Шарманка. Сценарий

Переполненная электричка. Никита, мальчик лет шести, спит, уткнувшись в колени сестры. Алене одиннадцать лет, она героически борется с дремотой. Время от времени она сует руку за пазуху, где в специально пришитом кармане хранится тяжелая круглая коробка.

За мгновенье, когда она проваливается в сон, ей успевает присниться, что жестяная коробка выпадает из кармана и разнообразная мелочь, звеня и подпрыгивая, оседает в электричке. Пассажиры начинают собирать деньги, шаря под сиденьями и в проходах.

Девочка просыпается, сует руку за пазуху, облегченно вздыхает: коробка на месте. Эта коробка от леденцов хранит все их сбережения — все, что брату и сестре удалось собрать на свой побег.

Она озирается. Разглядывая попутчиков, пытается угадать, есть ли среди них такие же безбилетные зайцы, как они с братом. Никита безмятежно спит, уткнув нос в воротник теплого зимнего пальто. Пальто сшила мама. А ей сшить не успела. Алена — в неказистом пальтишке из секонд-хэнда. Она прячет ноги под скамью, откуда идет тепло. Город уже близко. Но тревога не оставляет девочку, она оглядывается на каждое громыхание раздвижных дверей: в любую минуту могут войти контролеры. Алену бьет противная дрожь, в которой соединяются озноб, страх и дорожная тряска.

По усталым озабоченным лицам пассажиров никак не скажешь, что сегодня рождественский сочельник. К морозному окну прислонена маленькая крепкая сосенка, связанная бечевкой. Смолистые ее ветви сильно притянуты к стволу, чувствуется, как ей хочется освободиться.

Девушка в больших наушниках и с пирсингом дергается в такт музыке. Мужчина и женщина в тягостном молчании сидят, отстранившись друг от друга, очевидно, после тяжелой ссоры.

Беззаботным кажется только пассажир пенсионного возраста с множеством сумок и чемоданом, перевязанным ремнем. Он рассказывает своему соседу:

— …потому что люди разучились ценить вещи… моя дочь все это обозвала «допотопной рухлядью». Приехала за мной на машине… называется «Ситроен»… говорит: «Этот хлам провоняет мне машину, я куплю тебе все новое». Я тоже, говорю, старый хлам… Так и поссорились…

Электричка приближается к тоннелю. Алена смотрит на брата.

— …зачем выбрасывать, если он отлично работает…

В доказательство старик включает допотопный приемник, стучит по нему, и внезапно тьму тоннеля наполняет тенор. Это Лемешев поет «Колыбельную».

Спи, мой сыночек, мой птенчик пригожий,

Баюшки-баю-баю,

Пусть никакая печаль не тревожит

Детскую душу твою.

Ты не узнаешь ни горя, ни муки,

Доли не встретишь лихой.

Спи, мой воробышек, спи, мой сыночек,

Спи, мой звоночек родной…

Поезд выходит из тоннеля, приемник падает и хрипит, нарушив безмятежный сон Никиты, свет зимнего неба заливает вагон, и кажется, что эта песня приснилась мальчику.

В вагон вторгаются торговцы. Сменяя друг друга, без паузы, они произносят свои заезженные слоганы и речевки, пытаясь втюхать товар.

На следующей остановке в вагон вместе с морозным воздухом врывается рождественская ватага колядников. Один несет восьмиконечную Вифлеемскую звезду на длинной палке, украшенную лентами, другой держит в руках чучело козы с металлическими пуговицами в пустых глазницах. За ними следуют музыканты — скрипка и бубен. Играют они азартно, внося в собрание случайных попутчиков дух деревенского праздника. Даже сосенка, у которой в этот момент перетерлась бечевка, с шумом распрямляется, заставив отпрянуть ближайших соседей. Праздничная процессия уже навеселе. Они поют одну из колядок.

Добрий вечЁр тобЁ, пане Господарю:

Радуйся!

Ой, радуйся, земле,

Син Божий народився.

Застеляйте столи, та все килимами:

Радуйся,

Ой, радуйся, земле,

Син Божий народився.

Та кладЁть калачЁ з яро§ пшеницЁ:

Радуйся!

Ой, радуйся, земле,

Син Божий народився.

Бо прийдуть до тебе три празники

В гостЁ: радуйся!

Ой, радуйся, земле,

Син Божий народився.

Ой перший же празник — то РЁздво

Христове: радуйся!

Ой, радуйся, земле,

Син Божий народився…

В хвост этой процессии пристроился продавец, с ловкостью демонстрирующий монтаж и разборку искусственной елки. Время от времени он опрыскивает воздух из баллончика, распыляя запах хвои.

— …предлагается искусственная елка итальянского производства из высококачественного полихлорвинилового сырья, которую можно собрать за несколько минут. Ветви легко вставляются в дюралевый ствол, облегчая сборку в домашних условиях. В качестве бонуса прилагается — бесплатно! — баллончик с запахом хвои… Отпраздновал — сложил в чехольчик — и жди следующего торжества… Кто не успел поздравить с Рождеством, имеются открытки трех видов: Святое семейство, волхвы и пастухи, бегство в Египет: Дева Мария с младенцем на осле, святой Иосиф и ангел впереди, избиение младенцев воинами царя Ирода, а также расписание электричек на новый год. Прямо за мною — контролеры.

Последнее сообщение вызывает оживление у значительной части пассажиров. Алена принимается тормошить засыпающего брата. Несколько пассажиров — кто со смущением, кто невозмутимо — нехотя стали пробираться к дальнему тамбуру. Никита на вялых ногах сонно плетется за сестрой, ворча: «Опять эти контролеры, поспать не дают». По вагону проходит ропот.

— Хоть в праздник оставили б в покое!

— Какая муха их укусила?

— Мухи и комары кусают до поры, а для лыхоi людины нема нi поры нi годыны.

Из соседнего вагона накатывает волна беглецов. Среди них даже Дед Мороз со Снегурочкой. Теперь нужно отступать к хвосту поезда, и есть надежда, что на следующей остановке все успеют перебежать в вагон, где уже закончилась проверка. До города осталось несколько остановок. Однако те, кто ринулся в хвост, возвращаются в тамбур — с той стороны движется другая проверка.

— Свирепствуют, ироды! — сообщает тетка с узлами на коляске.

Худая старушка умильно рассматривает Снегурочку и, поймав ее взгляд, заискивающе спрашивает:

— Вы тоже зайчик?

В этот момент, словно очнувшись, радиоточка издала несколько хрипов и оглушила вагон вступлением к известной песне группы «Запрещенные барабанщики»:

Человек идет под зонтом,

Воротник подняв у плаща,

Ноги он волочит с трудом,

Не уйти ему от дождя.

Но не о том грустит человек,

О другом тоскует душа.

Думает он, как бы взять где

Миллион долларов США.

Миллион, миллион

Долларов США

Миллион, миллион,

И жизнь будет хороша.

Человеку нужен свой дом,

И чтоб возле дома рос сад,

И в том саду чтоб бегал сын,

И у сына чтобы был брат,

Чтоб жена не дура была,

И чтоб лицом была хороша,

А еще — чтоб в банке лежал

Миллион долларов США.

Миллион, миллион

Долларов США

Миллион, миллион,

И жизнь будет хороша.

Алена поднимает с пола рождественскую открытку, потерянную продавцом, оттирает грязь с ее глянцевой поверхности. Воины Ирода на репродукции картины Брейгеля пронзают тельца вифлеемских младенцев.

Алена и Никита идут по рельсам, приближаясь к городу. По рельсам идти удобней — здесь меньше снега. Внизу, под насыпью, уже лежит пороша. Ветер выдувает тепло из легкого пальто Алены. Зато Никите тепло в его зимнем пальто, повязанном красным шарфом.

— Надо было сразу купить билеты, не пришлось бы тащиться…

— Ну не ворчи, пожалуйста.

— Ой!

— Ну что еще?

— Живот опять схватило…

— Не надо было пить воду из крана.

— Кажется, прошло.

К полосе отчуждения подступают пригородные строения — ржавые гаражи, сараи, ограды, опорные стены. Все плоскости покрыты вездесущими граффити и исписаны текстами, образующими культурный слой последнего десятилетия: смесь политических лозунгов, философских сентенций, эротических призывов.

К мусорным бакам, где неторопливо и уверенно хозяйничают вороны, прислонена елка, очевидно, недавно выброшенная, еще не запорошенная снегом, высокая и стройная. Ветер раздувает на ней серебристые нити «дождика», а внутри что-то тихонько звенит. Никита останавливается, завороженно смотрит на елку и не может с ней расстаться. Мальчик подходит к елке, гладит колючие ветки. Вдруг в них что-то блеснуло. Он достает хрупкую игрушку.

Дети идут мимо груды покореженного металла. На запасных путях стоят изношенные вагоны. Никита остановился: увидел что-то впереди. Сестра тоже посмотрела вперед и взяла его за руку.

— Не бойся. Они ничего не сделают, если ты не будешь бояться.

— Кажется, я боюсь.

— Они безобидные. Попробуй не бояться, и они не тронут.

— Не получается.

— А ты подумай: они бездомные. Когда жалко, то не страшно. Ну как, уже не боишься?

— Ну… еще немножко страшно.

Эти опасения относились к большой стае одичавших собак, которые бежали им навстречу. Изредка собаки останавливались у помоек, мусорных куч, перелаивались и озабоченно трусили дальше. В основном это были дворняжки разных мастей и степеней изможденности, но среди них — один породистый пес, который явно не был вожаком. Они пробежали рядом с детьми, не обратив на брата с сестрой никакого внимания. Позади обреченно ковыляла дворняга с перебитой лапой.

— Теперь и мне их жалко — сказал Никита. — Давай немножко пробежим, а то у меня нога замерзла.

Только теперь Алена заметила, что брат вместо теплых зимних ботинок надел поношенные осенние.

— В каких ты башмаках?! И без носков?

— Мы же уходили в темноте, я не нашел.

— Я с вечера тебе положила в зимние ботинки.

— Но было очень темно. Разве мы не можем купить теплые носки?

— Нет, деньги пока что можем тратить только на хлеб. Вон, видишь, башня с часами? Там уже привокзальная площадь. Ну, побежали.

Они побежали, чтобы согреться. Вдруг девочка резко остановилась. Она увидела что-то впереди и поежилась.

— Давай свернем в сторону, спрячемся. Только не смотри туда, сделай вид, что нам просто в другую сторону.

— А что там?

— Не смотри и не оглядывайся.

Дети прячутся за штабелями шпал.

— Не высовывайся.

Но любопытство мальчика побеждает страх, и он на миг выглядывает, успевая увидеть стаю беспризорных мальчишек, пересекающую железнодорожные пути. Они тащат какой-то ящик, оглядываются, равно готовые броситься наутек или наброситься на кого-нибудь. Проходящий товарный состав скрывает их.

— Фу, кажется, пронесло. Эти пострашнее бродячих собак.

Однако радоваться было рано: сверху, со шпал, спрыгнули два незаметно подкравшихся мальчика. Им было лет по тринадцать. А с другой стороны появился мальчик лет семи.

— Ну-ка, выворачивай карманы, мы спешим, — деловито обратился самый старший к Алене.

— У нас поезд отходит на Багамские острова! — сказал второй.

— У нас ничего нет, мальчики.

И она даже вывернула карманы, где не было ничего, кроме носового платка, которым она вытирала нос Никите.

— Сейчас проверим.

Маленький подошел к Никите и приложил рукав своей ободранной куртки к рукаву Никитиного пальто, примеряя размер.

Один из взрослых мальчишек сказал:

— Ну-ка, вытряхивайся из чужого пальта!

— Мальчики, — взмолилась Алена, — ну, пожалуйста, не надо, он простужен.

— Нам ничего чужого не надо, кроме своего, — сказал один.

— …на ком бы ни было… — добавил другой.

Они засмеялись. Алена схватила брата в охапку, мешая стащить пальто. Один из старших стал размыкать это объятие, больно отдирая ее пальцы.

— Пожалуйста, не надо, — жалобно взмолился Никита, — это мама сшила.

— Ну, пожалуйста, оставьте ему пальто, возьмите лучше мое, — изо всех сил сопротивлялась девочка.

— Твое вышло из моды, — с таким же усилием выдавил юный грабитель, красуясь перед товарищами своей наглостью, и вдруг обнаружил что-то твердое за пазухой у девочки. — Э, да у нее тут камень.

Алена вырвалась и отбежала. Но Никита, уже раздетый, оставался в их власти, и ей пришлось остановиться. Он стоял, дрожа от растерянности и стужи.

Борьба за жестяную коробку из-под монпансье была отчаянной, но короткой. Теперь они пытались ее открыть, вырывая друг у друга.

Самый маленький разбойник деловито перекладывал содержимое карманов своей рваной куртки в карманы штанов, потом бросил куртку в снег.

— И тебе, малыш, не стыдно? — сделала последнюю попытку Алена. — Мой брат простужен, и мы целый день ничего не ели.

Малыш, видимо, еще способен был испытывать стыд, но старший уже втискивал его в чужое пальто, хотя оно и было тесновато. Юные мародеры отошли на несколько шагов и снова попытались открыть коробку, оглядываясь в сторону удалявшейся банды.

— Вы негодяи, — крикнула Алена.

Она перестала бояться мальчишек, потому что пальто и деньги были то единственное, что она хотела уберечь.

— А что там, в том ящике, как ты думаешь? — Жратва, наверно.

Никита не решался надеть чужую грязную куртку и стоял растерянно, держа в руке шарф, свисающий до заснеженной земли. Потом вдруг, что-то вспомнив, выпустил куртку, подбежал к мальчику и остановился.

— Там в кармане фотография.

Он влез по-хозяйски в карман своего пальто, достал старое фото и стеклянную елочную игрушку, которую нашел в брошенной елке.

— Это мой отец, — сказал Никита, показывая фотографию. — Он музыкант.

Он повернулся, чтобы уйти, но неожиданно для себя снял красный шарф и протянул мальчику:

— Возьми. Пусть это будет подарок к Рождеству!

Малыш растерялся, посмотрел вслед Никите и, кажется, готов был расплакаться. Потом попятился и собрался бежать, но Алена бросилась за ним, успела наступить ногой на волочащийся шарф и отвоевала подарок.

— Нашел кому дарить! Это я его связала.

Никита подошел к Алене. Она обмотала брата шарфом. Они смотрели вслед убегавшим мальчишкам. Не добежав до своих, мальчишки остановились: там, у краденого ящика, появились новые действующие лица — трое взрослых отбивали ящик у маленьких воров.

Заглянув в ящик, взрослые экспроприаторы тоже ушли, стукнув в досаде по ящику, из которого вывалились летние разноцветные зонтики. Они лежали на снегу. Два из них вдруг сами раскрылись, как цветы-недотроги. Один взорвался красным цветом, другой — зеленым.

Алена стала напяливать жуткую куртку на Никиту и обняла его в утешение. Вдруг они услышали тихий слаженный шелест и подняли головы вверх. Они стояли у опор огромного рекламного щита, который должен был хорошо смотреться из окон проезжающих поездов. На щите были пальмы, морской берег, синее море и надпись: «Лучший подарок — встреча Рождества на Багамских островах».

Вокзал был уже рядом. Здесь надо было идти осторожно: пространство вокруг было изрыто канавами вечно незаконченных ремонтных работ. Ограбленные дети тоскливо брели в унылом пейзаже.

Холодный ветер заставлял Никиту вжиматься в грязную рваную куртку. Он испытывал к ней такое отвращение, словно его насильно втискивали в чужую судьбу. Сердце его еще трепыхалось от совершенной беззащитности, а к горлу подступала обида на весь мир.

Алена чувствовала себя виноватой и вдвойне несчастной.

На какой-то миг отвращение пересилило холод, и Никита начал снимать куртку.

— Ты замерзнешь совсем.

— Ну и пусть.

Он растравлял в себе обиду отчасти потому, что рядом был благодарный зритель его страданий — Алена.

— Мы купим тебе новое пальто, тогда ты можешь ее сжечь или разорвать в пыль.

— А мне не нужно другое. И кто это, интересно, мне купит? Ты, что ли?

— Нет, отец, Богданов. Думаешь, мне нравится мое пальто? Меня в школе дразнили, знаешь как?

— Знаю. Мисс Помойка.

— Потому что у мамы на меня не хватало времени, и меня одевали из секонд-хэнда, а тебя мама всегда обшивала…

— Вот и радуйся, я теперь тоже Мисс Помойка.

— Надо потерпеть, — наставительно сказала Алена.

— Ты привыкла носить что попало, а я не могу терпеть это уродство.

— Разве я виновата, что нас ограбили?

— Надо было купить билеты, мы не тащились бы пешком… и нас бы никто не ограбил. А ты все экономишь… просто из жадности.

— Какой ты злой.

— А ты жадина.

— Ты неблагодарный.

— А ты, оказывается, мне завидовала. Вот и радуйся теперь, Мисс Помойка.

— Иногда ты бываешь таким гадким, что хочется куда-нибудь уйти, чтобы тебя не видеть.

— Ну и иди… Я сам уйду.

Никита не хотел ссориться, но язык сам говорил обидные слова, и он чувствовал себя еще несчастней; ему захотелось стать самым несчастным на свете. Он повернулся и пошел куда глаза глядят, вернее, побрел, не разбирая дороги, и, не заметив ограждения, свалился в яму. И тогда ему стало себя совсем жалко.

— Ну, и что дальше? — сказала Алена сверху, изо всех сил стараясь не сочувствовать упрямцу.

— А то, что ты жадина. Ты всегда экономишь на всем.

— Вот и сиди здесь, злюка!

Она хотела сделать вид, что уходит, но вдруг увидела кровь у него на щеке, расцарапанной во время падения.

— Ты что, поранился?!

Алена протянула ему руку, и он воспользовался ее помощью, чтобы дать ей пощечину свободной рукой. Инстинктивно она отпустила руку, он снова свалился вниз и наконец заплакал.

Тогда Алена дала волю своей жалости. Она спрыгнула в яму и обняла брата.

Потом они шли по тоннелю, ведущему к платформам. Увидев издали человека в железнодорожной форме, Алена бросилась к нему с вопросом, где найти Богданова Алексея. Так звали отца Алены, в последней своей весточке — поздравительной открытке — написавшего, что он работает на вокзале и скоро их навестит. Железнодорожник не знал, где найти. Он вообще его не знал.

По красивой лестнице дети поднялись на платформу. Шла посадка на поезд. Дикторша уже советовала провожающим выйти на платформу. Алена повторила свой вопрос проводнику, но он ответил:

— У нас мукачевская бригада. Спроси у носильщиков.

Носильщик вез тележку. Алена пошла рядом, держа Никиту за руку.

— Вокзал большой. Одних носильщиков семьдесят человек. Никто никого не знает. Иди в справочное, вон там, в зале.

— А у нас все друг друга знают, — поучительно заметила Алена.

Они прошли по длинной людной галерее и спустились на эскалаторе в вестибюль. У справочных окошек было две очереди: коротенькая — там, где было написано, что справки платные, и длинная, где не надо было платить. Зато ответы были односложные и очередь двигалась быстро.

— …одесский опаздывает на семнадцать минут.

— …московский по расписанию…

— …следите за табло.

— …будет объявлено.

Когда дошла их очередь, Алена спросила:

— Скажите, пожалуйста, как найти Богданова Алексея, он тут на вокзале работает. Бог-да-нов.

— Мы даем справки только о движении поездов: отправление-прибытие, цена билетов, скидки-льготы-пересадки, — послышался ответ из репродуктора.

— А вы можете объявить, чтобы пришел Богданов, а мы будем его ждать.

— Частные объявления — окно номер шестнадцать.

В шестнадцатом окне висело объявление: «Технический перерыв 40 минут»

Почти все места в зале ожидания были заняты. Некоторые пассажиры спали на сиденьях. Другие поставили туда свои вещи. Но когда дети проходили мимо, никто не пошевелился и не выразил желания потесниться. Только пьяная тетка пригласила их сесть рядом. Она так раскачивалась, что, казалось, вот-вот свалится на пол. Алена разулась, сняла носки, положила рядом, надела свои старые, но теплые сапожки и, стащив легкие ботинки с ног брата, стала растирать две ледышки. Никита с тревогой наблюдал за пьяной соседкой.

— Я сразу поняла, ты нарочно забыл свои зимние ботинки: ты считаешь, что они некрасивые.

Ему было больно, но он старался терпеть.

— Они мне давили.

— Да они были на два номера больше!

— Они были тяжелые, как кирпичи.

Потом она надела ему свои носки и нетуго зашнуровала ботинки.

— Зато они были прочные и теплые…

— …и пришлось бы еще сто лет носить. Ненавижу вещи на вырост — сначала в них болтаешься, а когда дорастешь, их пора выбрасывать.

— Ты ворчун. Как твой папа Сережа.

— А ты очень экономная. Если это от твоего папы Богданова, то он нам не обрадуется: мы и голодные, и пальто придется покупать, и жить нам негде.

— Богданов как раз очень щедрый. Он нам очень обрадуется, схватит нас в охапку и воскликнет: «Ну, вы молодчины, вот так молодчины!» Он всегда так радуется.

— Почему ты называешь отца «Богданов»?

— Мама так называла, когда он ее восхищал какой-нибудь выходкой.

— Нет, сначала пусть Богданов нас накормит, а потом уж хватает в охапку.

В зале началось оживление. Некоторые люди опасливо пересаживались, другие издали делали жесты, чтобы их оставили в покое: в сторону буфета двигались цыганки, среди них одна — совсем маленькая. Она издали заметила Алену. Подошла и сказала:

— Я тебе погадаю.

— У меня нет денег.

Маленькая цыганка взяла руку Алены.

— Будут, богатая будешь. Но сначала потеряешь самое дорогое.

— Уже потеряла, — сказала Алена.

— Только надо характер поменять.

Никита тоже протянул свою ладонь.

— А тебе гадать не буду, — сказала цыганочка, накрывая его ладонь своей и протягивая другую ладонь…

Она открыла свою ладонь, под ней оказалась палочка бенгальского огня, а под ладонью Никиты — бумажная пачка спичек с одной спичкой. Никита взял бенгальский огонь, цыганочка чиркнула спичкой, огонь загорелся, разбрасывая искры. Девочка отдала огонь Алене и стала играть с Никитой в ладошки, приговаривая:

— Чай пили, чашки били, по-турецки говорили: «Чаби-челяби-челяби-чабичаби…»

Одна из цыганок достигла буфета и окликнула маленькую, назвав ее каким-то птичьим именем Чирикли. Старая цыганка подошла к Алене.

— Она еще маленькая. Гадать не умеет. — Потом взяла ее руку. — Богатая будешь, — сказала она. — Только сначала потеряешь самое дорогое.

— Уже потеряла, — повторила Алена.

— А характер надо поменять. — И, взглянув на Никиту, цыганка добавила: — А тебе гадать не буду.

И направилась к сородичам, расположившимся у столика.

Вокзальные воробьи отважно склевывали крошки с высоких столиков, взлетали под своды зала, усаживались на рамах морских пейзажей, развешенных на стенах.

Маленькая цыганка быстро поедала банан.

Объявление о прибытии поезда, следующего в Одессу, прервало их ужин. Они бегом бросились на перрон. Никита увидел, что на столе остался хлеб, почти целый батон. Но он не успел даже обрадоваться: маленькая цыганка, опомнившись, вернулась, с трудом дотянувшись, схватила батон и бросилась догонять табор. Никита почувствовал в животе пугающую пустоту. Он подошел ближе и увидел банановую кожуру, два кусочка батона, вымазанных горчицей, колбасный хвостик, белок крутого яйца и соленый огурец.

Все это было сложено в одноразовую тарелку. Никита потянулся к ней, но в этот момент раздался дружный смех. Он отпрянул и огляделся. Казалось, никто не обращает на него внимания. Алена тем временем стояла неподалеку в просительной позе над сидящей женщиной. Женщина, видимо, ей отказала. Девочка не смутилась и, выбрав другое лицо, повторила просьбу. Никита вернулся к столу, переставил тарелку на нижнюю столешницу. Смех был еще громче. Он решил уйти, а потом передумал: «Ну и пусть смеются», и рука его потянулась к хлебу. Но в этот раз грянул просто издевательский хохот. Никита вышел из-за колонны и увидел большой телевизор, перед которым сидели пассажиры. На их лицах менялось освещение, и они время от времени, как по команде, хохотали. Детонатором этих взрывов был заранее записанный смех, доносившийся из динамиков. Никита вернулся к столу и увидел, как уборщица уносит объедки в подсобку.

Алена подошла к брату.

— Люди какие-то непредусмотрительные. Ни у кого нет ни иголки с ниткой, ни булавки.

Она осмотрела края разорванной куртки. Да, булавкой здесь не отделаешься.

— Зачем зашивать, если мы ее скоро выбросим?

— А у меня в коробке было все — и нитки, и иголки.

— Алена, посмотри, пожалуйста, вдруг у тебя в кармане дырка — может быть, туда просыпалась мелочь, и мы купим хлеба.

— Сто раз уже смотрела, я не рву карманы, как ты.

— Видишь, как глупо быть аккуратисткой. Если б деньги были в моем кармане, они бы провалились в подкладку.

— Ну и где эта дырка была бы сейчас?! — напомнила девочка.

— А ты находила когда-нибудь деньги?

— Нет.

— А некоторые находят.

Никита стал принюхиваться.

— Идем куда-нибудь.

Они отошли. Но и там Никита уловил тот же запах.

— Фу, гадость какая.

— Это от голода. Обостряется обоняние. В том конце кто-то курицу ест, а оттуда пахнет капустой. Ну потерпи немного. Про нас объявят, он сразу услышит, и мы спасены.

Алена нашла свободное место. Никита сел рядом, положил голову на колени сестры и закрыл глаза. Ее тоже клонило в сон. Их тела приняли ту же позу, в какой они сидели в электричке.

Никита уже засыпал, но на миг проснулся, потрогал, не раскрывая глаз, рвань куртки, принюхался, пробормотал: «Вот что воняет», и глаза его снова стали слипаться. Алена тоже провалилась в сон, потом рука ее потрогала место, где должна была храниться жестяная банка с их сбережениями, резко проснулась, вновь обожглась потерей, но тут же погрузилась в дремоту…

Негромкое утробное урчание разбудило Никиту. То, что он увидел, было захватывающим: его взгляд совершал плавные круги и петли, а голова склонялась то к одному, то к другому плечу. Урчание то приближалось, то отдалялось. Он растормошил Алену.

— Что? Что случилось?

— Посмотри!

Ей пришлось напрячься, чтобы понять: он следит за маленькой красной поломоечной машиной, которая, плавно маневрируя, ездила по залу, вычищая грязь вращающимися щетками. Пассажиры тут же затаптывали пол. Никита от созерцания этих движений получал такое удовольствие, что даже забыл про голод.

— Полезная вещь, — рассудительно заметила Алена.

— Как ты думаешь, сколько стоит на ней покататься?

— Эта тетя, по-моему, катается бесплатно.

И тут прозвучало объявление: «К сведению пассажиров: на нашем вокзале есть все, что сделает ваше пребывание комфортным. К услугам пассажиров уютные центры, залы длительного пребывания с комнатой эмоциональной разгрузки, где вас обслужит приветливый персонал».

Это означало, что окно объявлений уже открыто.

Но Никиту не так-то легко было оторвать от зрелища. Алене пришлось тащить его за руку, а он все время оглядывался на красную машинку.

Воодушевленные надеждой на скорое избавление от печалей, брат с сестрой успели первыми добежать к окошку номер шестнадцать, и за ними сразу выстроилась очередь.

Никита привстал на цыпочки и сказал:

— Тетенька, объявите, пожалуйста, чтоб пришел сюда Богданов Алексей, он тут работает, а мы с Аленой ждем его.

— Какой еще Богданов?

Алена вмешалась:

— Пожалуйста, скажите, что его ждет дочь Алена.

— …и Никита, — привстав на цыпочки, добавил Никита.

— А кто он такой?

— Он вообще столяр, но он все умеет делать, а когда у нас мебельную фабрику закрыли, сначала работал в депо, а потом сюда приехал и открытку прислал и там написал, что работает на вокзале…

— Ты знаешь такого Богданова? — обратилась дикторша к сменщице, которая в это время переодевалась, чтобы занять место у микрофона.

Та пожала плечами.

— Девочка, ты задерживаешь очередь, — послышалось за спиной.

— У нас очень важное, — объяснил Никита.

— Знаешь, сколько стоит одно слово? — спросила дикторша.

— Это не даром? — удивилась Алена.

— Нет, не даром.

— И надо за каждое слово платить?

— А ты как думала?!

— Он заплатит, когда придет.

— Он очень обрадуется, — добавил Никита.

— А вы скажите кратко: «Богданов, вас ждет ваша дочь Алена».

— …и Никита, — добавил, привстав на цыпочки, Никита.

— …Побыстрее, пожалуйста, у меня поезд отходит, — сказала нетерпеливая пассажирка.

— Оплата производится вперед, — заявила дикторша.

— Ну, пожалуйста! — в волнении сказала Алена. — У нас были деньги в коробке, но нас ограбили только что.

— Ну, что вам стоит?! — сказал Никита.

— Девочка, отойди, пожалуйста, — сказала пассажирка, отталкивая Алену.

— Ну, пожалуйста! — в отчаянии вскрикнула Алена.

Их оттеснили от окошка. Очередь уже росла. Никто за них не вступился, не поинтересовался, что происходит.

Алена была сломлена, зато Никита упрямо встал в хвост очереди и объяснил Алене:

— В этой куртке мне хочется что-нибудь украсть или кого-нибудь ограбить.

Как только подошла очередь, Никита крепко схватился за выступ стены на случай, если его будут оттаскивать, и сказал:

— Тетенька, видно, вы никогда не были ребенком, и если вы не хотите объявить без денег, то пусть вон та тетя скажет, у нее лицо доброе.

Почувствовав, что от малыша так просто не отделаешься, «тетя с добрым лицом» посоветовала своей товарке:

— Лучше объяви, чтоб они отстали.

И действительно, вскоре из репродукторов послышалась фраза, на которую Алена возлагала столько надежд.

— Работник вокзала Богданов Алексей, подойдите к справочному бюро. Вас ожидает ваша дочь Алена.

Никита обиделся, что о нем не было упомянуто, так что никто из огромного числа людей, переполнявших вокзал в этот предпраздничный день, не узнает о его существовании.

— Вас ожидают дочь Алена и Никита. Так надо было сказать.

— Он ведь мой отец, а не твой.

— А кто он мне?

— Тебе никто.

— Как это может быть, если ты мне сестра, а он твой отец?

— Он первый муж нашей мамы, тебя тогда еще не было на свете, а когда ты родился, то он уже мужем не был, понимаешь?

— Значит, это называется как-то по-другому.

— Может быть. Есть такие непонятные названия, вроде «шурин» или «внучатый племянник» или «свояченица». Может, он тебе какой-нибудь внучатый свояченик.

Дети всматривались в лица людей, образующих особую вокзальную толпу. Таксисты зазывали пассажиров.

— Комната поблизости посуточно.

— Квартира в центре с Интернетом…

Особенно настойчивы были подсадчики в такси, получающие проценты за каждого клиента.

— Двухкомнатная рядом с вещевым рынком…

— Уютное гнездышко для двоих рядом с вокзалом.

— Комната… комната. В двух шагах… Посуточно или почасово.

Здесь были накрашенные женщины, виртуозные карманники, торговые агенты, прилипчивые, как репей, мошенники, оперуполномоченные в штатском и просто пассажиры, которые встречали, провожали, уезжали или только что приехали…

Из этой толпы должен был вот-вот явиться тот, кто легко, как рукой, разведет все их беды… Они ждали человека, который радостно просияет, увидев и узнав их. Поэтому они не сразу заметили, как к окошку радиоузла подкатил свою тележку пожилой усатый бригадир носильщиков — бляха номер тридцать шесть. Он уже некоторое время разговаривал с дикторшей, и они поспешили подойти по-ближе, чтобы услышать этот разговор.

— …Уже больше года, как его уволили. Сначала перевели из носильщиков в камеру хранения. Потом он и там что-то натворил.

— Его разыскивает дочь. Да вот она.

Дикторша указала на Алену.

— Спроси в камере хранения дежурного кладовщика — может, он что-нибудь знает о твоем отце, они были приятели.

Камеру хранения ручной клади они отыскали без труда.

— Скажите, тут у вас работал Богданов Алексей?

— Да, было такое. Только «работал» — не то слово. Он тут жил.

— Жил?

— Да. Тут была его берлога.

— А где он сейчас? — спросила она, замирая…

— Он, как все медведи, после зимней спячки выбрался из берлоги за добычей.

— А как нам его найти?

— Идите в самую чащу, как услышите — ветви хрустят или дерево повалилось — это Богданов. Он идет, не разбирая дороги.

— Неправда. Богданов никакой не медведь.

— А ты кто такая?

— Я его дочь.

— Непохоже.

— Почему?

— Ты маленькая и деликатная, он большой и косолапый.

Никита не выдержал:

— Дяденька, скажите правду, где нам искать его. Он не медведь, а человек.

— А человек Богданов тут работал недолго — прошлую зиму. И адреса никому не остаВ доказательство старик включает допотопный приемник, стучит по нему, и внезапно тьму тоннеля наполняет тенор. Это Лемешев поет «Колыбельную». вил. Ушел — и всё. Вернее, его ушли.

— А где он раньше жил, по какому адресу?

— Здесь и жил. На стеллажах. Экономил на всем — сам громадный, а ел мало. Работал еще на двух работах: деньги копил на инструменты. Снял какой-то подвал. Ремонт там делал своими руками. Мастерскую хотел открыть, столярную вроде. Он хороший столяр?

— Мастер. Столяр-краснодеревщик. У нас мебельную фабрику закрыли.

— Где это у вас?

— В Коростышеве. Половина жителей — мужчины — потеряли работу. Где ж искать эту мастерскую?

— Вот уж не знаю. Одним Бог дает силу, другим — терпение. Это была работа не для него. Здесь через тридцать дней оставленные вещи распродают по дешевке. Например, этот барабан завтра можете купить за копейки.

— Нам не нужен барабан, — уныло сказала Алена.

— Кто-то, видно, уже отбарабанился в этом городе. Ваш Богданов накупил за гроши целый чемодан книг — всю зиму тут была не камера ручной клади, а публичная библиотека: носильщики, бичи, бомжи — все тут дневали и ночевали.

Я предупреждал, что это плохо кончится. «Читатели» его и обокрали. И куда он побрел — никто не знает.

Хранитель клади посмотрел на мальчика, который сел на ступеньку и умудрился вмиг уснуть…

— И такие вот малолетки шныряли тут. Мальчик, тут нельзя спать.

— Он не бомж. Это мой брат, — обиделась за Никиту Алена. — А за что его… уволили?

— По жалобе одного пассажира. Он упросил его взять попугая в клетке, а это строго запрещается. Попугай все время повторял: «Выпустите меня отсюда», через каждые пять минут: «Выпустите меня отсюда» — ну, он и выпустил. Пассажир жалобу написал на Богданова за то, что он попугая выпустил, а уволили Богданова за то, что Богданов попугая взял.

В глубине камеры с жалобным шелестом что-то свалилось со стеллажа и раскатилось по бетонному полу.

— Опять этот мешок с орехами. Как его ни поставь — все равно падает.

Из-под стеллажа выкатилось несколько орехов. Мешок оседал и валился. Девочка стояла в сокрушительной растерянности.

— А у вас есть иголка с ниткой? — пересилив себя, чтоб не заплакать, спросила она.

— Пожалуйста, — сказал кладовщик. — Только, чур, с возвратом.

Прежде всего надо было зашить куртку. Алена собиралась сделать это тут же, в камере хранения, не снимая куртку с Никиты. Здесь, в нижнем этаже вокзала, был сильный сквозняк.

— Стой ровно, — сказала она брату и уже приготовилась сделать первый стежок, но он нетерпеливо заерзал.

— Ой, мне нужно в туалет.

Алена удостоверилась, что в туалете было тепло, и сказала:

— Снимай курточку, там тепло, а я пока хорошенько зашью.

Для теплоты она обвязала Никиту красным шарфом крест-накрест и вокруг пояса, как оловянного солдатика.

— Уже прошло.

— Нет уж, постарайся, в городе все платное.

— Слушаюсь, — сказал Никита и замаршировал в сторону туалета, как солдатик из балета «Щелкунчик».

Пока сестра устраивалась под лестницей напротив входа в туалет, положив курточку на колени, превращение ее брата в оловянного солдатика завершилось. Он не удивился, когда из соседнего зала выехала красная машина. Оловянный солдатик перед самой дверью туалета повернулся кругом и зашагал за поломойкой.

Маневрируя, машина заехала в самый затоптанный угол, где были игральные автоматы и шла игра. У одного из автоматов стоял мужчина с ребенком. Девочка пыталась оттащить отца, повторяя:

— Папочка, ну мы опоздаем, пойдем, прошу тебя, пожалуйста, ну папочка…

— Сейчас-сейчас, — повторял он, как автомат, залезая в карман за новой монеткой.

— А где наш чемодан?

Чемодана не оказалось.

Но в этот момент урчанье другого автомата прервалось звоном высыпавшихся монет, и все свидетели обратили головы в сторону счастливого игрока. А Никита вдруг заметил на полу одну монету, которая катилась в его сторону, и стал думать, можно ли, если он поднимет, считать ее своей находкой. Но пока он думал и решался, чья-то рука подняла монетку и исчезла.

Тут Никите пришло в голову, что, раз такое случается, на полу могут оказаться другие монетки, потерянные кем-то, — ведь людей столько… и многие так рассеянны. Он пошел, глядя внимательно под ноги, а когда поднял взгляд, увидел на стене объявления с фотографиями детей. Одно детское лицо напоминало мальчика, которому досталось его пальто.

За его спиной кто-то вслух читал подписи: «Найти человека… Мальчик семи лет… лицо овальное, волосы прямые, русого цвета… Вышел из музыкальной школы… родинка на левой щеке…»

— У меня тоже родинка на левой щеке. Может, это меня разыскивают?

— Да, я бы сейчас тоже охотно потерялся..

— С твоими долгами не потеряешься… из-под земли достанут.

Голоса были насмешливые и грубые…

Никита опомнился, похолодев от мысли, что не знает, как здесь оказался, и почувствовал, что дрожит от холода и не может сообразить, в какую сторону идти, чтобы найти Алену… Сколько времени он бродил? Он пошел как будто назад, но пришел в совершенно незнакомое место. Кажется, это было в другом крыле. Здесь нет лестницы, а там не было цветка. Вот туалет, но он платный. Его охватил ужас: они потерялись! И тут ему невыносимо захотелось в туалет. Он упросил тетеньку пропустить его.

Сосед по кабинке, человек огромный, если судить по размерам его кожаного пальто, которое он снял и повесил на дверцу, был, очевидно, сильно пьян. Пальто было повешено так, что внутренняя его сторона вторгалась в пространство соседней кабины, которую занимал Никита. Из кармана пальто — прямо перед носом мальчика — торчала толстая пачка денег. Одна бумажка готова была упасть на грязный пол, и Никита потянулся к ней, чтобы засунуть ее поглубже в чужой карман, но бумажка выскользнула и упала к его ногам. Пока он оторопело смотрел на нее, пальто тяжело зашуршало, соседняя дверь хлопнула, но, прежде чем броситься вслед за огромным человеком, надо было заправить рубашку, а тут развязался шарф, и когда Никита выбежал из туалета, мощная фигура в кожаном пальто, мелькнув впереди, слилась с толпой. Он бросился было следом… и тут увидел Алену, которая шла навстречу, прижав его куртку к груди, и, увидев брата, чуть не задохнулась от радости. Потом она заплакала, прижимая к себе Никиту.

И только когда Алена стала надевать на него заштопанную курточку, обнаружилась бумажка в его руке, денежная купюра неизвестной валюты…

— Я просто хотел засунуть ее назад в карман, потому что она бы вот-вот выпала. А потом, пока я надевал штаны, понимаешь… он уже исчез. Как ты думаешь, я ее украл или нашел?

— А что тут написано?

— Это по-английски.

— Давай купим что-нибудь поесть. Хлеба и чего-нибудь еще… если это настоящие…

Никита остановился на полуслове, снова обнял сестру и еле сдержался, чтобы не заплакать от радости.

Сначала они долго изучали ценники в ближайшем буфете.

— Лучше винегрет, он самый дешевый.

— Можно просто хлеб.

— Но побольше.

— А вдруг это очень много денег, и она подумает, что мы их украли…

— Если б я хотел украсть, я бы не бежал за ним…

— Тише…

— А если это какие-нибудь неправильные деньги, скажем, что мы нашли.

— Два крутых яйца и половинку батона, — выпалила Алена, храбро протягивая деньги буфетчице. Продавщица, посмотрев купюру на свет, спросила: «По курсу?» Дети переглянулись и кивнули. Она удалилась внутрь помещения. Ожидание подозрительно затягивалось. В помещение вошел милиционер. Они похолодели от ужаса.

— Убежим?

— Бежим.

Но было поздно. Из подсобки, вытирая усы, вышел милиционер и прошел мимо.

Буфетчица тоже вышла.

— Столько сдачи у нас не нашлось. Я уже сдала кассу. Разменяйте в обменнике.

Ближайший обменный пункт был в кассовом зале. Неподалеку околачивался смуглый человек, наблюдавший за теми, кто приближался к окошку. Кассир, взглянув на Алену и выглядывающего из-за ее плеча мальчика, показал куда-то вверх и добавил:

— Для неграмотных сообщаю: валютные операции с несовершеннолетними запрещены.

— Надо искать взрослого, — сказала Алена

— Только хорошего.

— Если б на лбу было написано, кто хороший, а кто злой.

С надеждой и опаской всматривались они в лица, мелькающие в вокзальной толпе. В том месте, где они остановились, толпа двигалась слишком быстро и целеустремленно — едва успеешь рассмотреть человека, эскалатор уже увозит его вверх. Вдруг их внимание привлек человек, который с рассеянным видом рылся в карманах. Он хмурился, замирал на мгновенье, вспоминая, где мог потерять или куда он переложил какую-то важную вещь. Наконец нашел в глубине кармана и облегченно вздохнул. Но дети, уже решившиеся было обратиться к нему, передумали.

— Он какой-то слишком хмурый, — сказала Алена.

Зато поблизости обнаружился человек, способный, кажется, улыбаться.

В руке его был кейс.

— Пожалуйста, — обратилась к нему Алена, — нам надо разменять деньги, и…

Когда человек услышал слово «деньги», лицо его просияло, он поманил к себе детей, открыл кейс и показал набор ножей.

— Вам очень повезло: это подарок! От фирмы «Домашний очаг». Этот ножичек режет даже проволоку. А это близнецы: один для сыра, другой — тонко режет мягкий хлеб, притом вы платите только за один, остальные фирма дарит.

— А сколько копеек? — поинтересовался Никита.

— Нам пока что нечего резать, — отшила Алена.

Впрочем, продавец не огорчился: он уже заметил за спиной мальчика впечатлительное женское лицо. А Никита в этот момент увидел обезьяну. Она болталась на плече человека, который быстро поднимался по лестнице. В другой руке у него была клетка для хомячка, так что портфель приходилось удерживать под мышкой. И он — в своей добротной одежде — казался тоже добрым. Дети бросились за ним, но не успели: он вошел в роскошный зал ожидания.

— Сюда нельзя, — с приятной улыбкой объяснила милая тетенька. — Это зал повышенной комфортности.

Потом они увидели симпатичного юношу, читающего книгу. Он сидел у окна под листьями большой монстеры. Он был настолько погружен в свой мир, что не услышал их просьбу, хотя сделал усилие, чтобы понять, но… продолжил читать.

В другой части вокзала висело расписание поездов. Люди стояли перед ним, высоко подняв лица, и с того места, где оказались брат и сестра, их позы казались странными. В этой маленькой толпе были и те, кто разговаривал сам с собой: они спорили, умоляли, доказывали, в волнении переходили с места на место, менялись в лице… и прикладывали к уху железные коробочки, а у некоторых из уха торчал какой-то шнурок.

— …пойми, в моем возрасте менять привычки…

— …был бы еще нормальный мужик, а то…

— …никаких опекунских советов…

— …ему уж сороковник, а он снимается в рекламе порошков…

— …мать — алкоголичка, ее бойфренд и вовсе не прописан…

— …он контролирует каждый мой шаг…

— …конечно, без его денег мне не прожить…

— …ученые это скрывают…

— …Киев сгорит, Одесса утонет…

— …Харьков засыплет песком…

— …Только не вафельный — бизе или бисквит…

— …теперь иди в отдел сыров…

— …шикарно смотрится: все из лозы,

— …такое полуретро…

— …тоскую, жду, волнуюсь…

— …этолог, нет, это не эколог, он изучает вой, лай и скуление псовых европейских пород, да, от слова выть…

— …даже в спальном районе квартира плюс транспорт…

Детям было ясно, что искать среди этих одержимых существо, способное их услышать, бессмысленно. Как раз в этот момент они стали расступаться перед старой женщиной с узлами через плечо. Она тоже непрерывно говорила, только не в железную коробочку, а всем-всем: «…наш Вифлэем повен убогих, обидраних, босих. Дэ волхвы? Золото понэслы до багатых. Дэ ладан? Пишов на парфумы йихним жинкам. А зирка Божа спала з нэба, палаючы як смолоскип. И вона видим-кнула крыныцю безодню — и дым повалыв з бэзодни мов дым з велыкойи печи. Тэпер у нас витер хату мэтэ. Зэмля без господаря — кругла сырота. Господи Всевышний, чи я в тебе нэ лышний? Як пьють, то минають, як бьють, то з мэнэ почынають. Благаю: добра пани, допоможыть, а вона вид мэнэ бижыть… Навить у вэртэп нэ пускають. Хоть сядь та плач, хоть стоячы крычы. Заплющу очи — мертва зирка. Розплющу очи — чорна билль…»

Старая женщина прошла мимо, а детский взгляд выискал в толпе старика благородной наружности. За спиной у него был большой футляр. Никита бросился к нему.

— Вы музыкант?

— Нет, мальчик, я делаю футляры для струнных инструментов.

— И для скрипок?

— И для виолончелей.

— А вы не знаете такого скрипача Рябинина Сергея?

— Как?

— Сергей Рябинин. Это мой отец.

— Не помню. И я спешу.

Они вышли на улицу. Тут стоял человек в распахнутом пальто. Сторонясь от тележки носильщика, дети почти столкнулись с ним.

Алена успела сказать:

— Пожалуйста, помогите нам разменять…

— Нет, ничего менять не надо, — перебил он. — Это не спасает. Надо измениться самому.

Они посмотрели вверх. Падал снег. Где-то заскулила собака. Дети посмотрели в ту сторону. Собачка пробиралась к стене, где можно было спастись от спешащей толпы. И там, у стены, они заметили этого человека. Он ел гамбургер. Увидев собачку, откусил бутерброд еще раз, а остаток еды бросил обиженной твари. Алена и Никита переглянулись. Этому человеку можно совершенно довериться.

Он охотно согласился помочь, сочувственно морщил лоб, пока девочка излагала просьбу. Осмотрел купюру. Да, это большие деньги. Он не спрашивает, откуда у них такая сумма. Он знает одно место — здесь, неподалеку, где высокий курс этой редкой валюты. Дети послушно следовали за ним и остались ждать на улице, предвкушая, как они купят еду.

— Главное, не набрасываться, — иначе разболится живот.

— Хочется чего-нибудь горячего, борща какого-нибудь.

— А мне хочется блинов, какие мама пекла.

— Да. И тушеную капусту.

— Только не все сразу. Неизвестно, сколько нам еще придется искать своих отцов…

— Моего найти легко: его все музыканты должны знать.

— Старик не знал.

— А он не музыкант.

— Чем это так воняет?

— Из «Макдоналдса».

— Нет, туда не пойдем. А собачке купим сардельку.

— Лучше достанем ей объедков. А то она привыкнет.

— Опять ты со своей экономией.

— Ладно, один раз можно, — сказала Алена, присела на корточки и погладила собачку, которая уже к ним привязалась и тоже строила планы счастливой жизни.

— Бывают все-таки хорошие люди на свете.

— А как нам его отблагодарить?!

— Но почему так долго?

— Наверное, там очередь.

Но их избранник не нуждался в благодарности. В обменнике его не было, след простыл: там был другой выход.

Дети вышли на улицу. Они были ошеломлены, но горечь только начинала разрастаться, когда они услышали из громкоговорителя: «…ожидает Богданов у седьмого вагона на первой платформе».

Забыв обо всем, дети бросились на первую платформу.

На платформе стоял фирменный поезд. У седьмого вагона собралась компания хорошо одетых людей. В центре — молодой человек, он держал в руке транспарант, на котором было написано: «Bogdanoff». Рядом с ним улыбчивая девушка отмечала в блокноте англоязычных коллег. Никакого отношения к Алене или к Никите этот Bogdanoff иметь не мог.

Пока дети приходили в себя от новой напасти, поезд тронулся… Седьмой вагон был ярко освещен. И вдруг Никите так явственно показалось, что в окне этого вагона он видит знакомую фигуру, которую ни с кем не мог бы перепутать… и лицо… мамы… Изморозь на стекле лишала четкости это видение… мальчик шел вровень с вагоном… все быстрей… И вдруг остановился, вспомнив о сестре.

Алена шла навстречу.

Никита и Алена рассматривали фотографию, на которой был изображен папа Никиты — Сергей Рябинин со скрипкой. Он выглядел очень элегантно и был сфотографирован вместе с гитаристом и лысым аккордеонистом на летней площадке ресторана «Эрмитаж». Фотография захватывала и угол дома, так что можно было прочитать адрес: «Десятинный переулок, 7». Но где этот переулок?

Они вышли с вокзала. Не зная, куда идти, доверились течению толпы. Сначала она понесла их в сторону метро, где тусовались крикуны, предлагавшие пополнить счета мобильных телефонов. Вход на станцию метро был закрыт, эскалаторы работали только на выход, и толпа после небольшого замешательства шла на мост над платформами. Гул и топот сливались с шумом колясок, возгласами продавцов шаурмы, чебуреков и тонул в грохоте проносящихся электричек. Даже собака, которая доедала выбитый из чьих-то рук кусок беляша, вызвала зависть у Никиты. Алена крепко держала его за руку. Мост привел к галерее, которая заканчивалась эскалаторами и лестницами, спускающимися к старовокзальной площади, где разворачивались трамваи. В этом тесном проходе шла бойкая торговля. Справа были лавочки, похожие на застекленные шкафчики, с призывами «Все за 45 гривен!» В этих шкафчиках свет горел и днем — толпа заслоняла свет из окон галереи. Окна выходили на замусоренную полоску платформы. Торговцы, которые ютились вдоль этих окон, подвергались бесконечным поборам. Торговали они обувью, одеждой, апельсинами, колбасными палками, бутербродами и даже карасями, этой ночью выловленными в реке Тетерев…

К женщине, торгующей сумками, посудой и карасями, нельзя было подступиться: мешал пьяный бомж, лежавший перед ее товаром. Хозяйке карасей при-шлось оттащить его к соседке, толстушке с детским лицом, у которой Никита решился спросить дорогу к Десятинному переулку, но успел только произнести «скажите, пожалуйста…», как тетенька заорала на соседку и отпихнула бомжа. Дети отпрянули в испуге. Бесчувственное тело двигалось в сторону милиционеров, но никто из них и глазом не моргнул, зато все больше народу стало следить за спектаклем. Прохожие останавливались, владельцы лавочек появились в дверях, стихийные торговцы, переругиваясь, приступали к роли поршня, проталкивающего бомжа в сторону эскалаторов. Дети отошли и в оцепенении смотрели, как перетаскивали этого человека — кто со смехом, кто с отвращением. Вдруг какая-то женщина с неожиданной легкостью вышла вперед, ловко схватила бомжа за воротник и, протащив к эскалатору, ведущему вниз, втащила туда, успев быстро взбежать вверх.

На лицах наблюдателей не было ничего, кроме заурядного любопытства. Дети же растерянно смотрели на эту сцену, которая, возможно, только на них произвела впечатление. В их поселке, где все знали друг друга, такого еще не случалось…

Потом они ехали в трамвае с замерзшими стеклами. Чтобы хоть что-нибудь увидеть, надо было дышать на окна и отцарапывать иней пальцами. А потом оказалось, что трамвай идет в депо, и пришлось сойти в совершенно незнакомой местности. Впрочем, все вокруг было им все равно незнакомо.

— Где здесь Десятинный переулок?

Первый прохожий, которого они спросили, пожал плечами.

Супружеская пара прогуливала таксу, одетую в теплую фуфаечку. Они терпеливо останавливались, когда она обнюхивала снег, и ускоряли шаг, когда их любимица устремлялась вперед. При этом они отдавали ей противоположные команды.

— Молодчага, Микки, вперед! — говорил муж.

— Фу, Микки, вернись сейчас же!

— Ему жарко.

— Нет, он мерзнет.

— Вот так же ты кутала и Лордика.

— А ты его закалял до хронического гайморита.

— И кончилось тем, что он ушел от нас к женщине, которая спит зимой с от-крытым окном.

— Прошу тебя, не заводись! Давай хоть в Рождество не будем ссориться.

— По-твоему, это я начинаю?!

Как только Алена их настигала, чтобы задать вопрос, они вдруг убегали вслед за собачкой, а когда она останавливалась и решала спросить кого-нибудь другого, пара тоже останавливалась: собачка поднимала ножку. Наконец она их догнала. Но тут такса почуяла кошку и помчалась за ней, и все трое бросились следом.

— Скажите, пожалуйста, как пройти на улицу Десятинную, то есть переулок? — почти прокричала Алена на бегу.

— Прямо, не сворачивая, два квартала, потом налево и упретесь в площадь, — выпалила жена.

— Как раз наоборот, — прокричал на бегу муж. — Сейчас налево, а потом прямо.

Тут они остановились, потому что ссориться на бегу было неудобно.

— Не в площадь, а в сквер, — сказал муж.

— Раньше там была площадь и на ней разворачивались трамваи, — сказала жена.

— Сроду там не было трамваев.

— Зачем ты морочишь человеку голову, ты же, в конце концов, провинциал, а я…

— Не слушайте ее, идите налево.

— Слушайте его, если хотите заблудиться.

Алена растерялась.

— Женщины вообще не ориентируются в пространстве, — призвал Алену в свидетели муж. — Это называется «пространственный кретинизм».

Алена опомнилась. Где Никита? Они бежали слишком быстро. Никита потерялся.

Удаляясь, супружеская пара продолжала ссориться.

— Ты сам кретин, если говоришь о том, чего не знаешь, чтобы произвести впечатление, и на кого?! Какая-то девчонка привязалась, а у тебя уже мозги набекрень.

— Кто кого оскорбляет? Я сказал «пространственный кретинизм», потому что это медицинский термин. Это даже признак женственности.

И тут Алена увидела Никиту совсем близко. Он вышел из-за дерева, стуча башмаками, чтобы согреться. Алена бросилась к нему и крепко обняла.

Следующая попытка найти дорогу закончилась еще обидней.

Проницательный прохожий, издали заметив устремившуюся к нему девочку и плетущегося за ней мальчика в разодранной куртке, стал заранее отмахиваться.

— Вы обратились не по адресу: у меня ничего нет. Сам нуждаюсь.

— Вы ошибаетесь, нам ничего не надо.

— Вот и славно.

— Скажите только…

— Ничего не скажу…

Алене хотелось оправдаться, чтобы человек понял, что они не попрошайки:

— …где переулок Десятинный?

— Знаю я все эти приколы, сначала переулок, потом переночевать негде, потом ни денег, ни бумаг.

Алена не стала бы продолжать, но ей было обидно до слез.

— Ничего нам от вас не надо, мы просто не знаем города и не у кого спросить.

— Ах, какая жалость, сейчас заплачу. Вон сколько лохов вокруг — им и вешайте лапшу.

Он был явно не беден. Но, может быть, его не так давно облапошили на этой улице? Алене все равно было обидно, и когда другой прохожий, по-своему истолковавший эту сцену, протянул ей монетку со словами: «Больше у меня нет», она отмахнулась, не взяла милостыню и ничего не спросила.

— Прости, пожалуйста, — сказала Алена Никите. — Надо было взять.

— Ничего-ничего. Сейчас мне только холодно, а есть уже перехотелось. А на этих островах, наверное, жарища! — сказал Никита.

Алена даже остановилась от неожиданной мысли.

— Может, надо было все-таки согласиться на интернат? — сказала она неуверенно.

— Если б вместе, я бы согласился. Но ведь нас собирались разлучить.

Я смотрел по карте. Эти интернаты так далеко друг от друга, что надо целый день идти пешком. С тех пор как мама умерла, я без тебя не могу.

Алена укрыла его полами своего пальто, и некоторое время они стояли, пока она не увидела машину.

Из открытого окна машины раздавалась негромкая музыка. Алена наклонилась, чтобы спросить, и услышала фразу, сказанную кому-то внутри:

— Хватит об этом, Марк, хватит! В конце концов, это мои деньги!

— Скажите, пожалуйста, как пройти на Десятинный?

Ответа не последовало. Но дверца открылась, показались ноги в теплых сапогах, потом краснолицый увалень вылез из машины, выпрямился, посмотрел в небо, на падающий снег, на башни теплоцентрали, из которых шел густой пар, на кошку, трусливо перебегавшую дорогу, и сказал, обращаясь к Алене:

— Погодка на Рождество что надо! Десятинная! Переулок или улица? Небо и земля.

— Именно переулок.

— Переулка-то как раз никто не знает. Рукой подать, а не найдешь.

Тут он наклонился к машине и сказал кому-то внутри с неожиданной яростью:

— Ну, хватит, Марк, надоело. Если б я не был женат на твоей сестре, я бы просто выбросил тебя из машины! — Значит, так, — продолжил он, разогнувшись и еще более благожелательно обращаясь к девочке. — Ты не найдешь. — Возможно, он боялся, что не удержит себя в руках, оставшись наедине со своим собеседником, и принял решение: — Мне все равно в ту сторону. Влезайте.

Он открыл вторую дверцу и впустил Алену с Никитой в просторный салон, уютный и теплый. Машина мягко тронулась и помчалась по заснеженной улице. Кроме шофера и этого человека, в машине был другой мужчина, к которому, очевидно, относилось имя Марк. У него было бледное холеное лицо, и когда он осмотрел нежданых гостей, Алене стало не по себе.

— Десятинная улица — это княжеские хоромы, а переулок выходит на Гончарку, где всегда селились ремесленники, беднота, вроде нас с Марком, — объяснил он Алене. И в том же тоне продолжил, обращаясь к Марку: — Какие-то жалкие десять тысяч. Радуйся, что я сумел остановиться. В конце концов, нужны хоть какие-то впечатления, иначе можно сдохнуть с тоски.

— Считай, что это ушло на благотворительность. Кстати, я получил письмо с Десятинной. Ты догадываешься, от кого? Храню, как драгоценность. Сколько же у вымогательства оттенков! Сейчас прочитаю. Дай кейс.

— Он у тебя под ногами.

— Да нет его у меня. Там есть роскошное место.

— Петр, у меня его нет.

— Но ты же его взял с подоконника.

— Я пошел сдавать фишки. И встретил вас уже в холле.

— Тогда поздравляю. Ты помнишь, что там внутри?

— Федор, немедленно поворачивай назад, — распорядился Марк.

— Тут нет поворота.

— Сворачивай напропалую: мы оставили кейс в казино!

Машина развернулась и помчалась назад.

— Ты называешь это разгильдяйством. Но когда ты играл, у меня душа ушла в пятки. Меня чуть не вырвало. Я ничего не соображал.

Петр, обернувшись, ткнул пальцем в сторону Алены.

— Вот, благодаря ей я вспомнил. Судьба. Роль случая в истории. Жизнь висит на волоске. Если б она не спросила про Десятинный, я бы не вспомнил про письмо и не спросил бы про кейс… молись, Марк, чтоб его никто не заметил, и тогда ты будешь в вечном долгу у этой девчонки. Как тебя зовут?

— Алена. А брат — Никита.

— Если проскочим, назову яхту «Алена».

К казино подъезжали машины. Швейцар приветливо распахивал дверь перед элегантными гостями. На некоторых из них были маскарадные костюмы.

В одной компании мужчина был в домино, а женщина одета нищенкой. Швейцар оторопел, хотел преградить ей дорогу, но все засмеялись. Рождественский вечер начинался удачно. Из машины вышли Марк, Алена с Никитой, уставившиеся на нарядную елку, сверкающую за окном казино, и Петр.

— Пошли-пошли, — ободрил он детей, сунул швейцару деньги и, показав на макушку Алены, сказал:

— Мой ангел-хранитель.

Внутри было тепло, звучала музыка, лампочки на елке зажигались и гасли, с крыши зимнего сада свисали листья тропических растений, пахло экзотическими цветами, хвоей и еще чем-то неузнаваемо вкусным, с огромного экрана доносились шум волн и шорох гальки. Но самое удивительное — посреди зимнего сада был фонтан, в котором плавали настоящие рыбки.

Марк, всех опередивший, возвращался к Петру с кейсом. Петр открыл замок и просиял.

— Жизнь, господа, продолжается.

Из соседнего зала донесся голос крупье: «Делайте свои ставки, господа».

— Вот кто приносит мне удачу, — сказал Петр, показывая на детей.

Марк обнял своего партнера и сделал попытку сдвинуть его к выходу.

— Одна ставка, и мы уезжаем. Никуда их не отпускай. Это мой талисман.

Отдав Марку кейс, он направился в зал, где шла игра в рулетку. Играл он по-крупному.

Новые впечатления повергли Алену с Никитой в состояние эйфории. Марк следил за детьми. Никита смотрел на музыкантов. Они закончили пьесу и совещались, что играть дальше. Никита подошел к скрипачу и что-то спросил. Скрипач покачал головой, и они начали новую пьесу. Никита вернулся к Алене. Служитель казино все чаще поглядывал на них, затем встретился взглядом с Марком. Марк пожал плечами и кивнул. Вежливый служитель подошел к детям и что-то сказал девочке. Алена не поняла и переспросила. Потом взяла брата за руку. Но Никита сопротивлялся. Служитель сказал что-то резкое. Никита посмотрел на него изумленно.

Минуту спустя дети оказались на заснеженном тротуаре, потрясенные еще больше, чем когда попали в зимний сад.

Был поздний вечер. Недавно припаркованные машины утопали в снегу.

Из подъехавшей машины вышло семейство: муж, жена и двое детей — сверстники Никиты и Алены. Мальчик был одет, как юный джентльмен, а девочка, как настоящая леди. Они даже были похожи на Никиту и Алену, только ухоженные. Никита и Алена переглянулись. Да, несомненно, это были они. Сходство было полным, абсолютным.

Они так неожиданно были изгнаны из этого рая, что, казалось, души их еще витали там, и они старались заглянуть туда, поеживаясь от холода. Но оказалось, что останавливаться здесь тоже нельзя: грубый голос оборвал их созерцание:

— Нечего здесь торчать, проходите!

Они отошли в сторону и осмотрелись. Теперь им было видно, что перед казино двигались прохожие в одну и другую стороны, а несколько человек пребывали здесь постоянно. Их внимание было сосредоточено на подъезжающих машинах. В какой-то момент они подходили к посетителям казино, тихо что-то произносили, им подавали мелочь или то, что считалось мелочью. Одеты эти люди были сносно, не как обыкновенные побирушки, а держались обходительно. Здесь никто не портил настроение дорогим гостям. Некоторые из этих попрошаек открывали дверцы машин или услужливо закрывали.

Голод снова напал на брата и сестру. Из дверей казино вышли люди. Они смеялись, направляясь к заснеженным машинам. Девочка зажмурилась на миг, решаясь попросить милостыню, и ринулась к одному из мужчин так резко, что тот слегка опешил. Подъехала машина. Рядом с мужчиной уже возник ловкий попрошайка, открыл дверцу и был вознагражден. Алена отпрянула в другую сторону, поскользнулась, чуть не упала, была подхвачена кем-то из гостей и только поблагодарила. Потом сделала еще одну попытку, но спросила так тихо и таким сдавленным голосом, что пришлось ее дважды переспросить. Тут она заплакала и пошла прочь.

— Не получается, — сказала она со слезами.

Не прошло минуты, как рядом возник попрошайка-соперник.

— А вы откуда явились? — возмутился он. — Кто вас поставил? С Дмитрий Иванычем согласовано? — Но, увидев, что они не понимают, о чем он спрашивает, рявкнул: — А ну катись-ка отсюда! Знаешь, сколько тут надо платить за место?!

Надо было куда-то идти, чтоб не замерзнуть. Они брели, заглядывая в освещенные окна. В витрине турагентства вокруг украшенной елки ездил поезд с вагончиками. А рядом все окно занимал аквариум. В нем тоже было уютно.

Интереснее всего было смотреть в окна полуподвалов. С высоты их детского роста видно было больше, чем могли увидеть взрослые.

Вот подоконник, угол стола и веточки елки с лампочками. На подоконнике лимонное дерево, блюдо с холодцом, две бутылки вина и кукла в позе ребенка, которого бросили: тряпичные ножки бессильно свисают, рука запрокинулась за голову, синие глазки обиженно выпучены.

Женские руки расстилают свежую скатерть. Мужчина открывает вино, ставит бокалы, обнимает женщину. Кто-то вошел. Женщина радостно улыбнулась. Мужчина нагнулся и поднял мяч. Ребенок проснулся — можно ли спать в такой праздник!

В другом окне все тоже готовились к застолью. Вот беременная… Как бережно ее усаживают! А вот и долгожданный гость. Тесновато, зато все наконец в сборе. А это — подарок, перевязанный ленточкой. Развернем прямо сейчас. О, как кстати: столовые приборы! — их как раз не хватало.

А это окно уже занавесил морозный узор, но чувствовалось, что и там люди радуются празднику и друг другу…

…Они пытались согреться в каком-нибудь парадном. Оказалось, что и это непросто. Двери с кодовым замком надежно охраняли покой и имущество граждан. Надо было ждать, пока кто-нибудь по рассеянности оставит дверь открытой. Дети пробовали угадать код, но напрасно.

Наконец в одном доме им повезло: вышла дама с собакой на поводке; животное с такой силой потащило хозяйку к ближайшему дереву, что она не успела захлопнуть дверь. Дети тихо прокрались к батарее. Здесь было чисто, светло. Они молча грели руки, спины. Несколько раз поднимался и опускался лифт, тогда они замирали, но замечены не были. Потом сели на ступе— Пожалуйста, — сказал кладовщик. — Только, чур, с возвратом.Сначала они долго изучали ценники в ближайшем буфете./pp pньки.

— А помнишь, как ты разбил вазу?

— Какую вазу?

— Когда мне исполнилось девять лет. Твой папа Сережа катал тебя в сумке на колесиках, ты еще туда помещался, и мы играли в фанты.

— Да, вспомнил…

Но в это время наверху хлопнула дверь. Кто-то спускался, до них долетали обрывки диалога.

— Пора привыкнуть, что она не выносит лифт с тех пор как…

— Но он точно так же не любит парадных лестниц.

— Запах псины в парадном — это возмутительно!

— Осторожно, ты наступила. Надо было спускаться в лифте.

Дети прижались к стене, когда пара проходила мимо. Это были массивный старик и женщина в пальто с меховым воротником. Он не взглянул на детей, может быть, чтоб не распалять жену, а она испытующе зыркнула. Пара скрылась за внутренней дверью, которая вела в короткий коридор, и остановилась. Щелкнул замок почтового ящика.

— Одни только счета и рекламы.

— Хороши детки, даже не поздравили с Рождеством!

— Они пишут только тогда, когда деньги нужны.

— Ну не начинай. Мы были такими же.

— Говори только о себе. Надо все-таки вернуться и закрыть верхний замок.

Она добавила что-то шепотом.

— Какая чушь. Они просто замерзли.

— Я буду всю ночь думать об этом.

— Ну ты решила испортить мне Рождество!

— Мне не нужна эта головная боль.

Женщина вернулась и подошла к детям, ничего не сказав. Они поднялись…

На парковке у Оперного было полно машин. В тот момент, когда брат и сестра миновали главный вход, все двери одновременно открылись и на театральную площадь выбежали хорошо одетые дети, резвые и беспечные, в основном мальчишки. Был антракт в праздничном концерте, предваряющий сцены из балета «Щелкунчик». Тут же затеялась игра в снежки. Досталось от мальчишек и Алене с Никитой. Первый раз кто-то попал в Никиту случайно, но потом в него стали целиться, как в чужака. Алена же стала мишенью, защищая брата, а юные зрители, знакомые с содержанием балета, стали кричать: «Смерть мышам!!!» Снежки градом посыпались на брата с сестрой, им пришлось спасаться бегством. Преследователи настигали их, пока им не удалось спрятаться за длинную фуру, куда рабочие сцены грузили декорации… Здесь мальчишки отступили, их вопли смолкли.

Какой-то мужчина в смокинге курил у служебного входа. Никита впервые увидел человека, одетого так же, как его отец на фотографии летней площадки ресторана «Эрмитаж».

— Смотри, он, наверное, тоже скрипач.

— С чего ты решил? — Но это же сразу видно. Пойди, спроси у него, а то он уйдет.

— Что спросить?

— Ну, как найти Сергея Рябинина…

— Сам спроси.

— Я в таком виде… он может подумать, будто я попрошайка… и не станет слушать.

— Спроси у любого прохожего, он с таким же успехом может оказаться скрипачом.

— Разве ты не видишь, у него такая же бабочка, как на фотографии, где отец стоит со скрипкой… ну, пожалуйста, он уже уходит.

— Ну и глупо.

— Ну пожалуйста.

— Почему он должен знать твоего отца?

— А они все друг друга знают. Это же не какие-нибудь носильщики или бродячие столяры.

— Бывают столяры, которые талантливей музыкантов.

— Без музыки нельзя, а всякие там стулья, столы или вешалки — обыкновенные вещи, которых полным-полно.

— Скрипачей в этом городе тоже полным-полно.

— Откуда ты знаешь?

— Да что в них особенного?!

— Настоящих ведь мало. А мама говорила, что он талантливый.

— Богданов тоже талантливый. Он мастер.

— Мастер бросать семью, вот он кто.

— А твой Рябинин тоже испарился.

— Нет. Он в школе музыкальной учил играть на скрипке, пока ее не закрыли… Потом давал уроки, а когда некому стало давать, он поехал «покорять столицу». Так мама сказала. «И когда покорит, мы приедем к нему».

— Значит, он ее еще не покорил.

— Откуда ты знаешь?

— Смотри, он уходит!

На Алену эти слова не произвели впечатления, и Никита бросился к человеку в смокинге.

— Вы музыкант?

— Надеюсь.

— Мне очень, очень важно… я хочу вас спросить…

— Можешь не продолжать, — сказал музыкант, взял мальчика за руку и направился к служебному входу. — В твоем возрасте я тоже только так проникал в театр. Всех детей надо пускать на «Щелкунчика» бесплатно, потому что Петр Ильич написал эту музыку для вас…

Он ввел Никиту в театр.

Когда они проходили мимо дежурного, музыкант еще крепче сжал руку мальчика и сказал:

— Это со мной.

— Я тебе покажу место, откуда все прекрасно видно, в зале аншлаг.

— А вы скрипач?

— Нет, я играю на челесте.

— Что это такое?

— Это такой инструмент, который придумали во Франции. Самое главное их изобретение после гильотины. Ты меня услышишь, когда зазвенят колокольчики и на сцене появится фея Драже и тут… это самое главное место в этом балете… под пиццикато струнных «анданте ма нон троппо» ми минор звучит мое соло на челесте.

— А я думал, вы скрипач, — разочарованно сказал мальчик.

— Знал бы ты, что за народ эти скрипачи…

— Я знаю, мой отец скрипач…

— Да?

— Сергей Рябинин, слыхали?

— Нет, не пришлось.

Раздался третий звонок.

Были слышны звуки настраиваемых инструментов. Стайка «мышей» сбежала по лестнице.

— Ой, ты наступила на хвост! — воскликнул женский голос. — Он оторвался… где костюмерша?

— Ты сделала это нарочно.

— Тише вы, мыши!

Свет погас, и на сцене зажглась огромная елка.

— Ищи свой хвост, — раздался шепот костюмерши.

Никита успел заметить, как чья-то серая ножка легким движением сбросила оторванный хвост со ступеньки, и он полетел вниз — туда вела железная лестница. Мальчик вышел из маленькой ниши, куда его поставил музыкант, и стал осторожно спускаться. Хвост повис на крюке между кирпичной стеной и решеткой. Никита попытался до него дотянуться, его усилия были замечены. Внизу, в подполье, несколько «мышей» наблюдали за ним. Под сценой была конструкция, поднимающая Мышиного короля из люка на сцену. Никита еще попытался дотянуться до хвоста и пролез через решетку. В этот момент его куртка треснула в местах, которые зашила Алена, а мышиный хвост упал на пол, к ногам костюмерши. Тут раздался сдавленный визг: из норки выбежала настоящая мышка, заметалась, вызвав переполох среди балетных мышей, и юркнула в другую норку. В это момент послышался громкий стук волшебной трости Дроссельмейера.

Люк в потолке отворился, и площадка с Мышиным королем поползла вверх. Люк захлопнулся, а «мыши» устремились на сцену, чтобы, появившись из-за кулис, вступить в бой с оловянными солдатиками.

Костюмерша подошла к Никите.

— Пойдем.

Они шли по коридору, где слышна была музыка, и вошли в комнату с красивой одеждой. Две стены были в шкафах с зеркальными дверцами. Открытая дверь в глубине комнаты вела в пошивочный цех. Несколько женщин были заняты глажкой. Одна из них строго взглянула на Никиту с костюмершей и буркнула:

— Нечем тебе заняться.

Никита удивленно переводил взгляд с одной костюмерши на другую: они были близнецы.

— Опять ты надела мой халат, — сказала ласковая.

— А что мне оставалось делать, если ты всякий раз хватаешь мой платок, — сказала злая.

Они обменялись платком и халатом, и теперь Никита только по интонации различал, кто из них кто.

— Ты знаешь, что у нас будет опера «Маленький оборвыш?» — сказала одна.

— Не слыхала.

— А я нашла костюм для главного героя. Хочу показать художнице. А ему мы дадим какое-нибудь списанное пальтишко из детского спектакля.

Раздвинув дверцы шкафа, она взяла теплое симпатичное пальто и собралась примерить Никите, но строгая сестра забрала пальто и повесила на вешалку.

— А когда будет инвентаризация, отвечать буду я.

— Я сама за все всегда отвечаю.

— Тебя уволят за несанкционированную благотворительность.

— Я санкционирую.

— Ты и так висишь тут, как пуговица на ниточке.

— Костюмеры, на сцену, — послышалось из репродуктора.

— Ну, иди, — сказала та, что опекала Никиту.

— Только после вас, — сказала другая.

— Пусть он подождет.

— Жизнь тебя ничему не научила.

— Потому что у тебя никогда не было детей и не будет.

— И слава богу. Теперь дети травят родителей, режут, а иногда топят.

— Злобная старая дева.

— А твой ребенок умер, потому что ты потащилась за возлюбленным и про-студила его…

— Ты мерзкая баба, которую никто никогда не полюбит!

Они стали ругаться все ожесточеннее, не заметив, как мальчик выскользнул в коридор.

Из репродуктора слышались тающие хрустальные аккорды челесты. Это был танец феи Драже. Никита подошел к окну и увидел свою сестру. Падал снег. От холода Алена не могла стоять на месте и отплясывала, как замерзшая кукла, ударяя ножкой о ножку.

Они снова шли по улице, заглядывая в витрины и окна. На углу была парикмахер-ская, где кипела работа. Порыв ветра принес головокружительный запах пищи. Он шел из форточки полуподвального окна. Сквозь запотевшие окна видны были плита, какие-то кипящие кастрюли и сковородки. Три повара колдовали над ними. Ноги сами повели детей во двор ресторана. В переполненном мусорном баке хозяйничала кошка. В освещенной двери подсобки видны были силуэты официанта и повара. Они курили и смеялись. Посудомойка вынесла поднос с кофейной гущей и, чуть поколебавшись, высыпала содержимое рядом с баком. От гущи шел пар. Официанта позвали, а у повара зазвонил мобильник, и повар скрылся внутри. Во двор въехала машина, на которой было написано «Хлеб». Дети подошли ближе. Шофер открыл дверцы и уселся в кабине. Подсобный рабочий стал ссыпать из лотков свежие батоны в корзину. За его работой следил кладовщик… Запах хлеба был одуряющим…

Подсобный рабочий увидел детей, заметил их жадное внимание. Еще один взгляд в сторону детей стоил ему целого лотка рассыпанных булочек.

— Ну вот, допрыгался, — сказал кладовщик.

Рабочий торопливо собирал булочки. «О, если б хоть одна из них так перепачкалась в грязном снегу, чтоб ею пренебрегли!» — думала Алена. Две булочки закатились под грузовик. Кладовщик увидел булочки, поднял их и, отряхнув, положил в корзину, пробурчав: «У нас не богадельня!»

Машина уехала. Алена стояла одна в опустевшем дворе. Никиты не было. Она прошла вперед и взглянула в глубь двора. Никого. Заглянула за мусорный бак. Его не было и там. Бросилась к выходу из арки, озираясь по сторонам. Добежала до угла с парикмахерской и не увидела маленькой фигурки ни на улице, ни в сквере. Тогда она побежала в другую сторону. Остановилась. Увидела его куртку. Никита двигался, как сомнамбула. Остановился, проводил взглядом собаку, перебегающую проезжую часть. Двинулся за ней. Алена замерла, когда байкер объехал мальчика. Она догнала брата, хотела наброситься на него, но в последний момент передумала.

Она шла за ним и бормотала:

— Просто интересно, когда же он вспомнит, что у него есть сестра… Эта выходка вполне в его духе. Когда напряжение переходит какую-то границу, он выключается и идет куда глаза глядят. И каждый раз это происходит совершенно неожиданно…

Он вошел вслед за собакой во двор дома с химерами, похожими на летучих мышей. Дверь парадного была распахнута, оттуда шло тепло, узкая лесенка вела вниз, там гудела какая-то машина. Он спускался вниз. Алена следовала за ним. Внизу никого не было. Чистое помещение напоминало машинное отделение парохода. Никита шел дальше. В углу начиналась железная винтовая лесенка. Они уже поднимались по ней и остановились почти у самого верха. Дальше начиналось какое-то торжественное пространство, наполненное светом, с удивительной акустикой. Никита замер в восхищении. Рука его искала руку сестры, чтобы пожать, как будто он знал, что она рядом. Их лица чуть возвышались над уровнем пола. Они видели только ноги людей на паркетном полу и края их одежды.

— Следующий лот нашего Рождественского аукциона, — раздался хорошо по-ставленный голос, — старинная шарманка XIX века в превосходном состоянии работы неизвестного петербургского мастера… В нашем каталоге номер тринадцать… Я вам охотно продемонстрирую…

Послышались хрипловатые звуки щемящей мелодии. Никита, не помня себя от восхищения, поднялся выше и, вытянув шею, стал искать взглядом шарманку. Пожилой мужчина стоял у стола, на котором лежал молоток, и крутил ручку шарманки. Алена взяла брата за руку. Их заметили. Раздался чей-то смех. Наверное, кому-то показалось, что звуки шарманки вызвали из-под земли петербургские привидения. Теперь засмеялись все. Служитель переменил выражение лица, взял Никиту за руку, вежливо повел озирающихся брата и сестру сквозь толпу, заполнившую зал антикварного салона, и выдворил их на улицу.

«Рождество — самый радостный и всеми почитаемый праздник. В этот день наши родные и близкие, маленькие и большие, с замиранием сердца ждут рождественские подарки, долгожданные и неожиданные, но самые заветные.

В этот праздник мы все впадаем в детство и мечтаем найти под елкой сокровенные подарки, которые уже потеряли надежду получить. Не теряйте времени — все эти сокровища собраны в нашем супермаркете!«За этим текстом следовала музыкальная заставка.

Перед супермаркетом была площадка для парковки. Вся улица была забита машинами и усеяна упаковочным мусором. Там и сям были брошены металлические коляски на колесиках. Мальчишки, подстерегавшие богатых клиентов, выпрашивали деньги. Богатым дядям приходилось раскошеливаться при виде наглой бедности и совать в проворные руки немелкие купюры. Потом эти деньги отнимали дети постарше и незаметно сдавали их взрослому соглядатаю, который сидел в старом «Запорожце». Если же кто-то пытался оставить добычу себе, расправа настигала немедленно. Но можно было изловчиться, хотя после работы их обыскивали и в туалет не отпускали поодиночке. Алена после неудачного опыта отказалась от попыток просить милостыню.

Никита и Алена застыли перед витриной супермаркета. Рядом два джентльмена с удовольствием комментировали это зрелище.

— Чувствуется, что в стране возрождаются лучшие традиции изысканного обжорства. Стало быть, общество накануне потрясений: чуткие буржуазные желудки чуют надвигающийся катаклизм и торопятся не просто себя набить, но почувствовать гурманами.

— Элементарно, Ватсон. Или ты думаешь, что союз французских кулинаров случайно обратился к папе с просьбой вычеркнуть гортанобесие из числа смертных грехов?

— А что такое гортанобесие?

— Бешенство гортани — определение гурманства, а чревоугодие — всего лишь взятка желудку, чтобы он оставил человека в покое.

От этих разговоров и от долгого смотрения на витрину Никита побледнел и вдруг потерял сознание. Это был голодный обморок. Перепуганная Алена стала натирать ему щеки и лоб снегом. Кто-то из прохожих откликнулся:

— Такой малыш, а уже нанюхался клея!

Никита сразу же пришел в себя и удивился, что лежит на снегу. Сестра подняла его и решилась. Она войдет в магазин и украдет хлеб.

Когда к магазину подъехали иномарки, мальчишки оживились. Молодые люди из машин были явно из одной компании. «Золотая молодежь». От мальчишек-приставал они отмахивались или говорили «потом-потом». Они сошлись в тесный кружок. Один, постарше других, сыграл на трубе мелодию из репертуара Майлса Дэвиса и постучал по циферблату ручных часов — мол, время пошло. Элегантная ватага — участники, возможно, какого-то розыгрыша, еле сдерживая хохот, ринулась в магазин.

Никита и Алена тоже вошли. Сначала в тамбур, куда выдувался теплый воздух. Затем прошли во вторую дверь. Увидели себя в телевизоре, с интересом наблюдая свое изображение на мониторе. Алена уже взяла брата за руку, но остановилась под взглядом охранника. Он смотрел на куртку Никиты. Один из уличных попрошаек быстро двинулся к охраннику и показал купюру: «За бухлом для старших». Алена отвела Никиту к прозрачным ящикам для ручной поклажи, за которыми было окно. Поставив там Никиту, сказала:

— Стой и никуда, понимаешь, ни-ку-да не сходи с этого места. А я очень скоро вернусь. Понял?

— Да.

— Что ты понял?

— Что ты вернешься.

— Неправильно.

— А что мне ответить?

— Что ты ни за что не должен сойти с этого места. Пока я не вернусь.

— Ты вернешься?

— Очень скоро.

Алена пошла в глубь магазина и оглянулась. Никиты не было. Только шеренга колясок на фоне пустого окна. Алена вернулась. Никита сидел на корточках под окном и гладил кошку.

Она подошла и обняла брата.

— О господи, как ты меня напугал.

— А что я сделал?

— Ты понял, что я тебе сказала?

— Да.

— Что?

— Что тебя испугал.

— Стой на месте и никуда не уходи.

Никита не был тупым, но иногда впадал в оцепенение, особенно когда его много раз о чем-то просили без всяких объяснений. Как делал их опекун. Тогда он отключался и мог куда-нибудь уйти. Желание отправить его в интернат для умственно отсталых было, скорей всего, просто местью за неповиновение. Вся их жизнь до побега — после смерти матери — из маленького города вдруг показалась Алене бесконечно далекой. И еще ей в ту минуту казалось, что они уже давно ходят по заснеженным улицам, что-то ищут, но что именно — она не помнит.

Мужчина средних лет, друзья называли его Максом, быстро вошел в супермаркет, чтобы купить две бутылки водки «Абсолют» и бутылку кока-колы. В руках у него был портфель, который следовало заламинировать, а служительница куда-то отлучилась. Пришлось оставить портфель в камере хранения. Когда он закрывал дверцу ячейки, то увидел лицо мальчика. У Макса почему-то защемило сердце. Он не уходил. Охранник, заметив долгий взгляд Макса на мальчика, по-своему это истолковал и тоже всмотрелся в ребенка. В супермаркете в последнее время случались кражи из камеры хранения, так что можно было предположить, что за шкафчиками велось наблюдение.

Алена шла по супермаркету, поражаясь разнообразию еды. Как много здесь лишних вещей! Никто не обращал на нее внимания. Здесь было все, кроме хлеба. Она старалась найти хлеб, не рассматривая диковинную еду, но все-таки останавливалась в изумлении. Беззаботные люди без колебаний выбирали товары.

И вдруг Алена увидела, как молодая женщина распахнула шубу и сунула что-то за пазуху, как обыкновенная воровка. Алене показалось, что она даже поежилась от удовольствия. То же самое сделал у нее на глазах и прекрасно одетый молодой человек, только он еще умело срезал какой-то ярлычок…

Макс вернулся с бутылками к ячейке и снова увидел мальчика. И опять его охватила тоска.

— А улыбаться ты умеешь?

Мальчик ничего не ответил.

— Ну?! — улыбнулся Макс.

Но лицо мальчика оставалось погасшим.

— Что случилось? — серьезно спросил Макс.

— Я жду сестру.

— А, у тебя есть сестра! — обрадовался Макс. — Была собака, но пропала.

Я плохой хозяин, оставил бедолагу на даче, а сам улетел.

Мальчик закашлялся.

— Ты простудился. Где же сестра?

Мальчик пожал плечами.

Макс достал деньги, протянул бумажку, передумал и достал купюру покрупнее.

— Пусть она купит тебе пальто. Ей сколько лет?

— Одиннадцать. У меня было пальто, но его отняли.

— Кто?

— Мальчишки у вокзала. Его мне мама сшила.

— А мама где?

— Умерла.

— А где вы живете?

— Нигде.

— Я, как назло, уезжаю — улетаю в другой город.

— Улетайте.

— По очень важному делу.

— Хорошо, — разрешил мальчик и закашлялся.

— Спрячь деньги.

— У нас их все равно отнимут. У нас были деньги, но их отняли.

Марина, спутница Макса, показалась в дверях.

— Ты опаздываешь.

Она посмотрела на мальчика.

— Надо что-то придумать, — сказал он мальчику.

В машине он достал мобильный телефон.

— Через сорок минут регистрация.

— Кому звонить? Боре? Все-таки врач, в праздники часто дежурит. Пусть этот мальчик перекантуется несколько дней хотя бы в коридоре, а через три дня я прилечу.

— Ты не прилетишь ни через три дня…

— Боря, как хорошо, что я тебя застал. Нет времени долго объяснять… словом… надо положить к тебе в больницу двух детей…

— Я в отпуске, у меня ремонт. Я же говорил, чтобы ты забрал свои книги. Мне некуда их девать.

— И мне. Квартиру пришлось сдать без книг и мебели. А теперь я уезжаю…

— Ты же говорил «на месяц». А прошло два года.

— Выброси книги и позвони в больницу.

— У меня там неприятности. Из-за тебя.

— В чем дело?

— Как найти твою протеже?

— Какую из них?

— Ниночку.

— Не понял.

— Ты просил устроить ее сестрой.

— И что?

— Наодалживала у врачей и больных денег — и с концами.

— Извини.

Макс отключил телефон.

— Андрей в Одессе. Вася отпадает.

— Почему?

— У него моя мебель. Жена его звонила дважды.

Макс набрал номер.

— Ты не могла бы приютить хотя бы на два-три дня…

— Ты не меняешься. И по-прежнему любишь благотворить за чужой счет. Почему твоя шлюха не поможет?

Он бросил мобильник на сиденье.

— Не обращай внимания.

— Я бы взяла, если б у меня были дом и муж. Но у меня тут только комната и непостоянный возлюбленный… музыкант.

— Ладно, поехали… Может, как-то обойдется… Поставь… ну… вон там диск эпохи ресторана «Эрмитаж».

Они мчались в сторону аэропорта… Звучали скрипка, гитара, аккордеон.

Алена нашла, наконец, хлеб. Он был в целлофановом кульке и разрезан на ровные кусочки. Оглянувшись, она попыталась спрятать его под пальто, но хлеб выпирал горбом. Она положила на место, подумала и снова взяла. Потом отошла в безлюдный уголок и, разорвав пакет, стала рассовывать хлеб по карманам. Один кусок не поместился, и девочка стала его жадно есть. Поперхнулась. На нее смотрел какой-то тип из веселой ватаги. В этот момент зазвучала реклама: «Рождество — самый радостный праздник. В этот день наши родные и близкие, маленькие и большие…»

Алена услышала шаги. Оглянувшись, увидела модного мужчину. Он подмигнул ей, распахнул пальто и с азартом стал распихивать деликатесы в специальную жилетку с большими карманами.

Охранник решил, что мальчик подозрительно долго стоит у камеры хранения. Он подошел к Никите и что-то сказал. Никита не понял. Охранник повторил. Никита побледнел и попятился к выходу. Но выйти он не решался. Охранник посмотрел еще раз. Тогда Никита вышел в тамбур, где они грелись с Аленой.

Впереди Алены у кассы стоял молодой человек с набитой коляской.

Он был совершенно спокоен, хотя поглядывал на часы. Алена держала в руках большую банку с огурцами. Она волновалась еще от того, что не могла рассмотреть, на месте ли Никита.

— Можно юную леди пропустить вперед, — сказал молодой человек кассирше, заметив смятение девочки, и подмигнул.

— Эти огурцы маринованные или соленые? — сказала Алена заранее приготовленную фразу и увидев крошки на пальто.

— Там же написано: маринованные.

— А мне нужны соленые.

Но в это мгновенье банка упала и разбилась.

— Вызови администратора, — сказала кассирша охраннику.

Охранник взял девочку за руку.

В ту же минуту появился человек из той компании, который показывал на часы. Теперь он держал корнет-а-пистон и вдруг сыграл мелодию из репертуара Армстронга. Кассиры и публика оторопели. Алена попыталась воспользоваться их растерянностью и проскользнуть мимо кассы, но ее поймали за руку.

В помещении, где сидели операторы камер слежения, инженер фирмы объяснял преимущества нового оборудования, установленного в супермаркете накануне Рождества.

— Система проста и эффективна. Напоказ выставляются камеры, которые соз-дают у потенциального похитителя чувство безопасности. А другие точки слежения скрыты, но мы видим все пространство торговых залов, причем компьютер сразу отмечает странности в поведении покупателей и укрупняет план.

На мониторе показалась Алена, она берет хлеб, прячет под пальто, кладет на место, вновь берет, ищет укромный угол, запихивает в карманы, жадно ест. Классический пример зафиксированной кражи.

В углу комнаты охранник составляет протокол.

— Пожалуйста, я вас очень прошу, там остался мой брат. Пустите меня к нему или приведите его сюда.

— Знаем мы ваших братьев и сестер. Колония по вам плачет. Отвечай на во-просы.

Алена заплакала.

Никита сжался в углу теплого тамбура, надеясь, что Алена выйдет раньше, чем мальчишки нападут на него. Несколько переполненных колясок, проезжая сквозь тамбур на улицу, вытолкнули туда и Никиту. Там его ждали мальчишки. Один отряд бросился вымогать свою долю у дяденек, другой занялся Никитой. Его обыскали, поколотили и погнали к проезжей части… Но он вернулся, опасаясь пропустить Алену.

— Ну, пожалуйста, выпустите меня, — повторяла Алена.

— Это у них излюбленный прием.

— Ну пойди посмотри, есть ли там ее воображаемый брат.

— Они врут, как дышат.

В это время в помещение вошел шоумен с корнет-а-пистоном в руке. Охранники улыбнулись.

— Как это выглядело?

— Мы хохотали. А этот, с шарфом, действительно… отпрыск?

— Все мы чьи-то отпрыски.

— Веселые ребята. Кто победил?

— Женщина. Все они прирожденные воровки. У них полно укромных мест.

Главный администратор пожал руку шоумену.

— Счет.

— Оплачено с лихвой.

— А эти кадры — с половины до без четверти — надо стереть.

— Не сомневайтесь. Они думают, что пронесло?

— Не знаю. Было весело, это может стать модным аттракционом.

— Так они захотят и в киллеров поиграть.

— Но это будет развлечение подороже.

На улице эта компания празднует победу, пьет шампанское. Поздравляют друг друга с Рождеством. Никита, окоченевший, издали наблюдает, как появляется шоумен, как все рассаживаются по машинам, как уезжают… Трогается и подъехавшая милицейская машина. Раздается реклама: «Рождество — самый радостный…»

Никиты нет на прежнем месте.

Алену снимают для картотеки, ведут по коридору. Она дважды остановилась. Один раз, чтобы посмотреть в окно. Снег летел косо, начался ветер. Внизу стояла милицейская машина, в которой ее привезли. Потом она остановилась на повороте к лестнице, где висели фотографии объявленных в розыск… Под фотографией мужчины была написана совершенная нелепость: «Разыскивается опасный преступник Богданов Алексей Александрович 1966 г. рождения…»

В переходе звучит трио: аккордеон, гитара и скрипка. Звуки аккордеона и гитары несутся из усилителя. Футляр от скрипки полон денег, тут и яблоко, шоколадка, апельсин. Небольшая толпа стоит полукругом, впереди — мальчик лет пяти.

Никита идет по улице. Ветер сыплет в лицо колючий снег. Из подземного перехода доносится музыка. Он собирается пройти сквозь подземный переход, но передумывает. Он так замерз, что у него еле сгибаются колени, он потерял сестру, он движется, как механический органчик, в котором вот-вот кончится завод. Он переходит дорогу. Улица пустынна.

Никита свернул в арку, чтобы спрятаться от ветра. В арке темно. К мусорным бакам приставлена елка. Где-то он уже это видел. Он протягивает руку и находит стеклянный шарик, который выскальзывает из окоченевших пальцев и разбивается о ледяную корку асфальта. Никита входитв парадное. Греется у батареи. Вдруг какая-то ругань оглушает Никиту. Голоса приближаются. Он поднимается вверх, протискивается сквозь прутья какой-то решетки, попадает на захламленный чердак. Старый хлам смешался тут со строительным мусором будущей мансарды. Окна без стекол, новенькие калориферы у стены. Пространство освещалось рекламой какого-то банка на фасаде дома напротив — она ритмично вспыхивала и гасла. Сквозь окна летел снег и свободно падал на пол. Брезентом были покрыты какие-то стройматериалы, рядом лежали инструменты. Никита лег на доски, потянул брезент на себя и попытался укрыться.

Он забылся и пришел в себя, оттого что ему стало тепло.

Кто-то поднимался по лестнице и, кажется, не один. Приближающиеся голоса звучали радостно.

— Он должен быть где-то здесь.

— Осторожно, не споткнись.

— Да вот же он! А мы искали по всему городу.

— Где ты был?

— Мы ждали тебя. Вот твой костюм.

— Лишь бы курточка была впору. Звезды я пришила шелковой ниткой.

Его окружили знакомые лица, но он не мог вспомнить, откуда он их так хорошо знает. В руках у них были китайские фонарики, на стенах заплясали веселые огоньки. Как же он не заметил, что мансарда такая высокая. Вспыхнул мягкий свет, и оказалось, что здесь чисто, просторно, уютно. Это была костюмерная. Дверь на секунду раздвинулась, и какой-то мальчик тихо сообщил:

— Волхвы опаздывают, скоро ваш выход. Восходит Вифлеемская звезда.

Здесь висели костюмы и маски, было полно зеркал. Где он видел этих милых людей? Они выбирали Никите костюм.

— Ему очень идет белое.

— Помните, когда мама сшила белую блузу…

Они всё о нем знали!

Пелерина, расшитая звездами, оказалась ему впору.

— Но что же это за праздник?! — воскликнул Никита, уже зная ответ.

— Он еще спрашивает! Это елка у Христа для таких, как мы.

— Подарок! Подарок! Он еще не получил свой подарок!

— Ведите его!

— Я тоже хочу видеть, будет ли он изумлен! Ведь он всегда мечтал о…

— Молчите, молчите! Это сюрприз!

Его повели в соседнее помещение, где происходила самая радостная и многолюдная часть праздника. Они оказались как бы в боковой кулисе сцены, на которой в этот момент танцевали дети младше Никиты. В волосах у них вспыхивали восьмиконечные звездочки. Сверху падал сверкающий снег, а из оркестровой ямы поднимались звуки флейты. Это была мелодия, которую мама всегда пела ему перед сном. Он вгляделся в оркестровую яму — конечно же, это играл отец; он увидел Никиту, и Никита понял, что он любим. Отец взглянул в сторону кулисы. Там стояла мама, она держала за руку Алену, которая, увидев брата, просияла.

Никита сразу понял, куда надо идти. Он пошел в глубь сцены, в светлое закулисье и оказался за падугой, светящейся изнутри, в узком пространстве между кирпичной стеной и тугим полотном ниспадающей падуги. Он шел быстро, почти бежал и слышал, чувствовал, как с той стороны навстречу бежит мама, и от быстрого их движения по полотнищу движется волна, и волна счастья охватила его…

А снег все шел, заметая безлюдный бульвар, падал в чашу фонтана Золотоворотского сада, таял в темной воде незамерзшей реки, падал в ржавый бак во дворе ресторана, где стая бродячих собак жадно глотала праздничные объедки, падал на теплый люк, где грелись две кошки напротив антикварного салона, опускался в пустые коляски у супермаркета, белой пелериной ложился на памятник у Оперного театра, на пустую железнодорожную платформу, на шпалы у переезда, на опоры огромной рекламы, которая призывала встретить Рождество на Багамах. Снег шел всю ночь, и профсоюз нищих у казино несколько раз счищал его с капотов машин. Но когда начался разъезд, их услужливость уже не вознаграждалась: люди устали. Одна дама сорвала с лица маску и швырнула в сугроб.

Снег падал на богатых и бедных, на маленький отряд нелегальных рабочих, которых прораб не отпустил на праздник домой в закарпатское село, падал в темный колодец тюремного двора, свободно опускался сквозь проемы окон недостроенной мансарды на брезент, которым рабочие накрывали мешки с цементом, и кто-то впопыхах сунул под него дрель. Для них уже наступили будни. Они поднимались по лестнице, беседуя вполголоса, чтобы не разбудить жильцов, которые долго еще будут отсыпаться. В одной из квартир, за дубовой дверью праздник продолжался. Собака залаяла, когда они проходили мимо. Впрочем, обо всем этом можно было догадаться только по звукам, потому что камера неподвижно уставилась в брезентовый холмик посреди будущей детской комнаты. Красный свет рекламы то освещал его, то гас. Вот щелкнул замок решетки, перекрывающей доступ на стройплощадку. Вот открылись шкафчики, загромыхали рабочие башмаки, кто-то споткнулся о бак с засохшим раствором, послышалась тихая музыка. «Куда-то делась дрель, неужели украли? Придется платить». — «Нет, ты же сунул ее под брезент». Зажегся свет. Шаги приближались. Рука рабочего отвернула брезент. Под брезентом лежал труп ма— Нет. Он в школе музыкальной учил играть на скрипке, пока ее не закрыли… Потом давал уроки, а когда некому стало давать, он поехал «покорять столицу». Так мама сказала. «И когда покорит, мы приедем к нему».— Я тебе покажу место, откуда все прекрасно видно, в зале аншлаг.ppльчика. Он лежал, сжавшись, словно в утробе матери. Никто не знал, как он здесь оказался. А он, живой, не знал слов Иова: «И зачем ты вывел меня из чрева? Пусть бы я умер, когда еще ничей глаз не видел меня».

Где-то в маленьком поселке снег падал на могилку матери, наметая белый холмик, где-то сестра смотрела сквозь решетку, как снежный занавес опускается, положив конец ее детству. Разлука с неизбежностью настигла брата и сестру, как и возвещала шарманка на рождественской распродаже. Теперь чужим рукам придется схоронить все, что осталось от брата — маленький труп, который придется же кому-то распрямлять, чтобы уложить в стандартный деревянный ящик. Оставалось только замести следы его жизни, быстротечные, как следы птиц в снегопад.