«Бирнамский лес» Катыни. «Катынь», режиссер Анджей Вайда

«Катынь» (Katyn)

По повести Анджея Мулярчика «Post mortem»

Авторы сценария Анджей Мулярчик, Владислав Пасиковский, Анджей Вайда

Режиссер Анджей Вайда

Оператор Павел Эдельман

Художник Магдалена Дипонт

Композитор Кшиштоф Пендерецкий

В ролях: Артур Змиевский, Майя Осташевска,

Анджей Хира, Данута Стенка, Ян Энглерт, Магдалена Целецка, Майя Коморовска, Станислава Целиньска, Владислав Ковальский, Агнешка Глинска, Сергей Гармаш, Олег Савкин и другие

Akson Studio, TVP S. A., Polski Institut Sztuki Filmowej, Telekomunikacja Polska

Польша

2007

«...В 16.55 (14.55 по нашему польскому времени) мы покинули стены лагеря в Козельске... нас посадили в тюремные вагоны. Такие, каких я в жизни не видел... 9.4. 5 часов утра. С рассвета день начался необычно. Отъезд в тюремной машине, в маленьких клетках (страшно!), привезли куда-то в лес, что-то вроде дачной местности. Тут тщательный обыск. Забрали часы, на которых было 6.30/8.30, спрашивали про обручальное кольцо, которое... рубли, портупею, перочинный нож...» — на этом за несколько минут до расстрела обрывается записная книжка майора польской армии Адама Сольского, найденная в Катыни.

И этими же словами Анджей Вайда заканчивает свой фильм, посвященный одной из главных польских трагедий ХХ века.

«Катынь» вызвала споры — и в Польше, и у нас. Высказывались критические замечания по поводу прямолинейности и декларативности фильма (иногда не без некоторого злорадства писали, что великий режиссер уже не тот, что «Акела промахнулся»); что фигуры плоские, образы картонные, что сцена расстрела холодно и расчетливо поставлена в финал... Что фильм используется в политической борьбе партий, и для одних он слишком прорусский, а для других — слишком польский. Что Вайда — это икона польского кино и поэтому его нельзя по-настоящему критиковать, что, сняв этот фильм, он «закрыл тему» и после него уже трудно кому-нибудь будет снова взяться за нее.

У нас к тому же, не говоря уже о политических помоях «отрицания Катыни», которые густо полились с разных праворадикальных сайтов и блогов в связи с выходом фильма, вдруг снова за свою державу обиделись даже такие люди, как Дмитрий Быков или Антон Долин, зачем-то начали сравнивать Вайду с кичем «1612», вообще не имеющем никакого отношения к истории.

Да, в той задаче, которую ставит перед собой Вайда, он отсек все, что не имеет прямого отношения к Катыни, его мазки очень широки, в них нет многослойности и глубины его прежних фильмов. Но и в «Катыни» он художник по-настоящему исторический, и главная его цель по-прежнему историческая правда. «Катынь» — это и его ответ тем, кто говорит, что исторической правды нет и быть не может, есть только «правда историков». Как правило, это утверждают те, кто по разным причинам эту правду искажают.

Историческая правда заключается для Вайды в том, что память о Катыни, не смотря ни на что, не умирала многие десятилетия, что с ее стигматами жили сотни тысяч поляков, потому что само слово «Катынь» обозначало не только массовое убийство органами НКВД польской военной элиты, но тайну и политическую ложь, вплоть до конца 80-х сопровождавшую это убийство. Эта память питала польское сопротивление — и в 1956-м, и в 1970-м, и в 1980-м, она стала почвой для создания «Солидарности» и сыграла свою роль и в сломе коммунистической системы в 1989-м.

Именно правду о том, что называется Катынским преступлением, Вайда стремится воспроизвести в фильме с почти документальной точностью. Длинная сцена расстрела в финале — единственное нарушение выстроенных в хронологической последовательности эпизодов. Вайда обнажает прием — надписи на экране фиксируют место и время происходящего: Краков, 1939; Козельск, 1939; Краков, 1943; Краков, 1945; и наконец Гнездово под Смоленском, 1940. Кстати, и основное место действия — Краков, а не Варшава — выбрано им не случайно, для того, чтобы ограничить сюжет, исключив из него тему Варшавского восстания и восстания в гетто, не вмещавшихся в фильм.

Сценарий, написанный по повести Анджея Мулярчика «Post mortem», действительно опирается на документальные источники. Почти все его эпизоды есть в мемуарной литературе уцелевших — даже история со свитером, отданным в лагере тому, кому суждено погибнуть, даже кажущаяся придуманной история с русским капитаном, спасающим от ареста жену польского ротмистра. Не случайно для подтверждения этой документальности одновременно с фильмом вышла книга «Катынь», где опубликованы материалы, использовавшиеся в ходе подготовки фильма: документы, фотографии, в том числе и родителей самого Вайды, отец которого, Якуб Вайда, был расстрелян в апреле 1940-го под Харьковом, одном из трех расстрельных мест «Катыни». Наконец, Вайда включает в свой фильм большие куски немецкой и советской кинохроники, где показана эксгумация катынской могилы — сначала немцами, а потом для фальсификации — русскими. (Дикторский голос при этом произносится хоть и на разных языках, но с одинаковой пропагандистской интонацией.)

Начальная сцена фильма — это сентябрь 1939-го, «когда... массы людей убегали с востока на запад в немецкую оккупацию. Такие же массы двигались с запада на восток, от немцев. Крах государства был ознаменован таким хаосом, какой может случиться, пожалуй, только в двадцатом веке», — так писал Чеслав Милош об этом сентябре. В эти дни Польша, разорванная на две части Сталиным и Гитлером, была стерта с карты Европы, «Тогда казалось, что, быть может, на ближайшую тысячу лет», — с безнадежной иронией звучит диалог двух пленных офицеров о дружбе Советов с нацистской Германией. «Империалистической, лоскутной реакционной ... Польше пришел исторический конец», — торжествующе писал автор главы о Польше в томе БСЭ, вышедшем в 1940 году.

Будущее спасение Польши после этой катастрофы Вайда видит прежде всего в вере и верности поляков. Символ Катыни играет тут ключевую роль, объединяя пять новелл фильма.

Главная тема возникает уже в первых сценах, когда ротмистр польской армии Анджей (Артур Змиевский) попадает в советский плен, делая выбор между любовью к семье и верностью военной присяге. Эта верность приводит к гибели 14 тысяч польских офицеров, вместе с ним оказавшихся в плену. Верность долгу и родине демонстрирует профессор, отец ротмистра, в следующем эпизоде (Краков 1939-го), когда немцы депортируют его в Заксенхаузен вместе со всеми преподавателями Краковского университета. Эту верность олицетворяют и другие образы фильма: жена ротмистра и жена генерала, сестра летчика, сын одного из казненных — близкие тех, кому предстоит погибнуть в Катынском лесу.

Образы этих людей в «Катыни» — некие портреты, с прекрасными, иногда, как у Майи Коморовской, очень узнаваемыми лицами — даны фактически без предысторий (или их можно лишь угадывать). Все они существуют только под знаком Катыни. Поэтому у Вайды в его эпическом полотне нет места тем психологическим сложностям и трагическим противоречиям, которые раздирали героев его прежних фильмов. Выбор, перед которым поставлены эти фигуры в «Катыни», экзистенциален, и он зависит лишь от степени их веры и верности. Поэтому даже во имя спасения себя и дочери Анна (Майя Осташевска), жена ротмистра, не может принять предложение капитана Попова (Сергей Гармаш) выйти за него замуж. Даже под угрозой отправки в Освенцим не может пойти на сговор с немцами жена генерала, когда после раскрытия в 1943-м Катынской могилы ее принуждают выступить по радио от имени тех, чьи близкие погибли. И вышедший «из леса» юный аковец (лишь слабыми контурами напоминающий знаменитого Мачека — Цыбульского из «Пепла и алмаза») не может отказаться от своего отца и от самого себя, когда срывает с афишной тумбы издевательский плакат «АК — заплеванный карлик реакции» и гибнет, убегая от погони.

И, конечно же, главный образ верности — участница Варшавского восстания Агнешка (Магдалена Целецка), эта польская Антигона. Для нее, как и для героини Софокла, не может быть выбора между законами власти и законом божественным. В фильме эта параллель достаточно прямолинейна: девушка отдает свои волосы на театральный парик для роли Антигоны, чтобы на эти деньги заказать надгробную плиту брату, который погиб в Катыни, и платит за это своей свободой, а может быть, и жизнью. Нарушение принципов верности приводит к самоубийству поручика Ежи (Анджей Хира), который хоть и не по своей воле пришел в Польшу с теми, на чьей ответственности убийство его однополчан, — с советскими частями. И, наконец, отказ от этой верности приводит к разлому в польском послевоенном обществе, к приспособленчеству и лжи. Эту линию в фильме поддерживает история другой сестры летчика, декларирующей необходимость примирения с властью и забвения памяти жертв.

И образы польских офицеров в лагере для военнопленных также одномерны и иллюстративны, это даже не портреты — только штрихи. По замыслу Вайды погибшие в советском плену должны стать главным символом той непомерной жертвы, которую приносят поляки. Именно поэтому связанные с ними сцены наполнены присущей многим фильмам Вайды религиозной символикой. Иконка Христа, снятого с распятия, спрятанная под шинелью ротмистра Анджея в одной из первых сцен фильма. Католическое рождество 1940 года в лагере для военнопленных, размещенных в Козельске, в монастыре, над которым восходит первая звезда. Четки, которые сжимает летчик — брат Агнешки перед расстрелом. Реликвии, которые близкие получают из могил: жена — дневник, сестра — четки, и наконец открытие Катынской могилы в пасхальные дни 1943 года. И, конечно же, — молитва, с которой каждый из героев встречает свою гибель.

В фильме Вайды с подчеркнутой точностью обозначены время и место действия, но в последней сцене, когда звучат строки из дневника, найденного в катынской могиле, назван и час: время местное и «наше польское». Это расхождение во времени символично, потому что до сих пор трагическим образом не совпадают часы нашей исторической памяти, которые должны были бы совпасть именно в узловой точке — «Катынь». И Вайда это прекрасно понимает.

Ведь Катынь — прямое доказательство того, что до сих пор не хочет принять российское сознание: вторая мировая началась для СССР не в 41-м, а в 39-м, когда Сталин вместе с Гитлером делил Польшу. Катынь — это совместные с немцами комиссии и парады в тот момент, когда гибла польская армия и начались расстрелы евреев на оккупированных немцами польских территориях. Что эта первая осуществленная органами НКВД на аннексированных землях в таком масштабе практика репрессий и зачисток (когда были арестованы и депортированы в Казахстан и Сибирь более 300 тысяч польских граждан), стала образцом для того, что проделывалось в оккупированных позднее странах Балтии.

Катынь — это и наша память о массовых репрессиях и о Большом терроре, потому что расстрел польских офицеров был прямым продолжением массовых репрессий 1937-1938 годов, начавшихся с так называемой «польской операции», в рамках которой всего за 2 года до Катыни было репрессировано 140 тысяч поляков, живших в СССР. Польских офицеров в 1940-м расстреливали «как неисправимых врагов советской власти», а не как военнопленных или граждан другого государства, потому что считали, что с этим государством покончено навсегда. Это подтверждает циничный ответ Сталина на вопрос выпущенного из внутренней тюрьмы на Лубянке генерала Андерса в 1941 году о судьбе исчезнувших польских офицеров: «Они удрали в Маньчжурию», что попросту означало: исчезли с лица земли.

И Катынь — это не только принятые советским руководством преступные решения, это еще и многие сотни безликих исполнителей, без участия которых не крутилась бы с такой отлаженностью огромная машина террора. Это пример самой циничной советской пропагандистской лжи и попытки превратить Нюренбергский процесс в фарс. Это уничтожение реальных свидетелей и скрытая на десятилетия правда. Катынь — это до сих пор нерассекреченные архивы и юридическое непризнание расстрелянных поляков жертвами политических репрессий.

Все фильмы Вайды на протяжении многих лет были для нас ключом к памяти поляков.

Что бы мы знали о Варшавском восстании, о трагедии Армии Крайовой, о польском пейзаже после битвы 1945-го, о людях «из мрамора» и «из железа» коммунистической Польши без его кино? «Мои фильмы почти полвека сопровождали польский народ в его истории», — писал Вайда. И было бы странно, если бы в этом его огромном историческом полотне не нашлось места для одной из самых болевых точек истории.

Но, сняв фильм о Катыни, Вайда сделал прямой шаг и в нашу сторону, а это была задача очень тяжелая — подвести черту под польско-русской историей XX века, надеясь сдвинуть «Бирнамский лес» и нашей памяти. Но, как это ни горько сознавать, этот наш лес едва ли сегодня можно сдвинуть. Что-то не слышно, чтобы кто-нибудь собирался приобрести «Катынь» для широкого проката, и не верится, что дело объясняется опасениями, что зритель не пойдет и будут финансовые потери. Дело, скорее всего, в том., что за этим лесом скрывается прежде всего нежелание признать свою историческую ответственность за прошлое.