Куриные крылышки. «Рикки», режиссер Франсуа Озон

«Рикки» (Ricky)

Автор сценария, режиссер Франсуа Озон

Оператор Жанна Лапуари

Художник Катя Вышкоп

Композитор Филипп Ромби

Звукорежиссер Брижит Тайландье

В ролях: Александра Лами, Серхи Лопес, Мелюзин Майанс,

Артур Пейре, Андре Вильмс и другие

Eurowide Film Production, FOZ, Teodora Film, BUF, France 2 Cinema

Франция — Италия

2009

«Рикки» не типичен для берлинского конкурса — слишком лукав, слишком надменен. Все в нем сквозит каким-то уорхоловским цинизмом.

Думается, «Рикки» — самый радикальный участник Берлинале за последние несколько лет. Все-таки конкурс всегда вполне степенный, опирается на серьезные социополитические высказывания, по большей мере обходится без маньеризма и щекотливых цезур.

Почему к слову «цинизм» просится эпитет «уорхоловский»? Аналогию провоцирует та игривость, с которой автор соблазняет реальность и флиртует с ней, проявляя насмешливую тонкость обхождения и куртуазность ума.

Фигура Франсуа Озона известна. Режиссер не скрывает свой базовый талант — лукавство. Все знают, что он обладает странным мерцающим даром. Делает копии чужих стилевых композиций, хитрым образом лишая их содержательного наполнения, и оставшимися «чехлами» ловко манипулирует. Раньше Озона интересовали «мифы справа» — как называл Ролан Барт мелкобуржуазную мифологию (создание полноценного универсума исключительно из тех понятий, которые находятся в сфере потребления). Теперь же он решил обратиться к «мифам слева». В терминологии того же Барта — мифология работающих бедняков, «угнетенных».

«Рикки» начинается в стиле кино депрессивного социального беспокойства. Безыллюзорный реализм. Здравствуйте, братья Дарденн. Кроме Дарденнов, Робера Гедигяна, Брюно Дюмона, Кена Лоуча и их эпигонов еще Отар Иоселиани беспокоился (в картине «Истина в вине») о западне, в которой монотонно живут представители производительных сил — рабочие фабрик и заводов. Мера их нужды есть мера их желаний.

Вот одинокая мать, ее зовут Кати. Синяки под глазами, одежда из сетевого магазина, девятилетняя дочка. Вот заводская проходная. Вот цех химического производства. Завтрак, отправка ребенка в школу, работа, ужин — таков бесхитростный каждодневный предел и удел главной героини и других фабричных работниц. Вероятно, не может его побороть международное рабочее движение. Вероятно, теоретические дискуссии представителей экономического и культурного либерализма на практике ведут к тупику.

Вот рабочий полдень. Кати и ее новый знакомый Пако направляются в кабинку заводского туалета. Потом закуривают на солнышке. Момент просветления. Отношения между тружениками конвейера укрепляются, хотя и не блещут романтикой. А вскоре рождается Рикки — младенец с голубыми глазами. Пеленки, бессонница — папаша понимает, что пора «делать ноги». Мама видит синяки на нежной спинке ребенка, устраивает скандал отцу, и тот под шумок легко покидает семью. Проходит некоторое время, и синяки оказывается не ерундой — у малыша прорезаются крылышки.

Поначалу они похожи на крылышки цыпленка из супермаркета. Заметим: на ампирных фронтонах такие пухлые ангелочки выглядят вполне милыми, а в реальности — довольно неприглядное явление. Практически неопознанный летающий объект.

Крылышки смотрятся парафразом отнюдь не к христианской символике, чего можно было бы ожидать в первую очередь, а к символике современных продуктов массового потребления — куриным крылышкам fast food самому дешевому «мясному» продукту. Когда празднуется рождение малыша Рикки, на семейном столе красуется курица-гриль из ближайшего супермаркета, вечная спутница торжественных трапез, и сестренка новоявленного младенца задумчиво поедает зажаренное крылышко. А когда на спинке Рикки из-под тонкой кожицы появляются отростки, они будто прорываются из полиэтиленовой упаковки: до того похожи на самые дешевые фрагменты расчлененной бройлерной птицы.

Постепенно сынок оперяется. Мама покупает ему шлем и делает из губок для мытья посуды наколенники (дивная поп-арт-деталь!) — он же пытается летать под потолком. Компьютерные эффекты — полеты младенца по малогабаритной квартире и супермаркету — веселят. Но не раскрашивают бытие героев в какие-нибудь новые тона — появление крылатого Рикки лишь добавляет хлопот.

Ангел и дитя — символы духовного просветления в трактовке классической культуры — в фильме Озона представлены в образе практически циркового персонажа, меланхоличного воздушного крошки-гимнаста, кото-рый летает без трапеции. Это сравнение является фигурой речи — мамаша пока не предполагает отдать Рикки в труппу. Но его полеты под куполом супермаркета и десант полицейских, которые пытаются ухватить вопящего стрекозоида за пятку, безусловно, отсылают к мизансцене из какого-нибудь бурлеска, будь то братья Маркс или Луи де Фюнес. Летающий над магазинными прилавками объект смотрится как результат нездорового воздействия на биологическую мать избытка fast-food chicken-крыльев. Ну и всяких там химических добавок и прочих опасностей масс-пищи, которыми нас пугают диетологи. Комический эпизод приобретает выморочный оттенок легкого кошмара.

Уж много лет назад Барт писал: «Язык угнетенных всегда беден, монотонен и связан с их непосредственной жизнедеятельностью; мера их нужды есть мера их языка». В этом ключе семейка Рикки и реагирует на происходящее.

Озон невозмутимо держит выбранную интонацию: появление крыльев у человеческого младенца не привносит никакого эффекта чуда — никакой экзальтации гламурного толка, которая подразумевалась бы в коммерческом кино. Собственно, ради чего история и придумывалась бы. Как раз напротив, Озон легко достигает обратного эффекта — эффекта, который можно было бы назвать «демираклизацией» происходящего. Никто из персонажей — ни родители, ни сестренка Рикки, ни врач, к которому семейство отправляют после поимки летуна в супермаркете, — не проявляет сентиментального возбуждения, которое перевело бы действие в жанр фэнтези. К Рикки относятся, скорее, с заботливым сочувствием, с каким родственники и заинтересованные лица могут отнестись к мутанту. В действии тезис «в семье не без урода». В клинике маме и сыну предлагают пройти обследование для выявления причин и следствий, но Кати отказывается, и никто ей не перечит. Папашу летун интересует лишь с утилитарной точки зрения — как разменная карта в деле достижения хоть какого-то бытового преуспеяния: с журналистов можно слупить денег и переехать в квартиру попросторнее. Папашин утилитаризм приводит к тому, что Рикки все-таки выставляют на показ обществу: покупают курточку, в которой прорезают отверстия для крыльев, а к ножке привязывают бечевку. Всё для его же, сынишки, пользы — чтобы переехать в жилище с потолками повыше. Рикки взмывает в небеса — мама засматривается на эдакую красоту и отпускает веревку.

Так наступает делу венец. «...И погрузился он, как водолаз, в пучину милосердия божия...» — примерно такие коннотации были бы уместны, если бы перед нами была голливудская мелодраматическая «духовка». Но не особенно они уместны в фильме Озона. Здесь все персонажи натурально растеряны — в связи с будничностью развязки: упс! И только, конечно, у бедной матери налицо виктимность диккенсовского толка.

Проходит время. Кати — она же мать... — идет топиться в близлежащую речку. И вдруг на манер Карлсона или Супермена — уже во вполне мультипликационном духе — к несчастной подлетает, делая шикарный диснеевский пируэт, подросший Рикки. Подлетел и снова взмыл вверх, сделал пару кругов и опять превратился в точку на небосклоне. Мать успокоилась: ребенок, в общем-то, жив-здоров и где-то летает. Раздумала топиться.

Далее следует финальная кода: беременная Кати лежит на диване, солнечные лучи пробиваются сквозь занавески и освещают ее многообещающий живот. Муж Пако собирает девочку в школу. Идиллия. Святое семейство. Хитрым образом наводится ирония: тусклая пролетарская рутина с очаровательно обезоруживающей наивностью превращается в иконописную мизансцену. Считывается она так: святость — единственная внятная социальная перспектива обитателей заводских окраин. Единственный выход и единственное оправдание их по-своему заколдованной реальности.

И если братья Дарденн предлагают всем миром беспокоиться о духовном просветлении угнетенных, то Озон хохочет в лицо им и их мессианству. Ну, хохочет — это громко сказано, и не в манере Озона повышать голос. Так, гримасничает. Да, выходка хулиганская, однако демонстрирующая трезвомыслие. «Рикки» легко трактуется как социальный памфлет. Ирония направлена не только по адресу «Дарденн-кино», скорее, по адресу самой концепции социального беспокойства.

Интерес к персоне Озона мне всегда казался завышенным. Режиссер он более чем средней руки, но истинная его сила — в концептуальных стратегиях. И на этот раз он превзошел себя — представил совершеннейший кич, виртуозно развенчивающий левые либеральные иллюзии.

Вместо послесловия

На берлинских улицах висели плакаты фильма, с которых малыш Рикки смотрел на прохожих своим нахальным взглядом. В предыдущих фильмах Озон вполне явно заявлял о своем пристрастии к андроидному человеческому типу — и это было проявлением пацифизма: ни пола, ни войны, армию распустить. В «Рикки» он последовательно провоцирует население на детобоязнь. Хотите или нет, но после знакомства с Рикки в течение некоторого времени любой быстрый карапуз вызывает ощущение неприятной тревоги: не полезут ли через курточку chiсken wings, не взлетит ли? Рикки сравнивали, конечно, с плеядой жутких киномалышей — с ребенком Розмари, с детьми кукурузы, с отпрысками Чужих. Однако в контексте одной из любимейших берлинских программ — «Кулинария и кино», которая хлопочет по поводу slow food и других изысков правильной еды, а также на фоне того, что «Документальная панорама» открывалась фильмом Эрманно Ольми о международном движении за посконное питание, акция с водружением «Рикки» в конкурс выглядит концептуальной и вполне пропагандистской.