Поезд больше не придет. «Господин Никто», режиссер Жако ван Дормель

Автор сценария, режиссер Жако ван Дормель

Оператор Кристоф Бокарн

Художник Сильви Оливе

Композитор Пьер ван Дормель

В ролях: Джаред Лето, Сара Полли, Дайана Крюгер,

Лин Дан Фам и другие

Somebody Production, Pan-Europeenne, Integral Film, Lago Film,

Christal Films Productions, Toto & Co Films

Франция

2009

На полустанке маленький мальчик по имени Немо (на латыни Nemo — это «никто») разрывается между двумя взрослыми. Он не знает, с кем ему остаться — с мамой, которая сейчас сядет в поезд, или c папой, от которого она уезжает. От выбора Немо зависит его судьба. Это сквозная сцена «Господина Никто». Весь фильм, который идет два с половиной часа, а создавался восемь лет, есть исследование этого мгновения. Всех его возможных последствий. Или — бесконечности, которая содержится в этой крупице времени.

История не просто раздваивается. В одном случае Немо остается с папой, в другом — уезжает на поезде с мамой. Каждая из этих линий расщепляется еще на две или три, а те — еще и еще, и все эти ответвления не похожи одно на другое, потому что состоят из собственных «сцен на полустанке». Объединяет их только Немо (Джаред Лето), проживающий — или воображающий (что одно и то же) — все варианты своей судьбы. А их бесконечное множество: пока выбор не совершен, возможно все.

Один Немо женится на девушке в желтом (Лин Дан Фам), но совсем ее не любит. Другой создает семью с девушкой в голубом (Сара Полли), но она любит другого. Третий безумно любит девушку в красном (Дайана Крюгер), и эта любовь взаимна. Но они любят друг друга на расстоянии и годами живут в ожидании встречи, то есть их счастливая любовь проходит — что важно — в пространстве воображаемого. В отличие от безответных чувств, которые невиртуальны, но приносят одни страдания.

Кто-то из этих Немо выдает себя за другого человека. Еще один пишет роман, чей герой — тоже Немо — живет не менее интересно, чем его тезки. Есть еще Немо-телеведущий, он читает лекции о сущности времени, способного, как скатерть-самобранка, расстилаться и свертываться обратно. Какой-то Немо живет в конце XXI века и является последним смертным на Земле, открывшей средство Макропулоса и наладившей туризм на Марс.

Возможно, все эти истории разворачиваются в голове маленького мальчика, застывшего на полустанке в преддверии выбора, который он не хочет делать, потому что тогда миллионы открывшихся перед ним дорог сведутся к одному-единственному пути. Возможно, все это — книга, которую создает писатель Немо. Может быть, все это находится в памяти старика Немо, вспоминающего то ли реальные события, то ли свои мечты.

Все эти миры, истории, судьбы рассыпаются, как бисер, складываются вновь в паззлы, сменяют один другой, как в калейдоскопе.

«Господин Никто» — opus magnum бельгийца Жако ван Дормеля, снявшего за тридцать лет работы в кино три больших фильма. Но для человека, так преданного воображению и отказывающегося разделять реальность и фантазии, это не является проблемой: все остальные фильмы он наверняка просто вообразил.

Мальчик из его дебютной ленты «Тото, герой» убежден, что в роддоме его перепутали с другим младенцем и обрекли на жизнь с чужими людьми, а его истинные родители живут напротив и воспитывают счастливого ребенка, не подозревая, что он им не родной. Тото растет с ощущением, что этот соседский мальчишка украл его жизнь, и тратит годы на преследование своего двойника-антипода, пытаясь забрать украденное обратно. Две судьбы развиваются параллельно и сталкиваются в финале, когда престарелый Тото обнаруживает, что чужая судьба не лучше и не хуже его собственной, и понимает, что жить надо своей жизнью, какой бы она ни была. Ван Дормель не разъясняет, является ли эта история с подменой чистой фантазией ребенка, разрушившей его жизнь, или в ней есть доля правды. Впрочем, где тут истина, а где вымысел — не важно: это фильм о спасительных и травматических иллюзиях, без которых существование человека невозможно в принципе, каким бы прожженным реалистом и скептиком он ни был.

Мальчик-даун из «Восьмого дня», второй ленты режиссера, придумывает собственную историю сотворения мира. «В начале ничего не было, только музыка. В первый день Бог сотворил солнце, потом — воду и ветер, на третий день — траву. Затем — коров, на пятый день — самолеты, на шестой — людей. На седьмой — облака, чтобы глядеть на них и отдыхать. А потом он подумал: „Чего тут не хватает?“ — и на восьмой день сотворил меня — Жоржа».

Каждый герой ван Дормеля — будь то маленький мальчик, подросток-даун, нерожденный ребенок (короткометражка «На земле как на небе»), взрослый или старик — это демиург, для которого даже реальный, эмпирический мир есть плод собственного творения. А главная проблема демиурга — как сотворить правильный мир и сделать верный выбор, имея бесконечное число возможностей, — есть философский конфликт всех фильмов ван Дормеля.

Существует ли вообще этот единственно верный выбор, или все решения ведут к одному и тому же результату, как и все причины — к одному и тому же следствию? В «Тото» этот результат довольно печален — «принц» и «нищий», которых случайно поменяли местами, кончили жизнь одинаково плохо. Итог: человек не может вообразить жизнь более счастливую или менее трагическую, чем его собственная. Герой «Восьмого дня» — даун, но он тоже сотворен по образу и подобию Божьему, а это значит, что идеал и несовершенство — понятия фантомные, абсурдные, как и вопрос «Кто лучше — мама или папа?», который наверняка прокручивается в голове у маленького Немо, застывшего на полустанке.

Разумеется, проблемы демиурга суть проблемы художника и искусства в целом. «Создавая миры» — таков был девиз последней Венецианской биеннале, в рамках которой показали «Господина Никто». Девиз универсальный, но немного абстрактный — и не особенно перекликавшийся с тем, что происходило на Лидо. За исключением картины ван Дормеля, откликнувшейся на него буквально.

Это едва ли не единственный фильм последнего времени, который актуализирует проблему демиургического начала в кино, а вместе с ней — проблему автора. Ван Дормель возрождает их, но жертвует ради этого «произведением». Фильм монтировали год — долго, сложно, постоянно меняя структуру: очевидно, что окончательный вариант — лишь один из возможных.

В этом смысле «Господин Никто» подобен ситуации, в которой оказался его герой. Это фильм-трансформер с подвижными частями, который предполагает массу вариантов альтернативной — или воображаемой — сборки, и все они одновременно заложены в окончательной версии.

Демиургический пафос, не скорректированный иронией или философским скепсисом, практически ушел из современного арткино, став прерогативой Голливуда. А ван Дормель возвращает его на территорию авторского искусства, которое вроде бы уже исчерпало ресурсы «классического» воображения и стало искать виртуальное в границах «невыдуманной», «документальной» реальности.

Джаред Лето подсчитал, что сыграл по меньшей мере двенадцать версий одного и того же человека. Но каждый волен увидеть в фильме собственное количество сюжетных линий — все зависит от вашего воображения. Правда, сосчитать всех Немо не получится. Как писал Борхес в эссе «От Некто к Никто», ничто всегда больше, чем «кто» или «что», потому что, не являясь чем-то одним, оно включает в себя все сущее. То же самое относится и к господину Никто — фильму и персонажу одновременно.

После картины ван Дормеля можно даже ввести единицу измерения силы воображения — и назвать ее в честь главного героя. 12 немо, 25 немо, 120 немо и т.д. Как далеко и как широко вы способны вообразить свою жизнь, да и жизнь вообще? Таков главный вопрос, который задает режиссер.

Вопрос крайне актуальный и провокационный в нынешнюю эпоху радикального реализма, когда и человек, и жизнь, и кино существуют в режиме «здесь и сейчас», живут одним днем, отказавшись от прошлого и не веря в будущее, не говоря уж о более высоких материях. В этом смысле «Господин Ни-кто» есть попытка поговорить о вечности в эпоху кризиса вечности, когда само это слово обесценивается и становится неуместным.

Реальному, конечному, смертному времени, которое захватило современное арткино и сознание современного человека, «Господин Никто» противопоставляет время воображаемое — бесконечное и бессмертное. Конечно, это постмодернистский проект, который каждую секунду вызывает ощущение «дежа вю». Но снят он с учетом нынешнего кризиса, вернее, истончения постмодернизма. В этом смысле «пламенеющий» стиль фильма — все его чувственные завитки и хрупкие витражи, преломляющие время-пространство, — есть точное отражение сегодняшних сомнений по поводу того, умер ли постмодерн или еще нет.

Впрочем, от «классического» постмодернистского фильма «Господин Никто» отличается и еще одной деталью. Беспощадной иронии, которая как раз и девальвировала слово «вечность», ван Дормель противопоставляет вдохновенное простодушие — беспафосное «я знаю, что я ничего не знаю».

Железнодорожный узел, перрон, вокзал — один из главных рефренов в его фильмах. На полустанке решается судьба господина Никто. Герой Даниеля Отёя из «Восьмого дня» не успевает встретить на вокзале своих маленьких детей. Они садятся на обратный поезд за несколько секунд до появления на пустой платформе их отца — именно после этого опоздания его жизнь переворачивается с ног на голову. Несчастный герой «Тото» сквозь проносящийся перед его глазами поезд видит, как на другой стороне от путей его сестра и возлюбленная целует другого мальчика, того самого, который уже украл у него жизнь, а теперь забирает и любовь. Поезд — слишком затертый для кинематографа символ, но ван Дормель использует его так, будто делает это впервые. Будто до него в кино не было поездов и вокзалов, встреч и расставаний на перроне.

Этот фильм мог бы называться «Меня там нет», «Беги, Немо, беги», «Осторожно, двери закрываются», «Случай» или как-нибудь еще. Отчасти «Господин Никто» — это частная ревизия мирового кинематографа рубежа веков, впрочем, слишком субъективная, чтобы претендовать на какой-либо пафос. 90-е были последним всплеском иллюзионистского кинематографа, после чего он погрузился на дно реальности, неутопической и как бы враждебной воображению. «Господин Никто» — первый реквием по этим иллюзиям. В некотором смысле — по самому кинематографу XX века, еще жившего надеждами, что время не утрачивается и его всегда можно найти, повернув вспять.

Теперь время — по крайней мере, в актуальном кино — опять стало линейным, неисправимым, очень жестким: поезд больше не придет, второго шанса не будет, опоздавший никогда не нагонит упущенное. И человеку, чтобы сохранить себя, ничего не остается, кроме как стоять на месте, не шелохнувшись, — потому что какой бы шаг он ни сделал, это приведет в катастрофе. «Господин Никто» — еще и об этом.