ноги со следами резинки от носков. Дина остановилась возле Серегиных ног и заулыбалась. Потом подошла и ткнула его в пятку.

— Серега, привет.

Из-под машины раздался голос:

— А, Трофимова? Приехала?

Дина привыкла — Серега никогда не кидался в объятия, поэтому был самым старым и надежным другом.

Дина присела на корточки рядом с Серегиными ногами.

— Серег, я поговорить с тобой хотела.

Она оттянула резинку его носка и отпустила. Серегина нога дернулась.

— Ай, — раздалось из-под машины. — Ну, чё делаешь-то?

— Я тебя про отца хотела спросить.

Серегины ноги вдруг уехали и пропали. Дина пошла вокруг машины, надеясь встретиться с Серегой. Но Серега скрывался где-то внутри. Дина припала к широкому отверстию и закричала:

— Про отца хотела тебя спросить!

— Так он умер, когда мне пять было.

— Да не про твоего — про моего!

— Про твоего?

— Про моего, не про твоего.

Дина снова обошла корпус машины. Откуда-то вдруг появилась Серегина длинная рука с большой неуклюжей кистью.

— Отвертку дай.

Дина машинально сунула в Серегину ладонь отвертку, и рука снова исчезла.

— Родная, ты атавизм, — раздался из недр железяки Серегин голос.

— Кто я?

— Атавизм. Дома словарь откроешь, посмотришь, что означает.

Дина стала ковыряться в какой-то дырке сбоку.

— Искать прошлое теперь неактуально, — продолжал Серегин голос. — Ты посмотри, как жизнь бежит. Вперед. За настоящим-то не угонишься. А уж у вас в Москве — так подавно. Кому сейчас прошлое надо? Не ковыряйся…

Дина поспешно убрала палец из дырки. И как это он увидел? Снова заглянула за машину. Серегин голос продолжал:

— Я вон с девчонкой познакомился. Так она даже не знала, что вторая мировая война началась не в сорок первом, а в тридцать девятом году. И что американцы не против нас воевали, а против немцев.

— При чем тут мой отец?

— При том. Девчонка — заместитель управляющего банком. Усекла?

— А что я должна усекать-то?

— Дин, тебе двадцать три. Двадцать три года прожила без отца. Зачем он теперь-то тебе нужен?

— Не знаю… Убедиться, что он есть? — скорее спросила, чем ответила Дина.

Она опять начала ковырять дырку, но вовремя спохватилась и убрала руку.

— Будь современней. Скоро детей уже в пробирках будут выращивать, под номерами. А ты отцов ищешь.

Дина рассматривала покореженный корпус машины.

— Ну слушай, ну… если б они хоть развелись. Или отец, скажем, умер. Пусть бы даже ушел от нас, бросил, как у нормальных людей. А тут вообще…

— Дин… Слушай, у меня тут работы по горло. Давай отдельно встретимся. Может, на концерт сходим или куда-нибудь? Поговорим нормально. Завтра вечером Чайковского играют. Солнцев дирижирует. Помнишь Солнцева? Все время на пиво стрелял по учаге?

— Помню. Давай сходим. Ну… я пошла тогда.

— Выход найдешь?

Дина кивнула и пошла, то и дело оступаясь, через цех. На каблуках по неровному полу, усеянному остатками производства, идти было неудобно. Вдруг сзади раздался Серегин голос.

— Динка!

Дина обернулась. Она увидела его худющую сутулую фигуру вдалеке, около машины.

— Рад тебя видеть!

Дина кисло улыбнулась и ушла.

К тете Тае Дина добралась уже под вечер. В воздухе квартиры висели провинциальные семейные традиции и пар жарящихся котлет. Тетя Тая — полная, красная — нависала над столом, разложив на нем свою пышную грудь. Дина показывала тете Тае фотографию — ту, что дала ей мать. Тетя Тая вытерла руки о передник, поднесла фотографию ближе.

— Ну не Валерка. Валерка вот он, как всегда, в шляпе своей идиотской. Сашка? Нет, Сашка вон, рядом с матерью твоей. Подожди, дай подумать… Страхов к нам еще не перевелся… Либо Петька Зосимов…

Дина внимательно слушала — тут же достала из сумки какой-то исписанный листок — половинку А4 — и кинулась записывать.

«Петр Зосимов».

— Колька, может, Чудков?

«Николай Чудков», — выводила Дина.

— Куртка какая-то странная, ей-богу, не помню такой ни у кого… Никита еще, может, Краснов?

«Никита Краснов».

— А, Кочубей еще может быть. У него кепка была. Он в тот день заболел, и мы думали — он не придет на субботник. А он пришел все равно. Я влюблена в него была.

— Кочубей — это кто?

— Кочубей — это Костя Беев.

Дина записала. Тетя Тая проследила за ее рукой. Вздохнула.

— Я не знаю ничего, Дин. Если б знала, сказала бы тебе. У матери-то твоей мужики… были, мужики. С Чудковым она почти целый год жила.

— Как это — жила?!

— Вот так. В гражданском браке. А ты не знала? Ее даже за это из университета выгнать хотели. Дина посмотрела в окно. Тетя Тая продолжала: — Зосимов? Может, и Зосимов. Они приходили ко мне как-то вдвоем. А Кочубея она у меня отбила. Зачем-то. А кто отец, она мне так и не сказала. Да я и не спрашивала. Тогда не принято было интересоваться. Я только знаю, что он за бабушкой твоей приезжал, в роддом ее отвозил. Мне Зинка как сказала, что твой отец бабушку привезет, — я и рванула. Приезжаю к роддому. И только спину его разглядела — светленький, высокий. Я — в роддом. Забегаю. А там полон холл таких. Высоких, светленьких — всяких. И, главное, из группы нашей — никого. Я потопталась-потопталась. И ушла. А потом мать твоя вышла. Видать, отцу твоему что-то сказала. И он как испарился. Пока мы с бабушкой у матери сидели, он ушелестел на своем «Запорожце». Надо было хоть номер машины запомнить, дуре.

Тетя Тая обернулась. Дины уже не было на стуле. Тетя Тая растерялась.

А потом нашла Дину у окна. Та стояла, прислонившись к стеклу.

— А вообще, Динка, ты лучше, чем в прошлом-то копаться, с Димкой своим бы помирилась. А то — ушла она. Хорошо живешь — с мужиками расходиться.

Слова тетя Тая подбирала грубые, но говорила при этом мягко, по-матерински.

Тетя Тая вернулась к плите. И снова в кухонном тумане заметалось ее голубое платье. На кухню вышел Костя — десятилетний Таин сын. Он подошел к Дине, потянул ее за штанину.

— Привет.

Дина неловко улыбнулась. Она никогда не знала, о чем разговаривать с детьми.

— Привет. Ты меня помнишь?

— Я тебя очень хорошо помню. Ты мне сказки рассказывала.

Тетя Тая азартно переворачивала котлеты. Дина присела на стул. Костик устроился рядом.

— Динка, все-таки как ты на мать похожа, страсть! — сказала тетя Тая. — Костя, руки помой.

— Ничего я не похожа!

— Как не похожа! Очень похожа. Костя, помой руки.

Дина разозлилась.

— Ничего я не похожа! Это вы так говорите, потому что отца моего не видели. Вовсе я не похожа. Я копия отец, особенно в детстве была. Мне мама говорила.

Тетя Тая поставила на стол огромную тарелку с котлетами.

— Ладно, ешь давай. Костя, руки!

Тетя Тая подставила табуретку и села. Костя подошел к раковине, открыл кран и, воровато оглянувшись на мать, аккуратно сунул кончик пальца под струю воды, потом закрыл кран. И стал усердно натирать руки полотенцем.

— А где дядя Гриша? — спросила Дина.

Тетя Тая махнула рукой.

— Пьет где-то, мудак. Костя, уши закрой.

Костя послушно закрыл уши. А тетя Тая доверительно наклонилась к Дине.

— Затрахал он меня, скотина. Разведусь я, дождетесь. Ешь, ешь давай. — И потом Косте: — Открывай.

Костя сел за стол и убрал руки от ушей.

— Ну а ты-то, ты-то как?

Тетя Тая вытерла под мышками.

— У тебя-то чего? У тебя-то, надеюсь, ого-го?

И тетя Тая потрясла для мощи кулаком.

— Ого-го, — вздохнула Дина.

Она взяла котлету и начала говорить с набитым ртом.

— Я все там же. На телеке. Но… Я это… я, может, за границу уеду. Есть такая мысля. Не навсегда, конечно. Года на три. Поживу, потом вернусь. Здорово бы было.

— Когда я ем, я глух и нем, — вставил Костя.

— Это для детей поговорка. Для взрослых другая, — сказала тетя Тая.

— Какая? — упрямо спросил Костик.

— Вырастешь — узнаешь. Ну так и чего? За границу, говоришь? Куда?

— Не знаю. В Европу, наверное. Представляете, идешь по каким-нибудь парижским улицам не как турист, а по своим делам обычным. Заходишь в кафешку перекусить, звонишь там… Красиво.

— Нет, я не представляю… Я так представляю — везде одна и та же хрень.

Дина легла спать в одной комнате с Костиком. Он на раскладушке, — как мужчина. А Дина, как женщина, на диване. Они лежали в темноте и таращились на звезды в окне.

Костя шепотом спросил:

— Слушай, а у тебя так бывает, что не можешь заснуть?

— Постоянно.

— Да? А из-за чего?

— Из-за разного…

— А я вот вчера не мог заснуть. Все думал, когда к нам инопланетяне прилетят.

— Зачем они прилетят?

— Чтобы все здесь разбомбить.

— Ты что, хочешь, чтобы здесь все разбомбили?

— Папа говорит, это неизбежно.

Дина посмотрела на Костика, улыбнулась.

— Хорошо, когда знаешь, из-за чего не можешь заснуть. Я не знаю.

— А ты придумай что-нибудь. И думай, думай об этом. И так заснешь.

Неожиданно дверь в комнату тихонько открылась, и заглянула тетя Тая — уже в ночнушке.

— Дин, ты спишь?

— Нет еще.

— А Костя спит?

— Спит, — соврала Дина.

— Дин, слушай, я вот тебя все спросить хотела. А правда, все эти передачи по телевизору — липа? Правда, что туда подставных людей берут? И дают им роли, а они играют?

Дина задумалась.

— Нет.

— Слава богу. А я уж думала, все там подставные. Думала, чего мы, как дураки, смотрим? Нас затрахивают со страшной силой. А мы верим, идиоты.

— Не затрахивают.

— Это хорошо. Буду всем теперь говорить, что это все правда.

— Правда.

— Ну хорошо. Хорошо, что правда. Ладно, спи. Спокойной ночи.

Тетя Тая прикрыла дверь.

Снова наступила короткая тишина. А потом Костик снова спросил:

— Дин, а ты в детстве кем хотела стать?

— Космонавтом.

— А я — шахтером.

— Шахтером — сложно.

— Космонавтом тоже.

— Ну ладно, давай спать. Хочешь, я тебе сказку расскажу? Как раньше?

— Не надо. Вырос я уже. Не до сказок мне.

Слышно было, как Дина усмехнулась в темноте.

— Ладно. Спи тогда.

Саратов — город маленький. И Дина без труда нашла нужные ей адреса… Утром она уже сидела напротив дома на невысокой оградке палисадника и пыталась угадать нужную квартиру, смотрела на окна.

Из подъезда вышел мужчина с собакой. Дина посмотрела на него: не он ли — Николай Чудков? Мужчина ушел за дом, во двор. То ли решив, что не он Чудков, то ли, наоборот, что это он и теперь квартира пустая, и с души свалилась не совсем понятная миссия, Дина встала и зашла в подъезд.

Остановилась перед нужной дверью. Дверь была деревянная, тяжелая, неновая.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Здравствуйте. Николай Чудков? Деканат физического факультета организует встречу выпускников. Здравствуйте. Николай Чудков?

Дина нажала кнопку звонка. Поправила волосы, прокашлялась.

Дверь тут же отворилась. Перед Диной стоял мужчина, который выглядел старше своих лет. В очках без одной дужки. В растянутых трениках и рваной майке. У мужчины были черные, тронутые сединой волосы. Дина остановила взгляд на волосах и растерялась. Мужчина оглядел московскую Дину слегка удивленно.

— Здравствуйте, Николай Чудков, — вышло у Дины утвердительно.

— Здрасьте. Насчет расселения, что ли, опять? — предположил Чудков единственно возможный в данной ситуации вариант.

— Не совсем… Меня… а… Дина зовут. Я дочка Зины Трофимовой. Вы с ней в университете учились.

Чудков обрадовался.

— Ааа! То-то я смотрю — лицо знакомое. Ну, проходите-проходите.

Чудков открыл дверь шире, и Дина зашла.

Дина сидела на грязной-грязной кухне. На полу и на столе были постелены газеты. Обои от стен в некоторых местах отошли. Холодильник был весь заляпан. Дина старалась сидеть на самом кончике табуретки, чтобы штаны не испачкать. Наблюдала за Чудковым. Чудков пытался хозяйничать. Ставил чайник. Потом залез под чайник сигаретой, прикурил от конфорки. Дина подумала и достала свои сигареты из сумки. Чиркнула зажигалкой.

Чудков прищурился — то ли улыбнулся, то ли прослезился от дыма.

— Куришь?

У Чудкова был сипловатый голос.

— Только маме не говорите.

— Да я пока еще не стукач, — с вызовом процедил Чудков.

Они одновременно выпустили дым. Дина, немного смущаясь, осторожно спросила:

— Простите, а вы волосы случайно не красили?

Чудков улыбнулся.

— Нет. А что, пора?

— Да нет. Очень даже. Седина даже, знаете, красит мужчину… Я имела в виду — у вас всегда волосы были темные?

— Ну да.

— И никогда-никогда светлыми не были? Ну, может, выгорали. Там… где-нибудь… в институте… на субботнике… когда фотографировались.

Чудков вроде бы на самом деле засомневался — потом решительно покачал головой.

— Да нет. Ну что я, в конце концов? Всегда, конечно.

Чудков распахнул холодильник. Там была только кастрюля супа посередине.

— Значит, в Москве, Дина, проживаешь… Супу хочешь?

— Нет, спасибо.

— Ну вот, — даже как будто обиженно сказал Чудков.

Он погасил сигарету и бережно положил бычок на стол около плиты.

— Знаете, чем принципиально отличается Москва от Саратова? — спросила вдруг Дина. — Тут вот кастрюли в холодильниках, супы на всю неделю. Второе на двадцать человек в казанке. А в Москве холодильник всегда пустой. Готовишь на один раз — и всё. Купила триста граммов говядины, сделала рагу — и всё. Каждый раз заново готовишь.

— Неудобно.

— Нормально. Я думала сначала, это только я так живу. А потом по гостям поездила. Везде то же самое.

Чудков подошел и прижал руку к чайнику, ожидая, пока тот закипит. Так и стоял с прижатой ладонью.

— Почему так? Вы что, к бомбежке готовитесь?

— Почему к бомбежке?

— Ну или к землетрясению. Я в детстве на Камчатке жил. У нас так было: все наготове — вещи собраны, в один чемодан упакованы, деньги и документы в особом месте. Чтоб если что сразу на улицу выскочить. Так мы и то еду на неделю готовили.

Дина задумалась.

— Не знаю, может, и к бомбежке. У нас свое землетрясение. Мало ли что — вдруг с квартиры придется съезжать. Раз — вещи покидал и съехал. А так что — суп из холодильника за собой носить?

— А ты что, квартиру снимаешь?

— Снимаю.

— А что не купишь?

— Денег нет.

Чудков вдруг вскинулся и отдернул руку от чайника, наконец-то обжегшись.

— Блядь — извини, — вот как жить-то в этом мире, если квартиру купить нельзя? Как детей-то рожать? У нас, Динка, все было. И квартиры давали, и работу. И пенсия тебе, и стипендия. Поэтому мы великие дела вершили. А вы что? Вы что, блядь, извини, дела вершите? Вы делишки варганите. И я вас не могу за это осуждать. И это ведь… ты ведь молодая, тебе пожить надо, замуж выйти. А ты всю жизнь на квартиру будешь копить.

— А я не буду. Я замуж выйду — и в квартире мужа пропишусь.

Чудков оглядел Дину, как в первый раз.

— Хорошо ты придумала. Продвинутая.

— Это шутка была. Я с мужем разошлась.

— Уже замужем успела побывать?

— За гражданским.

— За военным.

— Чего?

— Ничего. Юмор такой. Гражданский брак. Как будто бывает милицейский или там военный. Я вот матери твоей тоже говорил: давай распишемся. А она отказывается наотрез — это, говорит, у нас с тобой, Коля, гражданский брак.

Чайник закипел, и Чудков стал разливать по стаканам мутную жидкость.

— Все-таки странная Зинка была баба. Все замуж норовят. А она ни в какую. Ты тоже, что ли, в мать?

Дина помолчала.

— У моего Димки был сводный брат — по отцу. Он когда меня представлял, то говорил: «Это гражданская жена моего сводного брата».

— Запутано.

— Нормально. Все привыкли.

Чудков поставил чашки на стол.

И, собственно, разговор был исчерпан. Но Дина из приличия пригубила чай.

А через полчаса она стояла на пороге. Чудков прощался.

— Ну ладно. Зинке привет.

— До свидания. Спасибо вам…

Чудков закрыл дверь. Дина вздохнула и начала спускаться по лестнице. Вдруг дверь снова распахнулась, Чудков выглянул на лестницу.

— Эй, подожди. А ты чего приходила-то?

— Так. Ну просто. В гости. Мама рассказывала про вас — и я решила зайти.

— А, понятно. Я просто подумал: может, надо что. Ну пока. Если что — обращайся. Но пасаран.

Чудков снова захлопнул дверь.

На этот раз окончательно.

Дина вышла из подъезда и зажмурилась от солнца. Облегченно пожала плечами, посмотрела на часы — и пошла.

На кладбище всегда спокойно и тихо. А днем — особенно. У остановки тетки торговали искусственными цветами.

По широкой, главной, дороге шли люди — кто-то туда, кто-то — обратно. Могилки были прилеплены вплотную одна к другой, кое-где вылезая на дорогу.

Дина и бабушка мыли на дедушкиной могилке: Дина — памятник, бабушка — оградку. Молодая-молодая Дина на каблуках, бабушка — старая, с седыми волосами, но все еще подвижная и сильная. Единственное, что можно сделать для умерших, — отмыть их могилу, поэтому мыли тщательно. Периодически окунали тряпки в воду — и тогда с тряпок с шумом стекала вода. На памятнике была фотография деда и красная звезда сверху. Динина мать в перчатках возилась рядом — выдирала сорную траву. Все молчали. Откуда-то, со стороны дороги, донесся плач, но потом растворился в теплом кладбищенском воздухе. Далеко заливались птицы. На некоторых соседних могилках тоже кто-то работал или просто сидел.

Выдирая траву, Динина мама несколько раз столкнулась с Диной спиной. Специально столкнулась. Дина не выдержала.

— Мам, ну здесь же могила — строго отпущенные квадратные метры.

— Рот закрой, — сухо ответила мать.

Динина мать, не глядя ни на бабушку, ни на Дину, ушла с выдернутыми пучками травы к большой дороге, где стоял мусорный контейнер.

Дина знала, что у матери с бабушкой уже давно испортились отношения. Но она никогда не вдавалась в подробности. А теперь, когда мать отошла на некоторое расстояние, Дина вдруг спросила:

— Бабуль, а из-за чего вы с мамой поругались?

— Да я не помню уже. — Бабушка пожала плечами и улыбнулась. — Поругались из-за чего-то. Мать твоя как уехала тогда в Москву, так, мне кажется, и не возвращалась.

— Она что, в Москву ездила?!

— Ну а как же. Ездила. Все ездят.

И она поехала. А она тебе не рассказывала?

— Она мне не рассказывала.

— Она, видишь ли, балетом хотела заниматься. Балериной стать. Поступала куда-то. Но, видно, не вышло. Она ж нам не докладывала. Уехала и уехала. Потом вернулась. Ну, вернулась и вернулась. Теперь она ко мне редко приходит. — Бабушка помолчала. — Да я уже всё, Диночка, пора. Готовлюсь.

Бабушка торжественно посмотрела на фотографию давно схороненного мужа.

— Вот еще. Прекрати, бабуль. Готовится она.

Подошла Динина мать. Дина и бабушка разом замолчали и продолжили работать. Дина посмотрела на мать… Немножко по-другому посмотрела, как бывает, когда вдруг узнаешь о человеке что-то, что раньше не знал, а надо бы.

Мать взяла оставшийся мусор, пустое ведро и снова ушла к дороге. Как только мать отошла, они снова перестали мыть, и Дина спросила:

— Бабуль, а ты моего папу помнишь?

— Нет, не помню. Да кого помнить-то? Один случай помню. Ты уже родилась. Мы-то не знали ничего. Я как-то увидела, что у Зинки живот из-под платья выпирает, и поняла: беременна… Ну так вот, ты уже родилась. И я собралась к матери в роддом ехать. А тут вдруг звонок в дверь. Я открываю. На пороге мужчина стоит — красивый такой, высокий. Я, говорит, Зинин товарищ по университету, еду к Зине в роддом, надо ли вам какие-нибудь вещи отвезти? Вещи я никакие не взяла. А поехать — поехала. Приехали. Он мне велел сидеть в машине, а сам пошел с врачом о свидании договариваться. Ну, мне сказали — я и сижу. А тут идет Тая — подруга мамина. И она, значит, с машиной поравнялась и говорит: «А вы знаете, кто это такой?» «Знаю, — говорю, — Зинин товарищ по университету». Она на меня так посмотрела. Прям как на дуру, честное слово, и говорит: «Это Динин отец». Ну я тут, конечно, высунулась из окошка, думаю, дай его разгляжу. Красивый такой, высокий… И так и ушел… А обратно я сама доехала… Я у матери твоей тогда ничего спрашивать не стала. Но любила она его — страсть, это я видела. И никому ни словечка.

— Слушай, бабуль, а он темненький был или светленький?

— Светленький, — неуверенно сказала бабушка. — Да, вроде светленький.

— А я на него похожа?

Бабушка посмотрела на Дину.

— Я не знаю. Мне кажется, ты на деда похожа.

В это время к могилке вернулась мать. Бабушка и внучка снова замолчали. Мать поставила с гулким стуком ведро, полное воды.

Бабушка наклонилась к Дине и тихо, чтобы мать не услышала, сказала:

— Знаешь, вот об одном только жалею, что имени нормального тебе не дали. Я против была, чтобы тебя Диной называли. Как собака какая-то — Динка. Был бы отец, он бы настоял, чтобы мать по-другому назвала.

— Ну это вряд ли, — ответила Дина.

Вечером Дина с Серегой опаздывали на концерт. Бежали. Дине на каблуках было неудобно. Серега на ходу рассказывал.

— Я не знаю ничего. Мать твоя просила ему какой-то пакет отнести. Я и отнес. Там баба какая-то дверь открыла. Я пакет отдал и ушел. Слышал только, что какой-то мужик футбол смотрит по телеку. Он крикнул: «Кто это?» Бабе этой крикнул. Но я испугался, что он меня расспрашивать начнет, и убежал.

— Подожди, не могу больше.

Дина остановилась и приложила руку к груди, пытаясь отдышаться. Серега тоже остановился. Он почесал ногу чуть повыше носка. Посмотрел, как Динка дышит, оттопырив нижнюю губу.

— Вечно ты так, Трофимова. Хоть бы раз куда вовремя пришла. Всегда опаздывала.

— А у меня особая пунктуальность. Я прихожу не вовремя, а когда надо.

Они вбежали в консерваторию. Слышались отдельные звуки — кто-то где-то репетировал, кто-то распевался. В холле было пусто. Серега подбежал к кассе.

— Нам два билета на пять.

— Нет билетов. Все продано.

— Как продано?

— Продано.

— Подождите. А… входные какие-нибудь…

— Ничего нет.

Серега отошел от кассы.

— Вот тебе и «когда надо». Блин, первый раз такое. Чтобы у нас на концерт билетов не было. Ты, Трофимова, эксклюзив.

Дина вздохнула.

— Ну и что делать?

— Ладно, пойдем пожрем чего-нибудь.

Серега с Диной шли к кафешке неподалеку. Вернее, понуро брели.

— Вот всегда так, — сказала Дина. — Хочешь чего-нибудь высокого, а заканчивается жратвой.

— Разве это плохо? — усмехнулся Серега.

Минут через десять они сидели за столиком и изучали меню. Дина наклонилась к Сереге и тихо возмутилась:

— Суп четыреста рублей! Ну ни фига у вас здесь! Прям какие-то московские цены. Кто ж у вас тут ест этот суп?

— Пошли отсюда.

— Да неудобно уже как-то. Тоже, скажут, приехала из Москвы, суп себе в провинции купить не может.

— Да кто скажет? Откуда они знают, что ты из Москвы?

Серега с Диной переговаривались негромко, чтобы никто не услышал.

— Да знают, знают. Я уже тут разговаривала при входе, пока ты туалет искал.

— С кем разговаривала?

— Ни с кем, просто так говорила. Вон, видишь, белая такая, на китайца похожая? Она на меня так презрительно посмотрела, когда мы вошли. Ну вот, и я специально, чтоб эта дура не лупилась, сделала вид, будто я с Москвой разговариваю.

— И что, помогло?

— Не знаю. Но я удовлетворилась, это точно. Дурацкая привычка, но я, как в Саратов приезжаю, обязательно где-нибудь в кафе или в общественном транспорте, чтобы все слышали, в телефон начинаю говорить: «Алло, нет, я не в Москве сейчас, я в Саратове, да, скоро приеду. А что, на телевидении проблемы?» И еще добавляю что-нибудь типа: «А ты мою машину отогнал?»

— У тебя что, машина есть?

— Нет, топарь. Говорю же, привычка дурацкая. А еще видишь, вон та, черненькая, у кассы стоит?

— Ну.

— Мы с ней в школу эстетики вместе ходили. У нее бабушка соседка моей тети. Наверняка узнала. У тебя сколько денег?

— Не знаю, рублей триста есть.

— Ну и у меня штука. Давай два супа закажем. И кофе самый дешевый.

— Да тоже неудобно. Заказывать — так нормально. А то сразу поймут, что у нас денег нет.

— Да ладно тебе. Может, я просто забежала в кафе. Даже есть не хочу.

А просто так кофе выпить, супчик похлебать. Такое же может быть?

— Может. Но они не поверят. Здесь тебе не Москва. Если в кафе заходишь, надо нормально еды заказывать. Иначе заподозрят. Видно же, что ты суп заказываешь, потому что у тебя денег нет.

— Почему нет? У меня есть. А ты адрес не помнишь? По которому тогда пакет отцу моему отдавал?

— Давай тогда второе закажем. Адрес? Нет, адрес не помню. Это же сколько лет назад было. Помню, там дома такие. Дома пятиэтажные. Где-то в районе Пролетарки… Меня тетя Зина вообще просила тебе не рассказывать. Давай второе закажем?

— Нет, я не буду. Я из принципа только суп и кофе закажу. А чаевые большие оставлю. А что в этом пакете было?

— Дин, ну откуда я знаю. Я же не открывал его. Просто привез — и отдал. Слушай, лучше себе еще что-нибудь возьми, чем чаевые оставлять.

Дина тихонько открыла дверь и бесшумно зашла в коридор. Мама уже спала. Дина включила свет и, осторожно шурша одеждой, разделась.

Через минуту она уже сидела на кухне и, прижав пальцы к губам, смотрела на тополь. Он шуршал листьями, и в ночном свете они казались стальными… Что-то решив, Дина встала с подоконника. Осторожно, на цыпочках зашла в комнату. На диване спала мама. Дина взяла со столика домашний телефон. Стала аккуратно тянуть провод за дверь.

— Ты бы еще утром пришла.

Дина замерла с телефоном.

— Извини.

— А телефон тебе зачем?

— Надо.

Мама шумно повернулась на бок.

— За переговоры сама будешь расплачиваться.

— Ой, мам, да не волнуйся.

Дина раздраженно продернула провод.

— Всё, мне вставать завтра рано.

Дина вышла за дверь с телефоном в руках. Протянула длинный провод, уселась на подоконник и набрала номер. Ждала, замерев. На том конце сняли трубку.

— Алло, Дим? — нерешительно начала Дина. — Привет. Это я. Не спишь? Дим, слушай… Я вот хотела тебя спросить… А если бы я тогда эту эсэмэску не прочитала, ты бы мне рассказал? Нет, ну просто. Ну скажи — рассказал бы? — Дина выслушала объяснение на том конце провода. — …Да не рассказал бы ты ничего. — Она снова слушала. — Дим, тебе напомнить, что там было написано? Дим, я же не дура. Если бы она просто, она бы другое писала… Она же тебе совсем другое написала. А не просто никакое. — Дина изо всех сил мяла в руках телефонный провод. — Дим, почему ты сразу мне не сказал? Ну ты что, не мог обмануть меня заранее? Я бы тебе поверила. А? Наврал бы что-нибудь, чтобы выглядело по-честному. А ты все скрыл. И если бы я эту эсэмэску дурацкую не прочитала, так и продолжал бы не говорить… А нечего скрывать — так рассказал бы! Как я теперь должна тебе верить?.. Может, и не было, да. А может, и было. Фифти-фифти. — Дина качала головой, слушая, что ей говорил Дима. — Дим, ты, помнишь, мне говорил, что если мне изменишь, то я сразу узнаю. Ну так вот, я же этого, получается, не знаю. — Дина прикусила губу от досады. — Дим, ну зачем ты все это натворил, а?.. Ну как не натворил? Я же тебе не верю — значит, натворил. Всё, не хочу даже говорить об этом, — разозлилась Дина. — …Нет, не надо мне ничего объяснять. Да, я все равно тебе не верю, даже если ты правду говоришь. Ой, всё, не напоминай мне больше.

Дина бросила трубку на рычаг. Посмотрела в окно. А потом взяла и расплакалась. Тополь за окном тихонько прошуршал под ветром.

Зосимов работал в магазинчике. Вернее, он был его владельцем. В 90-е как-то сумел отбиться от рэкета, не разориться и теперь правил магазином себе на радость. Продавали всякое: от левого шоколада до грудинки в нарезке.

В кабинете Зосимова было просторно. Даже странно — такой маленький магазинчик снаружи, а внутри такой большой кабинет.

— Большой у вас кабинет, — Дина оглядывалась, сидя в кресле. Перед ней лежали исписанный блокнот и ручка. — Вы что, пятое измерение открыли?

— Это откуда, из Чехова? Нет, не открыл. Это только в книгах. А по жизни — правильные чертежи.

Зосимов стоял у шкафа и задвигал под него коробки с товаром. Он был крепким мужиком, абсолютно соответствовавшим своему небольшому магазинчику.

— Слушай, давай уже на «ты», а? — пыхтя над коробками, обернулся к Дине Зосимов.

— Давайте. Давай.

Зосимов отряхнул руки, подошел к столу, встал напротив Дины.

— А как передача-то называется?

— «Наша жизнь».

— Ну я что, интересно тебе рассказал? С подробностями?

— Очень интересно, с подробностями, — Дина кивнула. — Я думаю, можно будет хороший сценарий написать.

И редактор наш давно уже говорит — мало провинциальных людей из обычной жизни.

— Слушай, а меня что, на съемки пригласят, в Москву?

— Нет-нет. Это будет отдельный актер. Мы выберем особенно интересные моменты. Можем даже ваше… твое имя поменять, если стесняешься.

— Почему же стесняюсь? Совсем не стесняюсь! Имя оставь. Петр Зосимов я родился. Мне стесняться нечего.

Зосимов сел за стол. Посмотрел на Дину. С интересом посмотрел.

— Слушай. А у тебя только сыновья? Дочерей нет? — спросила Дина.

— Вроде нет.

— Что значит — вроде? Ты точно, что ли, не знаешь?

— Ну, вроде как знаю. Но, сама понимаешь, мужику не рожать. Кто вот его знает? Я в свое время часто по колхозам там ездил, картошку собирал…

— А в университете не было у тебя?

Зосимов рассмеялся.

— Да ты чё? В университете я бы точно знал. Женщин, что ли, не знаешь? — Зосимов покосился на Дину. — Я тебе могу рассказать, если матери не скажешь, что я тебе рассказывал.

— Не скажу.

— Клянешься?

— Я никогда не клянусь.

— Ну ладно, слушай. Мне твоя мать как-то пыталась пришить. Правда-правда, не смотри так на меня. Пыталась пришить. Мы с ней того, ну… молодая, понимаешь. Новый год был, праздник.

А она ко мне через месяц подходит: у тебя, говорит, ребенок будет. А у меня зачет по термеху… Ты на кого училась?

— На филолога.

— Ну тебе, значит, не понять, что такое по термеху зачет.

— Почему не понять? Мне мама рассказывала.

— А, ну тогда слушай. У меня, значит, зачет по термеху. А Зинка мне: «У тебя ребенок будет». «Кто тебе сказал?» — спрашиваю. «Врач». «Какой еще врач?» «Обычный, — говорит, — врач, в белом халате». «А от кого, спрашиваю?» Она так посмотрела на меня, как будто я ей на мозоль наступил. Не знаю, я, может, тупанул тогда, но у меня же зачет по термеху, она ж должна была понимать. «Ты топарь? — спрашивает. — От меня», — говорит. Слово-то какое еще подобрала — «топарь».

Зосимов замолчал. Дина ждала, что он продолжит. Но он молчал.

— Ну? И что дальше?

— Что — дальше?

— Ну, она тебе: «От тебя». А ты?

— Не скажу. Стыдно рассказывать.

— Слушай, ну а вдруг это правда твой ребенок был?

— Был-был. Может, и был. Мы с твоей матерью пару раз… Ну, Новый год, опять же… Теоретически мог быть.

Дина посмотрела в стол.

— Ты понимаешь, что это означает?

— Что?

— Это означает, что я твоей дочерью могу быть!

Зосимов непонимающе поглядел на Дину.

— Слушай, как ты на мать похожа. Она мне прям вот так и говорила тогда.

Зосимов скопировал Динин жест. Дина вскочила.

— Да погоди ты. Не об этом сейчас. Ты пойми, все сходится. Ребенок. Ты высокий, так? Красивый, так? Светленький? Светленький!

Зосимов помолчал и наконец понял.

— Да нет, ты чё, сдурела? Какой дочерью? Зинка тогда аборт сделала.

Дина присела обратно.

— Как сделала?

— Ну так. Я же отказался… Ну то есть я не совсем отказывался, я просто не понял ничего… — Зосимов махнул рукой. — Говорю же, стыдно рассказывать.

— Подожди, я у нее что — не первенец?

— Получается, что нет.

— А ты уверен, что она аборт сделала?

— Уверен. В этом уверен. Зинка со мной потом год не разговаривала. Ты даже если посмотришь на выпускную фотографию, когда мы дипломы получали, я там ее за плечи обнимаю — а у нее рожа такая кислая.

Дина посмотрела в сторону.

— Да… А прикольно было бы: вдруг раз — и ты мой папа.

— Да ничего прикольного. Если бы вдруг раз — и у тебя папа нефтяной магнат. А я что? Что я тебе дать смогу? Ты уже взрослая, самостоятельная, у тебя жизнь своя. Ты в Москве. Квартиру я тебе не смогу купить. На мою развалюху двухкомнатную — и то два сына и племянник претендуют.

— А ты завещай кому-нибудь.

— Зачем? Пусть полаются после моей смерти. Они мне крови-то все попортили, дай бог. Ничего не буду завещать. Сдохну, а они пусть передерутся из-за куска, так им и надо. А я с небес ножки свешу и буду наблюдать за ними.

Дина встала.

— Это если с небес. А если откуда пониже? Все время задрав голову будешь стоять? Неудобно.

Зосимов смотрел на Дину, не зная, как отнестись к ее словам.

— Так что лучше уж при жизни все реши — мало ли там как обернется… Ладно, пойду я.

Зосимов засуетился.

— Да подожди, подожди ты.

Он вдруг отодвинул ящик. Там стопкой лежали импортные шоколадки. Он взял одну, жалостливо протянул Дине.

— На вот, девочка, возьми.

Дина взяла шоколадку, сунула ее в сумку.

— Спасибо.

— Я это… мне это… если бы ты моей дочкой оказалась — я бы ничего… я бы не против. Правда.

Дина открыла дверь.

— Ладно. Если что — к тебе приду. — Она улыбнулась — А топарь — это на алтайском. Они так у себя в поселениях слабоумных называли.

Дина вышла из кабинета. Вышла из магазина и пошла по улице.

Из окна Дине вслед смотрел Зосимов.

Вечером была глобальная встреча друзей. Компания из тех, что складываются в юности сами собой. Кто-то учился вместе, кто-то жил в одном дворе, кто-то на подготовительных курсах познакомился. И продолжали вместе встречаться на днях рождениях и пить. Потом разъехались. Вернее, Дина разъехалась. Остальные почти все остались на прежнем месте, обзавелись семьями или работой. Или тем и другим. И вот собрались — в честь Дининого приезда. Серега и Маха тоже были в компании как самые близкие Динины друзья.

Все сидели за двумя сдвинутыми столиками и уже напились. Кто-то ушел танцевать. Обсуждали общих знакомых. Смеялись.

— Лялик на психолога пошел.

Дина удивилась.

— Лялик? Какой же из него психолог? Ему самому лечиться надо.

— Вот и я про то.

— Да нормально. Психологи все такие, у всех какое-нибудь отклонение, — говорил Валя в красной футболке. — Вы помните, как и где мы с вами познакомились? На тренингах психологических. Помните эту тетку фантастическую, которая с нами занималась? Помните, она моргала все время, у нее нервный тик был?

Дина засмеялась.

— Я думала сначала, она нам подмигивает, чтобы подбодрить. — Дина налила себе водки в рюмку. — За психологов.

Серега оценил количество налитого.

— Дин, по-моему, тебе больше не надо.

Дина выпила и повернулась к Сереге.

— Атавизм — появление у потомка признаков, свойственных его далеким предкам. Обычно так говорят о явлениях уродства и вырождения. Ожегов, переиздание шестое.

И она снова налила себе стопку.

— Трофимова, тебе не хватит? — заметил кто-то сочувственно.

— Напивается Трофимова, не мешайте, — ответил Валя.

— А помните, — перевела Дина разговор, — как Серега на Валькину днюху напился?

— Очень даже помню, — проворчал Серега. — Именно тогда я впервые понял, что такое одиночество.

— При чем тут одиночество?

— При том, что вы меня тогда бросили в собственной блевотине.

— Тебя не бросали, а аккуратно положили, — возразил Валя.

Дина подняла рюмку.

— А вот смотри-смотри. Сейчас если кто-нибудь войдет — выпиваю, если нет — пропускаю.

Все повернулись и стали смотреть на вход. Секунда — и дверь распахнулась. Вошли двое представительных мужчин.

— Судьба.

Дина лихо опрокинула рюмку, зажала рот рукой. Кто-то сочувственно протянул ей лимон. Дина отмахнулась.

И тут же снова налила себе стопку.

Серега вздохнул, встал и ушел. К Дине наклонилась подруга.

— Не обращай внимания, он тебя просто все еще любит.

Валька в красной футболке подтолкнул Дину локтем.

— Слышь, Трофимова, вот ты у нас умная, ты в Москве. Вот прокомментируй. Тут один философ недавно по радио заявил, что наше поколение — культурные банкроты. Вот ты культурный банкрот?

Дина посмотрела в водку.

— Не знаю пока.

— Я вот нет. Я реально — культурный миллионер. У меня дома настоящий Айвазовский висит. Батя из музея с выставки припер — купил на последние деньги.

— Много их у тебя, последних денег, — заметил кто-то.

— И я, между прочим, Достоевского тоже читал, — добавил Валя.

Дина подняла рюмку, посмотрела на вход и стала считать: раз, два… В кафе вошли два парня и девушка. Дина тут же опрокинула рюмку.

С танцплощадки к Дине подошла запыхавшаяся Маха.

— Пошли растрясемся, хватит здесь сидеть.

Дина смотрела на вход. В кафе вошли муж с женой и ребенком. Секунду постояли, оценив дымовал, ударные басы оглушительной современной музыки и пьяных посетителей, и тут же ушли. Дина в недоумении замерла с рюмкой.

— Вот непонятно — пить или не пить?

— Пойдем, пойдем потанцуем, — тянула Маха.

Почти все за столиком встали на Махин призыв.

Дина поставила рюмку на стол, взяла сумку. Она улыбалась, смеялась, кто-то тянул ее за рукав, Дина отнимала руку. В конце концов ей удалось вырваться из общего потока и уйти в сторону туалета. В кабинке Дина опустила крышку унитаза, села и пьяно прикурила. В соседней кабинке две девахи в два голоса пели модную песню. Спев две строчки, девахи заржали. Дина услышала, как они смыли и вывалились из кабинки. Потом, видимо, стали поправлять прически или одежду.

— Слушай, а ты видела, там Трофимова за столиком сидит? — услышала Дина.

— Где? Не, не видела.

— Там, с Валькой и Машкой Конеевой.

— Да ладно. Чё, вернулась?

— Ну. Сидит, пьет, как лошадь. Совсем, видать, спилась в своей Москве.

Дина усмехнулась.

— Жалко девку.

— А мне нет. Нечего было ехать.

— Пойдем на нее посмотрим.

Девахи шумно вышли из туалета, хлопнув дверью. В туалете стало тихо. Дина осталась один на один с сигаретой.

П ь я н ы й г о л о с Д и н ы (за кадром). Вот так незаметно и приходит популярность…

Дина вздохнула и затушила окурок о пол.

П ь я н ы й г о л о с Д и н ы (за кадром). Такие встречи дружеские всегда хочешь — а потом ненавидишь. Сначала жаждешь увидеть, а потом не знаешь, куда деться от этих чужих рож. Может, свалить потихоньку? Ой, ну глупости говоришь. Жаловалась всегда, что друзей не хватает. Вот они, друзья-то. Чего ж ты?

Дина вышла из туалета.

Место, где моют руки, было общим — и мужским, и женским. Дина включила кран, подставила руки, а сама стала смотреть в зеркало. Из мужской половины вышел мужчина — один из тех, благодаря кому Дина выпила стопку, когда он зашел в кафе. Он тоже стал мыть руки и смотреть в зеркало. Когда напротив висит большое зеркало — в него невозможно не смотреть. Оба были в том состоянии, когда предисловия не нужны.

— Не хочешь с нами выпить?

— Честно говоря, не хочу.

— А если мы с тобой?

— А в чем разница?

Мужчина закрыл кран.

— Как зовут-то?

— Динка. Как собаку.

— Дура. Не говори никому. Не как собаку, а как греческую богиню охоты, поняла?

Мужик отряхнул руки.

Молодежный сленг — не вырождение языка. Наоборот — это развитие языка, если воспринимать язык как потребность отражения действительности.

Дина именно «колбасилась» на танцплощадке. Ее «плющило» по полной программе.

Ребята друг друга фотографировали. Но на электронном дисплее фотоаппарата видны были только потные пьяные лица. Дина вышла совсем уродиной. Показали ей.

— Не очень хорошо получилась, — прокомментировал «фотограф».

— Как все красивые женщины, я нефотогенична, — отмахнулась Дина и продолжила танцевать с Махой.

Когда они вышли из клуба, было поздно. Пьяной толпой в расстегнутых куртках они шли по пустынной улице. Все обсуждали между собой какие-то только им известные проблемы.

Дина шла и вежливо молчала.

— Колян идиот, что туда устроился. Там же Чижов всем заправляет.

— Ну, конечно, а ты бы не согласился! Чижов нормальные деньги платит.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Кто такой Чижов? И кто такой Колян?

— Пока на татарке не женился.

— На какой татарке?

— Ты разве не слышал? Он на татарке женился и веру ихнюю принял.

— Да иди ты.

— Я тебе точно говорю.

— А до этого он что был?

— Атеист был. И теперь атеист.

Но у них там по вере нельзя жениться, без веры то есть.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Блин, кто такой Чижов?

— И что он теперь, вот так вот лбом тоже стучит?

— Не знаю. Но веру принял, это точно.

— Он что, так ее любит?

— Любит, значит.

— Кретин. И чем Светка его не устраивала?

— Светка в Израиль уехала — знаешь, да?

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Спросить их, кто такой Чижов или не надо?

И тут раздался чей-то вкрадчивый голос:

— Менты.

Действительно, по темной улице неспешно ехала милицейская машина.

— Так, спокойно, спокойно. Идем мимо, — скомандовал Серега.

Но второй здравый голос всех остановил:

— Куда пойдем? Шатаемся, как пьяные. Лучше давайте стоим на месте, курим.

— Не паникуй.

Все чуть-чуть засуетились, не сводя глаз с милицейской машины. Быстро пройти мимо уже не получалось. Поэтому пришлось тихо себе брести вперед, делая вид, что на прогулке. Двоих особо пьяных — Дину и еще одного парня — сразу взяли под руки.

— Нормальная, нормальная я, — сказала Дина и твердо выдернула руки.

Один парень так старательно оборачивался, чтобы увидеть ментов, что ноги не выдержали, и он осел на тротуар. Все кинулись к нему.

— Бляха. Теперь точно заметут.

— Не ругайтесь, — вставила Маха.

— Да не паникуй ты. Может, у него нога подкосилась?

— Ага, подкосилась. И мозжечок вместе с ногой.

— Ну, шнурок развязался.

Парень попытался встать. Но его усадили обратно на тротуар.

— Сиди, сиди ты уж теперь. Шнурок завязывай.

— Травы, надеюсь, ни у кого нет?

Все косились на машину, одновременно наклоняясь над парнем. Кто-то развязывал ему шнурок, кто-то тер ногу. Все бессмысленно толклись на месте. Валя подумал и вдруг вынул из кармана пачку сигарет.

— Динка, прикрой.

Дина встала так, чтобы Валю не увидели из машины. Валя кинул пачку в сторону.

— Блин, Валя, ну ты ж не в Амстердаме, а?

— Не ссы, у Сереги тетка в ментуре работает.

Машина плавно затормозила перед ними.

— Так, не липнем, изображаем живую прогулку, — скомандовал Валя и бросил парню на тротуаре: — А ты завязывай, завязывай.

Подошедший к ним милиционер лениво отдал честь и, проглатывая слоги, сказал:

— Се-т Зв-це, док-ты пред-м.

Все полезли за документами. Парень на тротуаре продолжал завязывать шнурок. Милиционер посмотрел на него. Тот завязал и сразу снова развязал, и опять стал завязывать.

— И вы, мол-й чел-ек.

— А? У меня это, шнурок развязался. Или нога подкосилась. Выбирайте.

Милиционер, казалось, обрадовался.

— П-няно… — растянул милиционер. — В отде-е прро-мте.

Валя вступился:

— А в чем дело, сержант Звягинцев? Мы нормально, стоим, не трогаем никого.

— Пр-те. И вы т-же.

— А в чем дело? Я разве что-то нарушил?

— Валь, помолчи, — зашипели вокруг.

Валя замолчал. Видно, что давалось ему это с трудом.

До этого Динка стояла и молча смотрела на все это. Но тут вдруг ее снесло в сторону. Она согнулась пополам, и ее вырвало на тротуар.

Отделение милиции было типичное.

С обшарпанными стенами, с оторванным линолеумом. На стене висели лозунги советских времен — то ли намертво прибитые, то ли просто лень было снимать.

Скамеек в коридоре не было, и ребята сидели на полу. Рядом стоял младший сержант. Он играл с Серегиным телефоном.

— Клевый у тебя телефон. Игры прикольные, — сержант благодушно кивнул Сереге. — Продашь по знакомству?

Дина сидела в пустой комнате с выцветшими обоями и пластмассовыми цветами на подоконниках. Сержант Звягинцев — напротив. На столе перед ним лежали Динин паспорт, телефон, деньги. Дина смотрела по сторонам.

Сержант изучил паспорт, глянул на Дину.

— Ну что, будем знакомиться?

Дина рассеянно повернулась.

— А?

— Говорю, как зовут?

— Диана… Как греческую богиню охоты.

Сержант посмотрел на Дину с усмешкой.

— Ну и на кого охотишься, Диана?

— Ни на кого. Я так, атавизм.

— Это кличка, что ли? — не понял сержант.

— Ну типа.

— А напилась-то тогда чего?

Дина вздохнула и с грустью посмотрела на сержанта.

— Хотела, как раньше, с друзьями, в былые времена… тряхнуть молодостью.

— Ну и получилось?

Дина задумалась.

— Фифти-фифти.

Ребята в коридоре сидели придавленные. Все уже протрезвели. Жужжала под потолком лампа дневного света. Младший сержант продолжал играть с телефоном. Оттуда доносилась электронная музыка, которая раздражала всех, кроме младшего сержанта. Наконец дверь комнаты открылась, и вышла Дина. За ней выглянул сержант.

— Следующий!

Ребята смотрели на Дину. Спросить «ну что?» при сержанте они не решались.

От стены отделился крайний — и ушел в комнату. Дина молча прошла мимо ребят. Серега попытался взять ее за рукав. Она обернулась.

— Нам лучше по одному расходиться. А то мне нехорошо что-то.

Дина махнула всем.

— Созвонимся, когда встретимся.

И ушла.

Утро у Зинаиды Трофимовой начиналось с зарядки. Ровно в восемь работал телевизор с кассетой фитнеса, а Динина мама пыхтела и качала пресс.

Дины вышла из своей комнаты — растрепанная, с больной головой. Она зашла на кухню и сунула голову под кран. Умылась. Спасительнее холодной воды ничего нет. Впрочем, есть. Дина залезла в холодильник и нашла там початую бутылку вина. Это было не совсем то, но в ее состоянии не выбирают. Поэтому Дина села на подоконник и сделала большой глоток прямо из горла. Облегченно выдохнула. Сделала второй глоток поменьше и взяла мобильный телефон — просмотреть звонки.

Вошла спортивная мама. Она налила себе кипяченой воды, выпила. Глянула на Дину.

— Это что?

— Лекарство.

Мама решительно взяла бутылку из Дининых рук и вылила остатки вина в раковину.

— Ты сопьешься, — сказала мама с уверенной интонацией.

— Мам, не драматизируй.

— Я не драматизирую, я тебе факты излагаю. Сначала бокал вина, пото м все остальное.

Дина со злостью посмотрела на мать.

— А ты хочешь, чтоб как все было? Чтоб как у тебя было? А я, может, хочу алкоголичкой стать! Может, я спиться хочу!

Мама растерялась.

— Зачем?

Раздался звонок в дверь. Дина пошла открывать. Мать молча стояла в кухне. Казалось, она сейчас расплачется. Но она не плачет. А просто подходит к столу и убирает посуду.

Открыв дверь, Дина увидела Серегу.

— Слушай, я тут подумал насчет отца… Здрасьте, теть Зин! — кричит Серега за Динино плечо.

Дина вытеснила Серегу из квартиры и прикрыла дверь. Пожалась босыми ногами на пороге.

— Дай сигарету.

Серега протянул Дине сигарету и дал прикурить.

— Как вчера наши?

Дина, морщась, затянулась.

— Разошлись по одному. Только телефон у меня забрали.

— Погуляли.

Серега посмотрел на босые Динины ноги.

— Вставай.

Дина улыбнулась.

— Как раньше?

— Ну.

Дина встала на Серегины ботинки и взялась за его шею рукой. Он сделал два шага назад от двери. Дина засмеялась. Потом вытащила из своего телефона симку, а телефон сунула Сереге в карман.

— На, забирай мой.

— Э, Трофимова, тыp— Ни на кого. Я так, атавизм. чего?

— Не дергайся, а то упадем. Забирай, забирай. За моральный ущерб.

— Дин?

— Всё, Серега, не мусоль. Так что насчет отца?

— Да я тут вспомнил. У меня одна знакомая массажистка есть.

— У тебя?!

— Она уже пожилая. Слушай. Она рассказывала, как всю жизнь прожила без отца. Отец их бросил. Давно. И мать ей ничего не рассказывала. А она, эта массажистка, очень хотела отца разыскать. Она говорит, ее кровь звала. И вот, представляешь, уже в тридцать лет его нашла. Он, оказывается, в деревне жил все это время. И еще два раза женился. А те новые жены ему запрещали с первой женой общаться и с дочерью. Поэтому он ее не искал. А когда увидел, обрадовался. Дочка все-таки. Они поговорили, она уехала. А он в тот же день умер. Представляешь?

Дина задумчиво курила, опершись о Серегино плечо.

— Хороший сюжет для статьи.

Дверь квартиры неожиданно открылась, и на пороге появилась Динина мама.

— Ты долго тут будешь стоять? Привет, Сереж… Мы к родственникам опоздаем.

Дина с мамой поднимались по лестнице. Динина мама — взволнованно, Дина — устало.

— Только не спрашивай Ленку о здоровье, у нее рак, — наставляла мама. — И бабушке не рассказывай, что Катя опять со своим армянином сошлась. Не забудь Польку с первым классом поздравить. На Симу не раздражайся, не забывай, она нас от голодухи в перестройку спасла.

Они остановились перед дверью. Мать посмотрела на удрученное Динино лицо.

— И, пожалуйста, сделай лицо проще. Ты к родственникам раз в сто лет приходишь. Отвечай на вопросы и не сутулься.

Мать хлопнула Дину по спине и нажала кнопку звонка.

Дверь открыла маленькая Поля. Она с торжественным видом пропустила их.

— Проходите…

— С началом школы тебя, — с порога поздравила Дина.

Динина мать угрожающе покосилась на Дину.

Дина наклонилась и поцеловала

Полю.

— Нравится учиться?

— Нравится, — кивнула Поля и заговорщицки посмотрела куда-то в сторону.

Больше никто не выходил, стояла тишина. Динина мама поставила пакеты.

— А где все-то? Ау!

Динина мама скинула плащ.

И вдруг грянул оркестр. Им навстречу вышли родственницы. Тетя Катя развернула мехи баяна. Тетя Таня играла на трубе. Лилька — на гитаре. Тетя Лена пела, бабушка держала бубен. Сима играла на скрипке. Остальные подпевали и подтанцовывали. Маленькая Поля вытащила откуда-то флейту и стала подыгрывать. «Ой, Самара-городок, неспокойная я, неспокойная я. Успокойте меня». Динина мама с ходу стала подпевать и подтанцовывать. Дина прислонилась к стене немного растерянно — такой встречи она не ожидала. К ее облегчению, сыграли только первый куплет. Потом все кинулись обниматься и целовать.

— Ой, Диночка, какая же ты большая стала!

— Динка, ну ты как? Уже звезда? Я тебя каждый день в телевизоре рассматриваю!

— Динка, хоть бы нам привет, что ли, там с экрана передала…

— Ну как ты, как? Э-эх, Динуля, выросла-то как!

Дины даже не видно было за всеми этими женскими телами…

Тетя Лена, грудастая и по-мужицки веселая, откупоривала водку. На столе стояла подсъеденная уже закуска. Тетя Люда, хозяйка квартиры, качала на руках ребенка. И одновременно спорила с Дининой мамой.

— Ну что ты ко мне пристала! Разошлась да разошлась. А ты бы не разошлась?

— Люсь, разойтись из-за того, что он сопел, это просто смешно.

— Это вовсе не смешно. Ты знаешь, что такое — сопеть?

— Кто сопел? — спросила Дина.

— Муж, — ответила тетя Люся.

— В смысле разошлась из-за того, что сопел? — удивилась Дина.

— Да. То есть не храпел, а сопел, представляешь? — ответила за тетю Люду Динина мать. — Вот так, а потом еще удивляются, почему одни ребенка воспитывают. Если все будут расходиться из-за того, что храпят, у нас одни матери-одиночки в стране останутся.

Людка усиленно качала ребенка.

— Да не храпел он! А сопел! Когда храпит — есть хоть какая-то определенность. Храпит и храпит. Можно смириться. Храп — это понятно. И вылечить можно. А он именно сопел. Ты представь, ложишься, а тебе под ухо: фу-фу-фу-фу.

У тети Люды очень смешно получилось это «фу-фу».

— Я ему говорю: «Давай кровать большую купим». А он мне: «Не нравится — расходись». Ну, мы и разошлись.

Тетя Лена собралась всем разлить. Дина накрыла свою рюмку рукой.

— Я не пью.

— Тю. Разочаровываешь.

Тетя Лена разлила остальным. Выпила сама. Вытерла рот рукой и закусила соленым огурцом.

— Люби не люби, все равно одна останешься, — сказала она под закуску.

— Почему это? — спросила Дина.

— А в нашей семье все одни остаются.

— А Настя?

— А ты ее мужа видела? — включилась Сима.

— Нет.

— Вот и я нет.

— Баба Тося уж на что красавица была женщина. И то муж помер.

— Не говори.

— Да что говорить, все у нас одиночки. Кроме Динки, — заметила тетя Лена.

И тут вдруг все обернулись к Дине. Та сразу вжалась в стул.

— Действительно, Динка же замужем! — крикнул кто-то.

Динина мама тактично предложила:

— Давайте, давайте выпьем еще.

Но все ждали, что ответит Дина.

— Ну… Во-первых, я и не была замужем. У меня был гражданский муж. А это не одно и то же. То есть… Я имею в виду, печати у нас не было. И потом, я уже не замужем. Я… Я как раз рассталась с мужем. Перед тем, как сюда поехать.

— Тю! — тетя Лена махнула рукой. — Я вам говорила, все мужики одинаковые. Своя баба есть — можно и по другим мотаться.

Дина растерялась.

— Да с чего вы взяли? При чем тут это?

— При том, — сказала Сима. — При том.

— Да отстаньте вы от девки, — вступилась бабушка, — свое разгребайте.

— Нет, он не такой, — зло ответила Дина.

— Ой, не такой. Ладно заливать-то. Не такой. Слыхали — не такой. Какой — такой? Нормальный. Не такой!

Тетя Лена фыркнула и отвернулась.

Дина вскочила со стула. Ее взбесило, что никто даже не сомневался, что ее Димка — «такой». И вот это, как тетя Лена отвернулась. Как будто разговор закончен.

— Не изменял он мне!

— Откуда ты-то знаешь? Ой, дура наивная.

— Да знаю, знаю!!! Знаю, что не изменял. У нас такие отношения. Он бы сразу мне сказал.

— А ты чё бьешься-то? Я не настаиваю, — тяжелым голосом ответила тетя Лена.

— Вы его не знаете, — не услышав, продолжала Дина. — Он не пьет. И не курит даже. Он вообще золото. Я бы без него сдохла через год в этой Москве. Он мне, знаете, как помогает. Он даже готовить мне помогает. Он такую уху умеет обалденную варить. У него и руки золотые. Он мне стол письменный сам сделал. И еще у него глаза красивые. Голубые.

Наступила пауза. Тетя Лена задумчиво повертела в руке рюмку.

— Чего ж ты от него ушла тогда?

Дина растерялась с ответом. Упала обратно на стул и посмотрела в окно. Ей хотелось расплакаться. На тетю Лену, которая разливает. На Димку, что оправдывался и все отрицал, и на себя, что не верила ему.

— Не знаешь, что сказать, не лезь в разговор, — ответила Дине тетя Лена и затянула: — «Клен, ты мой опавший, клен заледенелый»…

Все стали ей подпевать.

Дина поднялась и тихонько вышла из кухни. Стала обуваться в коридоре. Динина мать вышла следом.

— Динуль, ну ты… Не принимай близко. Ну топари они. Что ты хочешь? Ленка троих мужей схоронила. Для нее это больная тема.

— Да для вас для всех это больная тема, — сказала Дина без злости.

— Ну и куда ты вот идешь?

— У меня встреча… — Дина посмотрела на часы. — Я и так опаздываю, — сказала она и вышла из квартиры.

Она вышла из подъезда. Ослабила шарф. Постояла, закурила. Опять посмотрела на часы. И, куря на ходу, пошла вперед.

Стройка оглушала грохотом железа. Крики рабочих тонули в общем гуле.

Никита Краснов был журналист.

И, несмотря на свой возраст, все еще на передовухе. Он мечтал, конечно, о кресле тихого кабинета, но мечтам не суждено было сбыться. И он так до сих и бегал по городу с блокнотом и диктофоном, собирая материал для статей. Это драматическое столкновение мечты и реальности отразилось на его поведении — размашистом, но каком-то жалком. Краснов был затянут в джинсу. У него была модная стрижка, в руках — блокнот и диктофон. Густая светлая челка падала на глаза. Перед ним стоял бригадир в каске и оранжевом грязном комбинезоне.

— Когда планируете закончить стройку? — кричал Краснов.

— Да чё я. Начальство… — неопределенно махал бригадир.

Бригадиру не хотелось говорить. Он пугливо косился на диктофон.

— Я хотел бы собрать честный материал. Ваша стройка должна была год на зад уже завершиться, — перекрикивал Краснов шум.

— Ну а я чё?

— Я хочу знать, почему? Ваше личное мнение!

Бригадир усмехнулся и пошел вперед. Краснов пошел за ним.

…А следом за этими двумя, ковыляя на каблуках, через кирпичи шла Дина. Она смотрела в спину Краснова.

— Послушайте, вы ведь наверняка недовольны строительством! — перекрикивая шум, шел Краснов за бригадиром. — Что, я не знаю? Зарплату не платят, премий нет! — Краснов неуклюже перелез через железяки. — У вас есть шанс высказаться, понимаете? Я напечатаю все в статье, опубликуем. Обнародуем факты. Можно дело возбудить, я накопаю!

Бригадир вдруг развернулся. Посмотрел на Краснова, на диктофон.

— Да пошел ты на…

И ушел. Краснов молча стоял и смотрел ему вслед. Дина подошла уже вплотную и молча дышала в спину, ожидая, когда Краснов повернется. Краснов выключил бесполезный диктофон. Выдохнул и убрал ручку в карман рубашки. Потом развернулся — и чуть не врезался в Дину.

— Извините, — бросил Краснов и собрался пройти мимо.

Дина радужно улыбнулась.

— Никита Краснов?

Краснов посмотрел на нее.

— А я вас ищу, — сказала Дина.

Они сидели за столиком кафе — того же, где она была с Серегой. Сидели у окна, за которым текла улица. Прохожие мимоходом заглядывали в окно, смотрели на жующих.

— …Вот так, — закончил Краснов свой рассказ. — А потом жалуются, что справедливости нет в стране. А когда им ее на блюдечке подносишь, они посылают. Идиоты. Так что вы, может, зря в журналистки собрались…

Дина улыбнулась.

— А вот улыбаетесь вы красиво, — умело подметил Краснов и подлил Дине вина. — Но так и не представились. Непрофессионально. Вот вам первый урок: журналист всегда должен представляться.

Дина благодарно улыбнулась, отпила вина.

— Наташа.

— Вам идет.

Краснов приподнял бокал и сделал глоток в честь Дины-Наташи.

— Знаете, у меня одна знакомая массажистка, — неожиданно сказала Дина, — в тридцать лет отца своего нашла. Говорила, у нее всю жизнь что-то вроде зова крови. Поговорила с ним, уехала — а он в тот же день умер, представляете?

— Отлично. История! — Краснов приподнял пустой бокал и со стуком поставил его на стол. — Вот об этом и напиши свою первую статью. Только нужно понять сверхзадачу. История есть. Теперь — о чем будет эта статья? Какой в ней смысл?

— Не знаю… — Дина замялась. — Никакого. Что вот эта женщина очень хотела найти отца. И наконец нашла. На самом деле…

Дина подняла голову от стакана, посмотрела в окно. Парень с девушкой стояли около кафе и допивали пиво, торопясь и передавая друг другу бутылку. Допив, они поставили бутылку на асфальт рядом со стеклом и ушли к остановке.

— На самом деле… не знаю, — подытожила Дина. — Ну просто. Нашла и нашла.

Краснов откинулся на стуле и рукой поправил волосы.

— Шестьдесят пять процентов детей в нашей стране живут без одного родителя. Как это отражается на их судьбе? Преследует ли их трагедия неполных семей? Как они преодолевают свое одиночество, свою неполноценность? Кто в этом виноват — общество, толкающее людей на поступки? Или сами люди, вязнущие в своем эгоизме и безответственности? Как бороться с этими явлениями? И можно ли оказать какую-то реальную поддержку тем, кто так поломан судьбой?

Дина, вылупившись, смотрела на Краснова. Но он истолковал ее взгляд как восхищенный и откинулся на стуле.

— Если ты не возьмешься, я сам об этом статью напишу. — Краснов налил себе еще вина и поднял бокал. — Вообще, Наташа, в нашем суетном мире остается только одно — красиво мыслить. Хочешь вот фразу подарю? Как-то вдруг пришло на днях в голову…

— Ну подарите…

— Чем отличаются фантазии от иллюзий?

Краснов посмотрел на Дину. Та пожала плечами.

— Фантазии нас вдохновляют, а иллюзии — разочаровывают, — судьбоносно ответил Краснов.

Дина снова повернулась к окну и увидела, как бутылку, которую парень и девушка оставили у кафе, подобрал бомж. Подобрал как-то по-хозяйски и в то же время небрежно. Бомж понюхал бутылку, посмотрел ее на свет. Потом провел пальцем по горлышку. Видимо, решив, что она неподходящая, бросил ее тут же, под ноги, и ушел.

Дина взялась за бокал. Краснов снова поправил волосы. Дина сконцентрировала взгляд на челке — светлые густые волосы выбивались из-под крепких ухоженных пальцев Краснова.

— У вас волосы красивые, — начала Дина.

Краснов с шармом улыбнулся.

— Разоблачаю себя: жгучий блондин.

— В смысле?

— Я их крашу. У меня свои темно-русые, в молодости даже совсем каштановые были.

Дина стала наматывать макаронину на вилку.

— У женщин почему-то предубеждение против крашеных мужчин, — улыбнулся Краснов. — Вас это не шокировало?

— Нет.

Краснов подался вперед и душно заговорил:

— Наташа, хоть у нас такая разница в возрасте, я знаю, что вы мне чем-то посланы, не знаю чем. Зачем — тоже пока не знаю. Вы знаете?

Дина отрицательно помотала головой, не поднимая взгляд от тарелки.

— Хотите, незаметно отсюда исчезнем?

Дина помолчала, отодвинула бокал.

— Вы извините, я на минуту.

Она взяла сумку и пошла в сторону туалета. Краснов проводил взглядом ее обтягивающие штаны и откинулся на стул. Стал пить вино, глядя через стекло на прохожих… Бутылка из-под пива все еще валялась на асфальте перед кафе. Женщины ее обходили, мужчины задевали. Бутылка болталась туда-сюда, пока какой-то мальчишка футбольным ударом не отправил ее куда-то далеко. Краснов поднял глаза на прохожих за стеклом: сосредоточенные, уставшие провинциальные лица. Все озабочены, забиты и наивны одновременно… И вдруг среди этих прохожих он увидел Дину. Она вышла из кафе, направилась в сторону остановки, потом подошла к окну и остановилась напротив Краснова. Он смотрел на нее с грустным упреком. Поднял руки в немом вопросе. Дина пожала плечами, чуть-чуть виновато улыбнулась. Махнула рукой вперед — мол, я пойду. Краснов развел руками — иди, делать нечего. Дина показала ему большой палец — все будет хорошо и, пристроив сумку на плече, ушла…

В Саратове уже начали строить стеклянные бутики с неоновыми рекламами и строить быстро. Дина прошла мимо витрины. Около входа рабочие меняли вывеску. Продавщицы наблюдали за процессом. Дина прошла пару метров. Рядом стоял в трещинах дом. Дина прислонилась к стене. Прямо над ней, между окнами второго этажа протянулся плакат с рекламой дешевых входящих звонков.

Дина достала телефон, набрала номер.

— Алло, пап… — Она улыбнулась. — Привет. Это я. Да, пап. Да, у меня все хорошо, — говорила Дина в телефон. — Как ты? Да? Молодец. Я вот в Саратов приехала… Конечно, хочу! Ой, папуль, как здорово. Я по тебе так соскучилась. Да, давай на площади, ага, у памятника. Я как раз тут рядом. Давай. Пока, пап, до встречи. Я тебя жду.

На площади было немного народу — день. Дина стояла около памятника Ленину. Кроме нее там стояли еще две девушки, парень с цветами и мамаша с коляской. Можно подумать, что Дина ждет. Но никого она не ждет. А просто закуривает и разглядывает остальных ожидающих. Парень с цветами с нетерпением оглядывается, стараясь сильно не поворачиваться, и цветы держит, как флаг. Мамаша больше занимается ребенком в коляске, один раз только бросает взгляд вдаль, откуда придет тот, кого она ждет. Девушки разговаривают о чем-то увлеченно между собой, даже не смотрят по сторонам. Дина посмотрела под ноги.

И сильно зажмурила глаза. Наверняка представила, как сейчас к ней подходит папа…

— Динка? Трофимова?!

Дина открыла глаза. Перед ней стоял парень со светлыми, почти белыми волосами. У него в руках был пакет из магазина с продуктами.

— Ба, Женька, привет!

Они радостно-радостно обнялись. Женька поднял ее и закружил. Они расцеловались в щеки.

— Динка.

— Женька.

— А я смотрю — стоит. Думаю, как на Динку похожа.

В парке недалеко от площади раньше был вечный огонь. Теперь вместо вечного огня мусорка. Зато есть пара лавочек, на которых можно пиво пить. Дина и Женя сидели на лавочке. В руках у них — по бутылке пива. На заднем фоне, за деревьями, виднелся театр.

Женька сделал большой глоток.

— Слушай, я ведь тебя искал, пытался твой телефон московский добыть, а никто не знал. А ты изменилась… Ты там кого ждала-то, у памятника?

— Тебя.

— Нет, я серьезно.

— И я серьезно. Тебя ждала.

Дина сделала глоток. Женя посмотрел на нее.

— Слушай, а помнишь, как мы в этом парке прятались, когда в театр ходили — классе в восьмом?

— Помню, конечно. «Жизель» была. Я, правда, жалела, что ушла — я же балет люблю очень. Но не могла же я вас подвести. Общественный дух. И вообще — со спектакля убежать… — Дина помолчала и улыбнулась. — Мы с тобой тогда первый раз и поцеловались.

— Да ты что? Первый раз мы поцеловались после физики.

— Это разве поцелуй был? — Дина шутливо поморщилась.

— А разве нет? — Женя так же шутливо обиделся.

— Разве нет.

Они посмотрели друг на друга. И оба засмеялись. Дина уперлась в его щеку носом и потерлась.

Уже вечерело. Дина и Женя шли по улице. Они проходили мимо телефонных будок. Будки были новенькие, с большими стеклами и иностранными комментариями. Внутри виднелись красные телефоны. Женя приобнял Дину и показал на будку.

— Смотри, мы теперь тоже становимся европейским городом. Видишь, из них можно в другой город звонить.

— А на другую планету можно?

— На другую планету можно. Только вряд ли дозвонишься.

— Почему?

— Там все время линия перегружена.

Женя свернул с дороги во дворы, и Дина свернула за ним.

— Дин, а у нас с Галькой-то ничего не было, — глупо сказал Женя.

— Ты чего?

— Ну ты же из-за этого с Колькой на выпускном целовалась? Чтобы отомстить, что я у Гальки ночевал? — Ну да, — Дина улыбнулась. — Ну вот у нас не было ничего. Я весь вечер перед телеком просидел.

Дина молчала, думая о своем.

— Я хотел жить с тобой всю жизнь.

— Долго.

Дина вдруг остановилась и, как будто решившись, притянула Женю к себе за рукав. И поцеловала. Когда этот долгий поцелуй закончился, Женя, ошалевший, смотрел на Дину. Она ему улыбнулась.

— Пойдем к тебе, — сказала она тихо.

— Так надо?

— Надо. Вдруг завтра к нам инопланетяне прилетят и все здесь разбомбят? Представляешь? Все тогда, конец.

Женя прошел в комнату и включил настольную лампу. Дина, сбросив плащ, прошла за ним. В квартире был беспорядок.

Дина оглядела комнату. Подошла к книжной полке. Там стояли пластмассовые динозавры из детства.

— Я их помню. Они у тебя уже тогда были. Вот этого я подарила… А вот этот новый, да?

Женя подошел к Дине, обнял ее сзади и начал целовать. Дина замолчала. Она не сопротивлялась, но как будто раздумывала. Женя повернул ее к себе. Расстегнул Динину кофту, и она запрокинула голову.

— Трофимова, дура, ну зачем ты тогда так? Зачем Колька этот, Галька, зачем уехала? — зашептал Женька влажными отвисшими губами.

— Не знаю.

Дина целовала Женю в плечо.

Он торопливо расстегнул штаны, они съехали вниз, и Женька остался в семейных трусах с нарисованными долларами.

Путаясь в штанах, Женя подошел к настольной лампе. Дина смотрела на него — пусто смотрела. Женька погасил лампу, и наступила полная темнота. Еще немного была слышна возня… А потом вдруг раздался Динин голос:

— Жень, я не могу.

— Чего? — прохрипел Женька.

— Я не могу. Извини.

Дина включила настольную лампу. Появился около полки растерянный Женька со спущенными штанами. Появилась около лампы Дина. Она запахнула кофту и присела на тумбочку.

— Дин, что-то не так?

— Да нет…

Дина просяще улыбнулась Жене.

— Это не ты, не волнуйся. Все в порядке. Просто я не могу. Давай пусть все в прошлом останется, ладно?

Женя присел на стул.

— Ты только не обижайся. Ты прости, что так… Пусть останется, как есть. Без улучшений, ладно?

Дина еще помолчала, потом встала и вышла из комнаты. Женя натянул штаны до колен — так и остался стоять.

Дина зашла на кухню — там был такой же беспорядок, что и в комнате.

В дальнем углу, у холодильника, стоял свернутый спальник. Дина развернула его, прикинув, как лучше положить в тесной кухоньке. Положила наискосок — от мусорного ведра до плиты.

Потом прямо в одежде залезла в спальник и закрыла глаза.

Утром Дина вернулась домой. Было тихо. Она разулась и вошла в комнату. Мать сидела на полу. Она недавно плакала. И это было заметно. Дина растерялась.

— Привет.

Мать молчала.

Дина прошла на кухню. Там был накрыт стол. Скатерть, белые салфетки. Стояли торт, бутылка шампанского. Торт был обкусан по краям. Мясо, запеченное в духовке, в фольге, наполовину съедено… Дина закрыла глаза — ей стало стыдно. Она даже почти зажмурилась. Так сильно стыдно.

Дина вернулась в комнату и села рядом с матерью на пол.

— Мам… Мам, ну прости меня, пожалуйста. Мам…

Мама начала тихо плакать. Дина не знала, куда себя деть. Она обняла мать. Мама стала поспешно вытирать слезы и говорить:

— А я знаешь, кого недавно видела? Юльку. Помнишь, в одном дворе с нами жила?

— Помню. Мам… Мамочка.

Как обычно, когда женщина хочет перестать плакать, она начинает нести несущественную ерунду.

— А я забыла тебе сказать. Она про тебя спрашивала.

— Мам, ты же знаешь, я такая… Я на самом деле люблю тебя, мам.

— Она замуж за какого-то негра выходит.

— Правда? Почему за негра?

Мать пожала плечами, снова вытерла слезы. Ей почти удалось успокоиться.

— Не знаю. За негра.

— Она что, в Африку уедет?

— Не знаю. Куда-то уедет. Не в Африку. Забыла, как страна называется.

— Мам, ты не волнуйся. Я не выйду замуж за негра.

— Да, не важно.

— Как не важно, мам? Я не выйду замуж за негра.

— Слово даешь?

— Слово даю. Ты не плачь только.

Дина посмотрела за мамино плечо.

— Не буду. Мне на работу пора. Посмотри, тушь не размазалась?

Дина отстранилась, оглядела. Мать помахала руками на лицо.

— Нет, не размазалась.

Мать встала с пола.

— Ты как приехала, ни разу дома не ночевала. Ты лучше вообще не приезжай. А еще лучше выходи замуж за негра и езжай куда-нибудь в Африку, подальше.

Дина сидела на кухне, на подоконнике. Напротив покачивался тополь. Мать уже ушла на работу, и Дина осталась одна. Перед ней лежала бумажка, на которую она записывала у тети Таи «отцов». Бумажка была разорвана на четыре части: на каждом длинном неровном клочке — по фамилии. Дина передвигала бумажки одним пальцем, как шашки, и как будто думала над следующим ходом. Она отодвинула три полоски в сторону. Чудков, Зосимов и Краснов — они не подходили. Перед ней осталась одна, на которой было написано: «Кочубей. Костя Беев». Это если верить тете Тае и предполагать, что она не забыла. Дина в задумчивости лизнула большой палец и прижала его к бумажке — бумажка приклеилась. Дина подняла ее к себе, перевернула. На другой стороне было написано: «Не забудь убрать суп в холодильник. Диски». Дина уставилась на надпись. Потом придвинула остальные три куска, перевернула и стала составлять мозаику. Перед ней на подоконнике оказалась собранная записка: «Димуль! Не забудь убрать суп в холодильник. Диски на столе — заметь их. Голубец, приходи пораньше. Я — в 7. Уже начала скучать. Твоя,

Ц. Д. Ха«.

Так вот какой ненужный листок формата А4 вытащила она тогда из сумки на теть Таиной кухне. Как лотерею — точно. Спешила записать имена, даже не посмотрела, что там было, на другой стороне. У Дины всегда в сумке полно хлама. Видно, как-то сунула записку, не заметила, привезла с собой… «Суп в холодильник» — а говорила Чудкову, что супов не варит… Дина сидела и тупо смотрела на собранную записку.

В комнате раздался звонок телефона. Дина продолжала сидеть как сидела. Звонок повторился два раза, потом сработал автоответчик. Раздался голос матери, подпорченный электроникой: «Здравствуйте. Вы позвонили Зинаиде Трофимовой. К сожалению, меня сейчас нет дома. Пожалуйста, оставьте свое сообщение после сигнала, и я вам позвоню».

Гудок сигнала. После него маленькая пауза — щелчок — и милый женский голос, каким объявляют станции в метро: «Здравствуйте. Вам звонят из службы социальной поддержки города Саратова. Если вы хотите найти настоящую дружбу, позвоните по телефону 99-55-99. Если вы ищете настоящую любовь, позвоните по телефону 99-55-99. Если вы одиноки, позвоните по телефону 99-55-99. Если вам нужен надежный партнер по жизни, позвоните по телефону 99-55-99. Поделись улыбкою своей, и она еще не раз к тебе вернется. 99-55-99. Информацию о службе вы сможете найти в киосках Роспечати и книжных магазинах города».

Пошли короткие гудки — и все смолкло.

Дина оторвала взгляд от записки и посмотрела на тополь за окном. Вдруг резко вскочила с подоконника.

Она подошла к телефону в комнате и сняла трубку. Набрала номер… На том конце ответили.

— Дим, привет, — сказала Дина. — Слушай, я тут забыла сказать… Там у меня на балконе джинсы остались висеть. Ты посмотри, если высохли, сними, плиз. …Да, нормально… А ты там как?

Дине что-то сказали на том конце провода, и она сразу ощетинилась.

— Да по инерции спросила, — ответила Дина совсем другим голосом и шваркнула трубку на рычаг.

Дина подошла к большому новому дому — высокому, с отделкой из красного кирпича. В руках у Дины был пакет, в котором угадывалась коробка дорогих конфет.

Подъезд был новенький, с блестящим лифтом, который привез Дину на тринадцатый этаж. Едва она нажала кнопку звонка, дверь открыла домработница в спецодежде. Домработница улыбнулась Дине очень вежливо. И Дина поняла — вежливо улыбнулась, потому что оценила Динин внешний вид.

— Чем могу помочь?

— Я… Я к Константину Бееву.

— Его, к сожалению, нет сейчас. Они с семьей уехали.

— Понятно.

— Что-нибудь передать?

— Нет, спасибо, я по личному делу.

— Они должны подъехать скоро.

— Я позвоню ему на мобильный. Спасибо.

Дина с домработницей обменялись любезными улыбками, и Дина вернулась к лифту. Так же медленно лифт отвез Дину обратно на первый этаж.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Где бы еще взять его, этот мобильный?

…Сколько Дина простояла перед домом — непонятно. Но руки у нее замерзли. Дина делала два шага назад, два шага вперед, прижимая к себе коробку конфет, обтянутую целлофаном. На асфальте валялось несколько окурков.

Дина начала считать их ногой.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Два. Три… Я курю примерно сигарету в час. Когда жду, курю чаще. Пусть сигарету в полчаса. Три окурка — полтора часа. Не слабо.

К подъезду подъехала машина. Дина подняла голову. Из машины вышел солидный мужчина в кожаном пиджаке. У него были чуть раскосые глаза, как у казаха. Дина посмотрела на волосы… Но волос не было. Мужчина был абсолютно лысым. За мужчиной вышли молодая женщина и две девочки. Девочки, ругаясь и крича, побежали к подъезду наперегонки. Дина смотрела… Мужчина достал из машины сумки, включил сигнализацию. Когда он уже направился к подъезду, Дина вдруг рванула вперед.

— Мужчина!!!

Он оглянулся. Жена его тоже обернулась. Дина подбежала.

— Мужчина… вы кошелек уронили.

Дина подняла с земли и отдала мужчине толстый кошелек. Жена наблюдала за этим с невозмутимым, ухоженным в салонах лицом.

Мужчина перехватил сумки и взял одной рукой кошелек.

— Ох ты, — спокойно удивился он — видимо, тому, что Дина вернула кошелек. — Спасибо.

Дина не собиралась уходить. Мужчина с любопытством к ней пригляделся.

— У вас лицо какое-то… знакомое. Вы у меня работаете?

Дина молчала секунду, глядя на него.

— Нет. А вы?

Кочубей улыбнулся. Женщина у подъезда нетерпеливо произнесла:

— Костя, пойдем.

— Константин Беев, — представился мужчина.

Это был Кочубей. Дина снова бросила взгляд на его лысину.

— Очень приятно, — ответила Дина, но имени своего не назвала. — А я из Москвы. Я актриса. Вы меня могли в кино видеть.

Кочубей удивился.

— А как ваша фамилия?

— Известная.

Девочки, заинтересовавшись происходящим, подбежали к отцу, облепили его и стали заглядывать Дине в лицо. Девочки были светленькими.

Кочубей улыбнулся. Дина вгляделась в его улыбку.

— А улыбнитесь еще раз.

Женщина у подъезда немного раздраженно сказала:

— Костя, пойдем.

Кочубей еще раз улыбнулся, но не потому, что Дина попросила, а потому, что как-то невольно получилось.

— А повернитесь.

Кочубей немного повернулся.

— Может, оставите автограф? Буду всем рассказывать, что мне известная актриса кошелек вернула.

— Лучше не надо.

— Почему?

— Примета плохая.

Дина посмотрела на его дочек, потрепала одну из них по голове и торжественно, уверенно пошла от дома.

Услышав, как хлопнула дверь подъезда, Дина остановилась. Оглянулась — действительно, никого нет. Она достала пачку сигарет, но руки так тряслись, что она не смогла прикурить. И бросила смятую сигарету на асфальт.

Дина села на лавочке в парке — как раз напротив дома Кочубея. Посмотрела на пакет у себя в руках. Достала оттуда конфеты. Открыла, разодрав праздничную упаковку, и стала медленно есть. Одну за другой.

В доме зажигались окна. Дина скользила взглядом от первого этажа до тринадцатого, высчитывая. Хлоп-хлоп — включилась еще пара чужих окон.

Вдруг у тротуара, как раз напротив Дининой лавочки, резко затормозила иномарка. Из иномарки выскочила девушка в плаще до пола с огромным букетом роз. Красивая. Только крашеные белые волосы ее немного портили. Следом за ней выскочил чернокожий парень с черными волосами, собранными в хвостик. Говорил он с акцентом.

— Дорогая, ну подожди. Дорогая.

Девушка развернулась.

— Я тебе не дорогая, понятно? Я — не дорогая!

Парень сохранял абсолютное спокойствие и этим раздражал девушку еще больше.

— Я просто спросил, кто тебе звонил. Тебе все время кто-то звонит. Я и спросил. Юля! Ну подожди. Я же тебя люблю. Юля! Кто тебе звонил, я просто спросил? Ты мне никогда не объясняешь совсем ничего.

— Ты кто такой? Почему я должна перед тобой отчитываться?! Ты мне что — муж, отец?

— Я не отец, я спросил.

Парня было жалко.

— Я никуда с тобой не поеду, понятно?! Живи там сам в своей Иордании со своими аборигенами! — Девушка швырнула ему букет роз. — И веник свой забери!

Парень растерялся.

— Дорогая, что такое веник?

Девушка готова была взвыть.

— Метла, блин, которой улицы метут!!

Она показала жестами, что такое веник.

— А… — Парень, кажется, понял. — Дорогая, успокойся.

Девушка развернулась и пошла вдоль по улице. Парень поспешил за ней.

— Юля, подожди.

На асфальте остался букет роз.

Дина смотрела на все это. Потом наклонила голову на колени. Ее плечи затряслись. Плачет? Дина подняла голову — оказалось, она безудержно хохотала, не обращая внимания на прохожих.

Утром Динина мама расчесывала Дине волосы. Дина сидела в большой комнате на стуле, поджав голые ноги.

А мама медленно, с удовольствием проводила расческой по светлым волосам, до самого низа пропускала через редкие большие зубья.

— Хорошие у тебя волосы. Не в меня.

Мама повернула Дине голову прямо.

Дина вдруг перехватила мамину руку с расческой и надолго прижалась к ней губами.

А через полчаса Дина с убранными в хвост волосами торопливо и решительно шла по вбитым в асфальт листьям. Шла она к не по-саратовски высокому зданию/p— Чего ж ты от него ушла тогда?/p Дина с домработницей обменялись любезными улыбками, и Дина вернулась к лифту. Так же медленно лифт отвез Дину обратно на первый этаж. с блестящими стеклами и большой вывеской где-то под самой крышей. Перед зданием Дина остановилась. Посмотрела. Потом развернулась и так же решительно пошла прочь. Хотела перейти дорогу, но прямо перед ней затормозила машина, и Дина была вынуждена отскочить. Она сделала шаг назад. Посмотрела, как из машины вышел мужчина — тот, что ехал с ней в поезде, тот, что спрашивал про москвичку. Он деловито вытащил из машины мешки, захлопнул дверцу… На грязной машине перед Диной осталась пальцем сделанная по пыли и затвердевшая, видно, надолго, надпись: «Новое реалити-шоу. Угадай маневр».

Дина повернулась и все так же решительно пошла обратно к зданию.

Холл был просторный — с кожаными креслами, охраной и милой девушкой с бейджиком. Девушка радужно улыбнулась Дине и одновременно преградила путь.

— Я могу вам помочь?

— Я на бизнес-конференцию…

— Пленарное заседание уже давно идет… У вас приглашение?

Дина вынула из сумки и махнула цветной картонкой.

— Я с телевидения. Из Москвы.

Слово «Москва» и цветная картонка подействовали на милую девушку моментально и будто помимо ее воли.

— Проходите, восьмой этаж, — ответила она заученно.

Дина прошла к лифту. А девушка смотрела ей вслед, все еще недоумевая, почему пропустила и зачем.

Конференция уже, действительно, шла вовсю. Дина осторожно зашла. В зале было полно народу. За трибуной на сцене стоял Кочубей и отвечал на вопросы.

— …Потому что у нас огромная не-хватка молодых, профессиональных, я подчеркиваю, профессиональных кадров, — говорил Кочубей.

Голос его был такой же внушительный и статный, как и он сам.

Дина протиснулась по ногам в пятый ряд. Села. И уставилась на сцену. К трибуне вышла вышколенная девушка в узком строгом костюме. Она вынесла поднос с записками. Кочубей взял с подноса бумажку. Немного отодвинул ее от глаз, прищурившись.

— «Какие цели конференции кажутся вам наиболее перспективными?» Бессмысленный вопрос. — Кочубей посмотрел в зал. — Все цели, заявленные на этой конференции, кажутся мне перспективными.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Кажутся мне перспективными…

Дина разворошила сумку, достала исписанный блокнот, нашла в нем чистый лист, вырвала его.

— «Планируете ли вы организовывать бизнес-школу для подготовки кадров?» — продолжал Кочубей. — Да, планируем…

Дина расписала ручку.

— Молодые люди — двадцатитрех-двадцатипятилетние — только начинают жить, только нащупывают дорогу, определяются в этой жизни. И нам, уже на эту дорогу вставшим, они нужны — смелые, полные идей, активные. Они нам — свежесть, мы им — гарантии хорошей жизни. Они должны себя найти.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Должны себя найти.

На секунду задумавшись, она быстро и размашисто написала: «Папа, я здесь. Если хочешь, можем встретиться».

— …таковы цели и задачи бизнес-образования в условиях глобализации…

Дина сложила листок пополам и ткнула парня, сидящего перед собой. Парень, не глядя, принял листок, передал дальше — записка пошла по рукам.

— …Необходимы новые подходы к формированию современного бизнеса…

Дина не отрывала глаза от своего листка, будто гипнотизируя его взглядом. Одна рука, вторая… — записку небрежно мяли, передавая вперед.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Современного бизнеса. И совершенно новые.

Где-то в районе первого ряда Дина потеряла записку из поля зрения. Она смотрела в одинаково молодые и строгие затылки. И через секунду все та же вышколенная девушка вышла с подносом на сцену. Дина замерла. Девушка сложила все записки на трибуну перед Кочубеем. Кочубей взял с подноса очередной листок с вопросом…

Коридор кочубеевского офиса был типично дорогуй. Деревянная обшивка на стенах, фотографии. Офисные шумы — где-то крикливо печатал принтер, где-то играло радио, кто-то разговаривал по телефону, где-то простучали каблуки — все это было безличным и как бы потусторонним. Дина стояла возле кабинета и разглядывала фотографию группы молодых и улыбающихся — видимо, сотрудников: все столпились под российским флагом, и всем было весело.

В коридоре послышались тяжелые солидные шаги. Дина обернулась… Секунду они с Кочубеем смотрели друг на друга. Дина — со смесью испуга и любопытства, а Кочубей — с насмешкой.

— Значит, актриса известная?

Дина тоже попыталась разыграть насмешку:

— Я правда — на телевидении работаю.

Кочубей открыл дверь кабинета. Он не пригласил Дину войти, но оставил дверь открытой. Был последний шанс уйти. Забыть про глупость и уйти. Дина перешагнула деревянный дорогой порог и закрыла за собой дверь.

Она прошла мимо секретарши, глядя в спину Кочубея. И снова Кочубей оставил дверь открытой. И Дина переступила порог и снова закрыла дверь за собой.

Кабинет был огромный и какой-то чужой. Дина остановилась. Она безотрывно следила за Кочубеем, стараясь уловить каждый его жест. Он прошел мимо стола. Походя вынул Динину записку из кармана пиджака и бросил ее на стол. Потом открыл бар, достал бутылку дорогого — нет, очень дорогого — коньяку.

— Будешь? — не оборачиваясь, спросил Кочубей.

— Нет, спасибо.

Кочубей налил себе рюмку, глотнул, прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом. Потом проглотил и посмотрел на Дину.

— Ну. И чего вы от меня хотите?

Дина растерялась.

— Ничего.

Кочубей устало поморщился. Плотно завинтил крышку бутылки. Дина замешкалась.

— Я… Это сложно объяснить.

Зазвонил телефон. Кочубей снял трубку.

— Да, да, — коротко бросал он в трубку нужные ответы, слегка причмокивая.

Дина, пользуясь тем, что он на нее не смотрит, исподтишка пыталась копировать его жесты — подняла руку вместе с ним, погладив себя по лбу, причмокнула, вытянув губы трубочкой — будто примеривала. Как и Кочубей, потерла себе ключицу… Кочубей положил трубку, и Дина осеклась и снова встала по стойке смирно. Кочубей облокотился на стол. Посмотрел на Дину, будто сканировал.

— «Папа, я здесь. Если хочешь, можем встретиться». Вы понимаете, что я могу вызвать охрану? Разные могут быть варианты. Хулиганство — пятнадцать суток, саботаж известной в городе личности — суд и издержки за моральный ущерб. Что вам нужно? — Кочубей развел руками. — Деньги, акции, моя репутация, банк?

— Нет, спасибо.

Дина потупилась. Кочубей, действительно, мог вызвать охрану. На худой конец просто секретаршу. Дина подняла на него глаза, полные искренности и растерянности. Кочубей откинулся на стуле.

— Давайте с главного. Как вас зовут? — Кочубей говорил жестко.

Дина замялась.

— Наташа.

— Настоящее?

— Доля правды есть.

— Очень хорошо.

Кочубей придвинул Динину записку, развернул ее. Потом внимательно посмотрел на Дину. Складывалась странная картина: вернула кошелек, известная актриса, знакомое лицо… записка — и вот теперь стоит в его кабинете, претендуя быть дочерью.

— Ну?

Дина пожала плечами.

— Вы же мне все равно не верите.

Кочубей пососал свой язык.

— Конечно, не верю.

— Да я сама себе не верю. — Дина замолчала. Достала сигареты и зажигалку. — Это ничего, если я закурю?

— Я бы своей дочери не разрешил, — усмехнулся Кочубей.

Дина поспешно убрала все в сумку. Отвернулась в окно. И вдруг заплакала. Поспешно вытерла под носом. Кочубей оглядел ее — в этот момент лицо Дины было почти детским. Кочубей и вправду посмотрел на Дину, как на нашкодившего ребенка. Дина растерла под глазами.

— Ты что, всерьез записку написала?

Дина закивала.

— А вчера с кошельком — ждала?

— Ждала, — сказала Дина, глотая.

— В гости собиралась? — Кочубей усмехнулся. — Интересно. Чай, что ли, думала, попить в семейной обстановке?

— Ну не зашла же! — справедливо заметила Дина. Она повернулась, постаралась перестать плакать. — Я к вам честно пришла. Я хочу, чтобы вы мне помогли. Разобраться. Вы можете предположить, что у вас есть дочь? Пред- положить же можно все что угодно…

— Нет уж, извини. Есть вещи, которые предположить нельзя.

Кочубей встал из-за стола. Посмотрел на Дину — как будто определял: похожа или нет, есть ли что-то общее? Посмотрел, как Дина достала носовой платок, вытерла нос. Вздохнул, видно, так и не определив. Прошелся до окна. И стал смотреть туда же, куда и Дина. Рабочие на противоположной стороне улицы натягивали огромный плакат.

На нем были изображены две руки — детская и взрослая. Руки тянулись одна к другой в стремлении соприкоснуться. Под картинкой было написано:

«Дети — смысл вашей жизни. Протяните им руку дружбы. Фонд…» — нижний кусок плаката висел еще ненатянутый.

Дина и Кочубей отвернулись от плаката.

— Я помогу тебе разобраться. В моей жизни случайностей не бывает, — объяснил Кочубей. — Неожиданностей тоже не бывает. Даже когда я умру, я буду об этом знать заранее.

Дина и Кочубей оторвались от окна и посмотрели друг на друга.

— У вас есть университетские фотографии? — спросила Дина.

Кочубей, помедлив, не спеша, вернулся к столу, сел, качнулся на большом кожаном кресле и открыл сейф, достал оттуда папки с фотографиями, выложил все на стол. Стал их разбирать. Дина подошла и остановилась с другой стороны.

Кочубей вынул нужные фотографии — университетские. Стал перебирать. Он протянул Дине фотографию с выпускного. Дина сразу увидела мать, которую Зосимов обнимал за плечи. Лицо у нее, действительно, было кислое.

— Наш выпуск.

Кочубей углубился в фотографии. Достал папку — торжественную, красную: там все были по отдельности в черно-белых овалах и с подписанными фамилиями. Дина присела на стол, наклонилась, стала разглядывать вместе с Кочубеем. Все молодые, еще свежие и полные надежд — как те «кадры», про которые рассказывал Кочубей на конференции… как Динины друзья, как сама Дина. Николай Чудков — очень красивый парень, Зосимов — с выпученными нелепо глазами, сам Костя Беев — худущий и смотрящий куда-то в сторону.

— Да… давно это. Тогда еще вся жизнь впереди. Как у тебя.

Никита Краснов — с голливудской улыбкой, уверенный и непобедимый, Зина Трофимова — милая, с двумя хвостиками, кокетливо приподнимала уголки губ. Кочубей, перебирая, наткнулся на одну фотографию.

— Матч с московскими физиками.

Он, вспомнив, засмеялся и бросил Дине фотографию футбольного матча: вспотевшие взволнованные ребята с напряжением ждут мяч.

— Продули мы тогда, — Кочубей досадливо, но азартно поморщился. — Все из-за Кольки Чудкова. Был у нас такой. Вот этот, — Кочубей показал на Чудкова. — В футбол играть не умел, но думал, что умеет. — Знаешь, бывают такие. Вы со своими там где-нибудь в футбол играете?

— Нет.

Кочубей причмокнул.

— А у нас каждую весну была Лига чемпионов. Я в воротах стоял. Я всегда в воротах — так надежнее. А Чудков этот пошел в нападающие. Ну какой из него нападающий — он даже бегать не умел. Но тогда, знаешь как — дружба, комсомол, выгонять неудобно было… Интересно, как он сейчас? Говорят, спился. Надо бы, что ли, собраться…

Вдруг Дина среди других фотографий увидела ту, что ей показывала мать — когда все на субботнике. Она вытащила фотографию. Положила ее перед Кочубеем.

— Вот где здесь вы?

Кочубей посмотрел на фотографию — они оба застыли, как над шахматной партией. И казалось, кто сделает первый ход — тот проиграет… Кочубей поднял глаза на Дину. Засмеялся.

— Хитрая ты, Наталья.

Дина тоже улыбнулась. Никто проигрывать не хотел.

Кочубей повернул фотографию. Посмотрел на нее, как на банковский договор, — взвешивая.

— Ну, хорошо, хорошо. Если в университете… Допустим, хоть я тебе и не верю… И кто тогда… мать?

Дина посмотрела на Кочубея ясными глазами. Замерла, а потом выдохнула:

— Не скажу.

— В смысле?

— Не скажу. Не надо это.

— Интересно… Значит, заявить, что ты моя дочь, можешь, а кто мать — не скажешь?

— М-м, — Дина помотала головой.

Он снова достал университетскую красную папку. Склонился над лицами.

— Лизка? — ткнул он в одну из девушек. — У нас с Лизкой так все было как-то… запутанно. Хотя она мне нравилась. И у нее, кстати, дочь в Москве, по-моему…. Может, Лариска Троцкая. Я ее за фамилию полюбил… Подожди, Маша. Маша Чернова родила на четвертом… Но вроде парня.

Кочубей скользнул пальцем вниз.

— Зинка, может, Трофимова? У нас с ней целый роман был. Слушай, а она ведь могла бы родить и не сказать.

Кочубей скользнул пальцем дальше.

— Тая… Кстати, от нее я как раз к Зинке ушел. А потом от Зины к другой девушке. А потом уже к своей жене… Да нет, у Тайки сын маленький, про дочь не слышал… Светка… Светка погибла. Да с ней толком и не было ничего. И она бы точно сказала.

— Ладно, я пошла, — Дина хлопнула рукой по сумке.

Кочубей потер лысый лоб.

— Стоп. Подожди…

Дина остановилась.

— Ну… Ха! — Кочубей то ли хохотнул, то ли усмехнулся, то ли не веря, то ли смеясь над самим собой, что это может правдой оказаться. — Может, мы с тобой… встретимся, что ли? Сходим, посидим где-нибудь? В «Барракуду»?

— Это на Московской кафе? Нет, спасибо. Я уже там два раза была.

Кочубей встал из-за стола.

— Так, подожди. Ты ведь сама ко мне пришла, не я. Если… Ха… — Кочубей снова хохотнул, не веря, что говорит все это. — Если, как ты… если доля правды… Надо как-то выяснить все… Я ведь не знал. Мне… как-то, я не знаю… общаться, отношения поддерживать.

— Да что вы. Я же понимаю. У вас семья, дети. Я понимаю.

— И зачем ты, в таком случае, встретиться со мной хотела?

— Не знаю… Просто убедиться, что вы есть. — Она вдруг что-то вспомнила. — …На самом деле, когда мы начинаем копаться в нашем прошлом — это чтобы решить проблемы в настоящем. Чтобы в будущем было все в порядке.

Кочубей не понял. Дина улыбнулась.

— До свидания. Мне очень приятно было познакомиться. Может, увидимся еще.

Дина пошла к двери. Кочубей смотрел ей вслед.

— Может, тебе помощь какая-нибудь нужна? Там деньги, работа… У меня много связей в Москве.

Дина обернулась.

— Нет, спасибо. У меня тоже. Много связей в Москве. Пока? — как бы спросила она.

Потом открыла дверь и решительно вышла. Кочубей посмотрел на закрытую дверь, и в его глазах четко прочиталась фраза: «Бред какой-то».

Он снова сел за стол. Сел перед выпускной фотографией. И невольно для себя стал всматриваться в лица…

Он нажал кнопку телефона.

— Оленька, послушай. Я тебе сейчас продиктую несколько фамилий, а ты выясни, пожалуйста, адреса, телефоны, все как полагается.

— Да, Константин Григорьевич.

— Пиши. Лариса Троцкая. Зинаида Трофимова. Лиза Смолянинова…

Дина с Махой стояли на мосту. Смотрели на темную воду и слушали, как Волга плещется ночью тихонько. Низко прогудела баржа — и проплыла под мостом.

— Знаешь, за что ненавижу Саратов, так это за мост этот идиотский, — сказала Дина. — Как будто здесь больше посмотреть не на что, кроме моста. И все гордятся — самый длинный мост в Европе. Если бы они по нему походили на пляж туда-сюда по пеклу, думаю, перестроили бы на более короткий.

— Ну ты даешь! Как он может быть короче, он же через Волгу!

Дина помолчала. Маха посмотрела на нее.

— Хочешь, водки купим и напьемся? — искренне предложила она. — Я передумаю в Европу уезжать. Петьке скажу, он нам шашлык сделает. Он умеет прям на конфорке.

— Да ладно, Мах. Не мусоль.

Дина закурила. Сигарета трещала во влажном ночном воздухе, и яркий ее кончик заметно сокращался от глубоких Дининых затяжек.

— Мне мама в детстве говорила, что мой папа космонавт, — вдруг сказала Дина. — Поэтому его с нами нет. То есть он постоянно в космосе живет. Вот я тогда и выменяла у Вовки шлем на колеса. Космонавтом мечтала стать.

— Чтобы к папе в космос полететь?

— Точно. Состыковаться с ним где-нибудь на станции «Мир».

— А потом?

— А потом оказалось, что папа — не космонавт.

Дина щелчком выбросила окурок в Волгу.

— Пойдем, а то поздно уже, — сказала она Махе.

— Уже рано, — ответила Маха.

…Дина шла по утренней улице. Было пусто и тихо. Проехал одинокий троллейбус с тремя сонными пассажирами. На круглосуточном ларьке — прямо снаружи — был примотан скотчем радиоприемник. Из него раздавалась музыка.

Дина проходила мимо телефонных будок, откуда можно в другой город звонить. Будки были через дорогу. Дина посмотрела на них, как будто принимая решение.

Она перешла пустую дорогу. В будке был столик для сумки, крючок — все как положено. Правда, на крючок уже кто-то прилепил жвачку, а полочка была вся изрезана надписями. Остальное еще не успели испортить — новенькие большие стекла, и ты в них, как в аквариуме. Красный телефонный аппарат. Дина поколебалась. Потом сняла трубку. Кинула монету, набрала номер. Дождалась ответа.

— Привет. Это я. Ты еще не ложился? …И я. …А у нас тут в Саратове сделали теперь такие будки специальные — можно прямо с улицы в другой город позвонить. Вот я тебе и звоню. …Нет, я не сплю еще. Слушай, я тут подумала… — Дина помолчала. — Мы столько всего говорили. Как ты думаешь, нормально будет, если я останусь? — Дина улыбнулась словам, которые ей произнесли в трубке. — Почему пьяная? Если бы пьяная, я бы плакать начала. Нет, не сдуру. Нет, я серьезно. Будут опять вместе — Дима и Дина. — В трубке, видимо, задали вопрос. Дина поскребла стекло. — Да не важно это уже, — ответила она. …Да не знаю, другое что-то важно. …Не знаю пока. Выясним. …Ну ладно. Давай, ложись. До встречи. Ц. Д. Ха. — Это был их с Димкой придуманный пароль-прощание. Дина засмеялась. — Ложись. …Пока.

Дина повесила трубку и посмотрела сквозь стекло на город — одинокий и пустой. Навстречу будке шел невыспавшийся прохожий.

Утром у Дининой мамы гостила тетя Тая. Костик возил машинку между коридором и кухней, изображая голосом мотор. А тетя Тая и Динина мама сидели на кухне и разговаривали.

— И что, ты ей сказала?

— Сказала. Зин, ну а что я могла — не сказать, что ли?

Динина мама закусила губу. Ей стало и жалко, и обидно, и противно.

— И она что, по всем ходила?

— Не знаю. Но записала все, это точно. Вот на такой лист.

Тетя Тая показала размер листа.

Динина мама посмотрела в окно, на тополь.

— Ты позвони кому-нибудь… хоть Чудкову, — предложила тетя Тая. — Узнай.

— Не буду я Чудкову звонить. Не буду.

— Дрын-дрын, — наяривал по полу Костик.

— Позвони, дура. Хоть Зосимову позвони.

— Она что, и к Кочубею ходила? — спросила Динина мать тетю Таю.

— Не знаю же, говорю. Я что, следила за ней?

— Стыдоба. Ладно еще, к Чудкову. Тот сам к кому хочешь пойдет. Но к Кочубею-то! К Кочубею зачем? Он же теперь генеральный директор. Стыда не оберешься.

Раздался звонок в дверь. Тетя Тая встала и пошла открывать, так как была ближе к двери.

На пороге стояла Дина. Она была коротко, под мальчика, острижена… Тетя Тая всплеснула руками.

— Ба! Динка. Ты зачем волосы обрезала?

— Чтоб не мешались.

Из-за тети Таиной юбки выглянул Костик, скорчил одобрительную рожу: ему новая Динина прическа явно понравилась.

Дина прошла в свою — бывшую свою — комнату. Мать зашла за ней и плотно закрыла дверь, отрезав остальную квартиру. Дина выложила пакет на кровать.

— Вот. Тут фрукты, мясо там, торт. Я уезжаю сегодня.

Динина мама дернулась.

— Это еще к чему? У тебя же отпуск?

— Не будет у меня отпуска. Я с телека уволилась. — Она помолчала. — И с Димкой помирилась.

— Ну вот это хорошо. Это хорошо.

Динина мать пыталась заглянуть Дине в глаза. Но Дина уже вытаскивала чемодан из-под кровати и бросала туда одежду. Мать сжала руки.

— Дин… Я знаю… Знаю я всё.

Дина встала на кровать, сняла с гвоздя космонавтский шлем. Посмотрела на него, надела. Волосы на этот раз не мешали.

Мать села на кровать, вздохнула. Посмотрела на Дину, и в глазах ее появились слезы.

— Дин, ну как тебе объяснить? Да ты ведь не поймешь даже… Даже не помню, из-за чего мы расстались тогда. Из-за ерунды какой-то. Кто-то приревновал, кто-то не поверил, ляпнул глупость… А потом кто-то не простил. Обида за обиду — так всё и… Ты ведь не поверишь. Сейчас думаю, ерунда какая-то… Я ему не стала говорить…

Дина постучала рукой по шлему, показывая, что не слышит.

— Дин…

Дина спрыгнула с кровати и сняла шлем.

— Дин, я…

Дина положила руку маме на голову.

— Да не надо, мам. Я знаю, знаю я всё.

Дина зашла с шлемом в руках на кухню. Тетя Тая и Костик сидели притихшие, не зная — то ли лучше уйти, не попрощавшись, то ли ждать, пока поговорят. Вслед за Диной зашла ее мать. Тетя Тая посмотрела на обеих, пытаясь определить результат разговора. Дина улыбнулась, подошла к Костику.

— На, держи.

Она протянула ему шлем.

— А это что? — с подозрением спросил Костик.

— Шлем. Космонавтский.

— Настоящий?

Костик вылупился от восхищения.

— Настоящий, — кивнула Дина. — Отдам в хорошие руки.

— У меня очень хорошие руки, — закивал Костик.

Дина надела Костику на голову шлем. Костикова голова сразу провалилась, и видно было, как он заулыбался за стеклом.

— Что сказать-то надо? — напомнила тетя Тая сыну.

Но Костик постучал по шлему, показывая, что не слышит. Потом повернулся к Дине на пятках и отдал ей честь, прижав ладонь к стертой надписи.

На вокзале объявляли поезда. Дина вместе с толпой провожающих вышла на перрон. Поезд уже стоял. Провожать пришли все — мать, тетя Тая с Костиком, бабушка, Маха, Серега, Валька. Они суетились.

— Ну, давай там.

— Позвони, как доедешь.

— Не пропадай, Трофимова.

К вагону подошла та моложавая бабулька, которая ехала с Диной в Саратов и которую встречали. На этот раз бабку провожали сын и сноха.

— И больше я к вам не приеду. Живу себе и живу. Помру — похороните. А к себе не зовите. Насмотрелась я, хватит, — сказала она лично сыну и погрозила ему кулаком.

Сын и сноха особенно никак не реагировали на ее слова, они подсадили бабку в вагон. Сын принялся заносить мешки.

Следующей в вагон запихали Дину. Она прошла в свой отсек плацкарта. Бабка была на боковых местах. Дина положила чемодан на полку. Все ее провожающие столпились у окна, на перроне махали, что-то говорили напоследок — не слышно было, что.

Грянул марш «Прощание славянки» — и поезд дрогнул. Дина смотрела на их лица через стекло и вдруг ломанулась в узкий коридор вагона. Высунулась в проем двери. Все ее родственники, друзья стояли на перроне рядом с другими провожающими. Получилась небольшая толпа. Целая толпа ее провожала. Дина помахала.

Г о л о с Д и н ы (за кадром). Я тут подумала, давайте, пусть все в прошлом останется, ладно? Вы только не обижайтесь. Вы простите, что так… Пусть останется как есть. Без улучшений, ладно?

Марш рвался из хриплых динамиков и несся вслед тронувшемуся поезду.

Дина стояла в проеме двери, бесстыдно оттеснив проводницу. И махала, махала, прощаясь со всеми этими людьми из своей прошлой жизни.

© АП, 2007.

/p/p