Близкие контакты неизвестной степени. «Чужие», режиссер Юрий Грымов

«Чужие»

Авторы сценария Александр Ремнев, Владимир Малягин,

Юрий Грымов

Режиссер Юрий Грымов

Оператор Андрей Каторженко

Художники Юрий Грымов, Аббас Сабер

Звукорежиссер Варвара Белоус

В ролях: Скарлетт Мак-Алистер, Марк Эдам, Кэтлин Гати, Нил Стюарт, Джефф Грейс, Виктор Бычков, Алексей Полуян и другие

Кинокомпания «ЮГ»

Россия — США — Египет

2008

По бескрайним песчаным просторам некоей условной мусульманской страны, охваченной условным межнациональным конфликтом, мчится на всех парах джип с пятью американцами на борту. Смутной точкой где-то за линией горизонта мерещится им благородная цель — прорваться сквозь кордоны черствых душой русских военных, бросив напоследок обидные слова про «тоталитарное сознание», и, достигнув ближайшего населенного пункта, вакцинировать местных детей и нести свет цивилизации в эти дикие места. Песчинки играют в волосах у женщин, герои болтают о ерунде и в какой-то момент начинают жесточайшим образом напоминать персонажей американских хорроров — тех бедолаг, которые каждый год сотнями добровольно, как на заклание, отправляются куда-то в неведомые края, выбирая самые нехоженые тропы, где их уже поджидают очередные садисты и маньяки, готовые от заката до рассвета уничтожать заплутавших путников физически или морально. Лица американских актеров не первого эшелона, мелькавшие в том числе и в подобного рода продукции, этому сходству только способствуют, но и без того аналогия не такая уж дикая, как может показаться. Врачи, рвущиеся творить добро в слишком очевидно чужой монастырь, тоже те еще персонажи фильма ужасов — чужеземное царство, конечно, очень быстро перемелет пацифистам косточки, а что не успеет, то за него доделают сами господа пацифисты. Коннотация с так называемым жанровым кино задана самим режиссером Юрием Грымовым предельно четко: истинные Чужие — это не ксеноморфы из далекого космоса, а представители вполне конкретной нации, которые сначала лезут со своим уставом куда не следует, а потом обязательно переходят в наступление с бутылкой «Джека Дэниелса» наперевес.

В качестве жанра «Чужих» заявлена психологическая драма, но режиссер упрямо ставит себя в непростое положение автора фильма ужасов, в котором все традиционно испытывают трудности в хотя бы минимальной проработке характеров. Каждый режиссер, решивший посвятить себя нелегкому ремеслу пугать людей, как самую важную заповедь усваивает мысль о том, что в процессе более близкого знакомства с персонажами хоррора можно потерять зрителя. Компромисс обычно находится в физиологическом, почти антропологическом внимании камеры к персонажам — она пристально следит за жестами, похотливо елозит по лицам, бесстыдно заглядывает в вырез блузки и не упускает из виду ни одной веснушки. Делается это не красоты картинки ради, а из довольно прагматичных, утилитарных соображений — когда героев начнут мучить и резать, зритель, скорее всего, не назовет их имена, но точно вспомнит веснушки, по которым в этот момент только и будет возможно распознать бедолагу героя. В целях достижения зрительского сочувствия можно еще лепить подобие характеров из дешевого пластилина — демонстрировать в кадре фотографии оставшихся дома детей или воспроизводить трогательную историю из детства. Маловероятно, чтобы Грымов действовал, ориентируясь именно на эту парадигму, но как профессионал, долгое время работавший в рекламе, он точно знает, что если сложить в многофигурную композицию много человеческих тел, можно затем многозначительно предъявить ее зрителю как метафору. Подобие такой композиции пытается он сложить и из персонажей «Чужих» — у них отсутствуют какие-либо характеристики, кроме физиологических. Главный из героев бесплоден, о чем сообщается чуть ли не в первой сцене и что, с точки зрения авторов, явно характеризует его в большей степени, чем так же неоднократно декларируемый факт, что он лицемер. Его рыжеволосая супруга вроде бы от его поведения тоже не в восторге, а в столь экстремальных условиях оно и вовсе становится невыносимым, но и у нее главная мотивация для всех последующих поступков вполне себе физиологическая. Она хочет ребенка и потому бегает в сарай к суровому моджахеду, а затем меланхолично делает в туалете тесты на беременность, делает — и снова бежит в сарай. Другая героиня — нервическая женщина средних лет, которая днем играет детям на аккордеоне одну и ту же песню, а ночи коротает под безразличным звездным небом наедине с клизмой. Есть еще межрасовая пара гомосексуалистов — на их любовные игры ближе к финалу будет в ужасе выпучивать глаза арабский мальчик, заведомо полюбивший одного из геев за то, что тот подарил ему чупа-чупс, а теперь сжимающий в ладошке ножик. Посыл более чем ясен: «И вот эти-то запрещали мне есть грязными руками!» Другое дело, что нетрадиционные отношения мужчин были очевидны с самого начала, а один из них так и вовсе в первых же эпизодах продемонстрировал гнилость души, с ходу жалуясь на плохие жилищные условия. Вообще же то, что авторы демонстрируют свое отношение к персонажам исключительно через их декларативные реплики или, напротив, дав крупный план стыдливого ерзания на унитазе, весьма показательно. Один прием всегда придет на помощь другому: вот ведь, скажем, драму бесплодия невозможно подтвердить визуально, поэтому в какой-то момент несчастному герою приходится выступить с проникновенным монологом о другом несчастье — и он рассказывает, как, найдя мертвым своего отца, два часа катал свою девушку на машине. Внимательно выслушав эту историю, коллега с аккордеоном принимается задумчиво расстегивать ему ремень на брюках. Американские герои говорят много и по большей части в пустоту. Арабы практически вообще не говорят (местные дети, чтобы выразить всю степень презрения к иноземным гостям, ночью мочатся на их аккордеон, а наутро камера безжалостно налетает на лицо владелицы инструмента, которая морщит нос, принюхиваясь). Русские же саперы говорят в основном сами с собой и иногда с Богом, не забывая поглядывать на висящую в уголке иконку. Характеры по большому счету отсутствуют, вместо них по экранной плоскости передвигают кусочки картона, бойко раскрашенные двумя-тремя цветами, — тоже, в общем, эстетика, имеющая право на существование, если таковы заданные самим автором правила игры. Они в данном случае не таковы.

Если вспомнить историю кино, она знала немало примеров, когда эстетическую кустарность и торчащие из всех швов белые нитки можно было если не простить, то, по крайней мере, сделать на них скидку за какую-то особую авторскую смелость — за ощущение, что привычному порядку вещей показали язык или вообще наплевали на него. Видимо, на этом ощущении строится неоднозначное понятие «актуальность», но это, к сожалению, не относится к «Чужим». Про неблагонамеренность американского насаждения демократии по всему свету кинематограф рассказал уже, кажется, под каждым из возможных углов зрения и во всех жанрах — от псевдодокументальной драмы до откровенной сатиры. И не в последнюю очередь говорили на эту тему американские же кинематографисты. Но даже если вычесть весь мировой опыт осмысления проблематики, правила игры останутся теми же: рассказывая подобную историю, важно уметь показывать фокусы — обманывать систему зрительских ожиданий, обращать сюжетные пустоты в кролика из магической шляпы и с гордостью предъявлять публике. Единственный фокус, который показывает тут Грымов, — несоответствие между тем, что говорят, и тем, что делают американские персонажи. Но и это несоответствие слишком мнимое. Зрителю не «подсовывают» даже самой простенькой обманки, благодаря которой героев можно было бы хоть на минутку воспринимать как положительных, — с самого начала они абсолютные драматургические монолиты и функции, объясняющие и без того очевидную авторскую мысль. В многократно поруганном за концептуальную сконструированность «Столкновении» Пола Хаггиса самый порядочный и честный герой в какой-то момент совершал глупое нелепое убийство. В «Чужих» ясно, что и без того не слишком положительный персонаж с первого появления на экране в момент важного морального выбора не пойдет с автоматом против врага-моджахеда, а лучше потом по-тихому разберется с безоружным русским пленным. Где же сказка, где же чудо, неожиданности где?.. Чтобы как-то подкрепить свои тезисы, Грымов в какой-то момент приносит в жертву логику: откуда ни возьмись на неверной супруге героя оказывается нарядное платье, а моджахед ловким движением руки предъявляет ее взору красный «Порше», на котором они мчатся к заходящему солнцу, видимо, символизируя тем самым иллюзорность американской мечты. Но это-то как раз не самое страшное — логика отнюдь не всегда подспорье для автора. Но чем ближе к финалу, тем больше Грымов пускает в бой совсем уж грубые приемы — вроде бы и не удары ниже пояса, но и на наивные шалости человека, пытающегося убедить всех в своей правоте, такое поведение уже не тянет. Он ставит ребенка на мину, чтобы русский сапер мог, не рассуждая, прийти на помощь. Он пишет на последних кадрах жирное слово «хэппи энд» и на титрах цитирует Джорджа Буша-младшего. Последнее призвано еще раз подчеркнуть несоответствие между словами и действиями представителей американской нации, но вместо этого еще раз обнаруживает, что аргументировать свою позицию режиссеру больше нечем.

Сказать, что в этой грымовской картине мира зашкаливает патриотизм, было бы тоже неправдой — здесь представлена настолько однополярная картина мира, что для другого полюса уже не остается места. Иллюстрировать Россию как единственно возможный противовес американским «демократам» приходится как-то уж совсем мимоходом — что-то про приземленные мечты о жареной картошке и пельмешках, — ну и, конечно, не забывать креститься. Одноголосый перевод английской речи меж тем навевает еще одну ассоциацию — с американским кинематографом 80-х — начала 90-х, обильно представленным в отечественном видеорепертуаре того времени. В тех фильмах русские часто фигурировали как олицетворение абстрактного мирового зла — такая небольшая мантра перед сном, щадящая психотерапия, чтобы залечить последние признаки комплекса неполноценности у нации. Авторы «Чужих» перевернули ситуацию на другой полюс и эксплицировали такое вот изощренное, чисто обличительное понимание одной конкретно взятой нации в развернутом виде, сильно смахивающем на сеанс уже не столько у психоаналитика, сколько у патологоанатома.

Не так давно на экраны вышел фильм Картера Смита «Руины» — минималистичная ерунда в жанре ужасов, повествующая о злоключениях компании американцев в мексиканских джунглях. Перед недружелюбным оскалом «третьего мира» американская молодежная элита предсказуемо продемонстрировала полную физическую и моральную несостоятельность. При этом сквозь предельно дурацкий сюжет в фильме просвечивала абсурдная невозможность самой идеи о политической дешифровке подобных коллизий: гордая американская экспансия проиллюстрирована там горсткой запуганных недавних школьников, а недружелюбный «третий мир» — разумным плотоядным плющем... После подобной расстановки сил тему, которую поднимает Грымов в «Чужих», следовало бы закрыть ввиду формального совершенства подхода Картера к материалу. Поверхностное сопоставление ерундового, но честного ужастика с гуманистической вроде бы драмой без единого характера еще раз доказывает, что адекватные художественные аргументы на эту тему временно исчерпаны.