Теперь — просто поэт

Актуальное российское ИЗО и международный контекст

Что можно и должно сделать для того, чтобы хоть в какой-то степени способствовать модернизации (чуть не сказал — оздоровлению) институций и процессов в сфере современного искусства?

Начать размышления можно, наверное, с самого болезненного вопроса — о состоянии художественного образования в нашей стране. На мой взгляд — может быть, мне это кажется, — оно находится в гораздо более удручающем положении, чем образование в других видах искусства, таких, например, как театр, музыка или кинематограф. И причина этого носит системный характер. Все дело в специфике критериев качества и профессионализма в перечисленных видах искусства. Не будет преувеличением утверждать, что в сфере изобразительного искусства эти критерии гораздо более размыты, не носят универсального, интернационально разделяемого характера, делятся на локальные и глобальные, на местные, национальные и международные.

Мастерство скрипача имеет более универсальную систему оценок по сравнению с мастерством живописца в смысле сложившейся и при этом интернациональной иерархии авторитетов. Даже при наличии безусловного пластического дарования и следовании традициям местных художественных школ, творчество в контексте contemporary art может легко оказаться вне сложившейся системы кодов, занимающих сегодня господствующие позиции при определении модернистского мейнстрима.

Более того, несмотря на то что в системе современного искусства сохраняется ценность такого художественного медиума, как «живопись», уже не актуально говорить о «живописцах». Современный художник может и должен уметь использовать в своих проектах любые медиа — объекты, инсталляции, фотографию, графику, скульптуру, ну и живопись наконец. Становится понятно, что современное изобразительное искусство — искусство мультимедиальное по-преимуществу.

Игнорируя эти обстоятельства, художественное образование в нашей стране следует до сих пор локальным ценностям советского изобразительного искусства, какими они сложились в послевоенные времена. Все это может привести к необратимой провинциализации отечественной художественной сцены, к закреплению ее периферийного положения в мире визуального.

С консервативным характером нашего художественного образования и, как следствие, самого профессионального сообщества связано и маргинальное положение в нем адептов современного искусства. Так, в Московском Союзе художников около десяти тысяч членов. При том что в так называемом актуальном мире искусства — в столице числится не более двухсот художников, включая молодое поколение.

Другая проблема — рынок современного искусства. Здесь дела идут не так уж плохо. И это несмотря на кризис, хотя, конечно, количество московских, например, галерей при соотнесении с размахом столичной жизни, масштабом совершаемых здесь событий и финансовых операций — просто ничтожно. Жизнеспособных галерей современного искусства в Москве — в лучшем случае пара десятков. В Нью-Йорке — для сравнения — более пятисот.

Эволюция рыночных отношений в этой сфере угрожает сыграть с нами злую шутку, поставив под сомнение судьбу самого института искусства. Происходящие в России процессы идут параллельно тому, что происходит в мире, но, как часто это с нами бывает, здесь все делается более откровенно, жестко, бескомпромиссно. Я имею в виду нарушение необходимых, щепетильных, корректных, хотя бы по своей форме, отношений между коммерческой и некоммерческой составляющими в системе художественных институций.

У нас нет нормального баланса в сосуществовании галерей и музеев, ярмарок и биеннале, дилеров и кураторов.

В прежние времена функции всех этих участников художественной коммуникации были строго разграничены и практически дополняли друг друга. Некоммерческие структуры отвечали перед Историей искусства за формирование системы эстетических ценностей и предпочтений, а коммерческие структуры на основе этой иерархии репутационных и стоимостных характеристик формировали систему цен. Следует заметить, что только в русском языке слова «цена» и «ценность» — однокоренные. Многие наши коллеги разделяют мнение, что в последние пять-семь лет этот тонкий и чрезвычайно значимый баланс начал нарушаться.

Виной тому последствия «полной и окончательной победы капитализма», тотальное господство рыночных отношений, в том числе в такой хрупкой сфере, как художественная деятельность. Она перестает играть принципиальную роль в идеологическом и мировоззренческом противостоянии, которую исполняла вплоть до окончания холодной войны.

Поэт в России — теперь просто поэт. Даже не с большой буквы. А искусство, лишившись смыслопорождающей автономии, становится или рискует стать лишь придатком анонимной машины культурной индустрии. Правы те, кто предостерегает нас от безудержной и легкомысленной апологии «свободного» художественного рынка, настойчиво напоминая: у этой машины две основные задачи в отношении потенциальной аудитории — оболванивание и запугивание.

Рынок у нас в стране твердо решил, что он сам в состоянии справиться с нарушением баланса в системе ценностей и цен. И вот уже вошло в обиход — и считается правомерным — мнение, что, например, Илья Кабаков если и великий художник, то только потому, что он самый дорогой из наших: ведь его картина «Жук» была продана недавно на аукционе за шесть миллионов долларов.

Вот где государство может сказать свое веское слово — в восстановлении баланса между коммерческим и некоммерческим, столь необходимого для нормального функционирования института искусства. С помощью самой разнообразной поддержки некоммерческих инициатив. А также содействия возвращению музеям их вековечной роли вершителей художественных судеб.

Ради справедливости следует отметить, что за последние четыре-пять лет ситуация начала существенно и даже принципиально меняться. Благодаря объединенным усилиям художественного сообщества, тому, что наконец-то появилась целая группа центров современного искусства, таких как «Гараж», «Винзавод», проекты «Фабрика», «Красный Октябрь», тому, что осуществлено несколько крупных регулярных акций, например, «Арт Москва», «Москов-ская биеннале современного искусства», — можно сказать, что в какой-то степени в России заканчивается период становления основных элементов современной художественной инфраструктуры. Завершается тянувшаяся с советских времен изоляция отечественного изобразительного искусства от мирового культурного процесса.

У кого-то может сложиться впечатление, что сфера изобразительного искусства более автономна и менее зависит от государственного вмешательства, чем театр, кино, музыка или литература. Впечатление в целом верное, но ряд деталей усложняет эту картину. Возьмем, например, музейную политику. Практически все музеи в России — либо государственные, либо муниципальные, и по множеству причин она, эта политика, крайне консервативная, даже изоляционистская. Художественные музеи не могут, да и не хотят включаться в систему интернациональной кооперации. Непосредственно же музеев современного искусства меньше, чем пальцев на одной руке, правда, обнадеживает инициатива Минкульта по созданию первого общенационального музея такого рода на базе Государственного центра современного искусства.

Что же касается той роли, которую играет в художественных процессах «Московская биеннале современного искусства», то надо признать, что небезуспешно решаются те три задачи, которые с самого начала, еще когда ее называли «Большим проектом», ставились инициаторами. Эти задачи следующие: легитимация, консолидация и реинтеграция. Имелось в виду, что биеннале будет способствовать признанию роли и значения современного искусства в стране. Что вокруг «Большого проекта» будут объединяться усилия всех, кто заинтересован в художественных инициативах. Более ста проектов параллельной программы третьей «Московской биеннале» этот результат уже продемонстрировали. И наконец: осуществленный «Большой проект» практически завершает столь длительный процесс возвращения современного российского искусства на международную художественную сцену.