«Флаэртиана». Городское / деревенское. О фестивале документального кино

Фестиваль «Флаэртиана» в Перми оказался моим самым сильным кинемато-графическим впечатлением прошлого года. Возможно, оттого, что я утолила свою потребность в познании, чего уже давно не жду от игрового кино. Как не жду от него эмоциональных и эстетических потрясений. Бывает, они случаются, как случилась «Белая лента» Михаэля Ханеке. Подобные шедевры — штучное производство, ошибка системы, но не ее закономерность. Ситуация nonfiction — радикально иная: это кино бескорыстно, не коммерциализируется — за исключением отдельных амбициозных проектов, заостренных на сенсацию. Обратная сторона онтологической добродетели доккино — проблема проката, особенно обострившаяся в России в постперестроечные годы.

В стране нет ни одного специализированного кинотеатра неигрового кино. А фестивали неигровых фильмов, тем не менее, множатся. Честь героям, которые берутся за дело хлопотное, неденежное, но благодарное. Ведь фестивальный прокат — единственная возможность для продвинутой публики посмотреть документальные картины, отечественные и зарубежные.

Пермские зрители, благодаря «Флаэртиане» — она прошла уже в девятый раз, — народ искушенный и насмотренный. Попечением фестивальной команды тут в местных университетах преподают кино! Не исключено, что наработанная привычка смотреть и знать его влияет на климат «Флаэртианы», формирует атмосферу большого и в то же время обжитого фестиваля, где все лежит на привычных местах.

Главным событием последнего смотра пресса объявила официальный конкурс. Вовсе не дежурный комплимент. По нынешним не щедрым на классное кино временам не редкость, когда именно конкурс становится самым слабым местом в структуре фестиваля. Раритеты прошлых лет собрать легче, чем способные соревноваться современные фильмы. Отборочная комиссия (в ее составе наши постоянные авторы — Виктория Белопольская, Марина Дроздова и примкнувший к ним продюсер и режиссер Борис Караджев, между прочим, уроженец Перми) собрала штучную коллекцию из двадцати одного фильма, представляющую шестнадцать стран. Особенность отбора этого года — приоритет полного метра, что лично меня порадовало. «Флаэртиана» настроена на поэтику Роберта Флаэрти, чьи герои проживают на экране определенный отрезок своей жизни. Таков формат пермского фестиваля, его рабочая формула. Основная методология при такой задаче — кинонаблюдение, но не подглядывание, привычная (но не скрытая) камера. Бывает, этот процесс растягивается на годы, что сродни литературному труду, — зато получаются глубокие, выношенные вещи.

Формат — вроде бы чисто технический термин. И все же, когда вы — согласно формату — собираете фильмы, чьи герои проживают на экране часть своей жизни, вы воленс-ноленс оказываетесь далеко от мегаполисов, от современной цивилизации — в глубинке, а то и в деревне. По той простой причине, что деревенские люди — на виду, они открыты миру, их быт более интересен для наблюдения, чем стандартизированный комфорт застегнутого на все пуговицы офисного планктона. Хотя как раз о нем, об офисном планктоне и его конкретном представителе в Перми, был хороший фильм англичанина Шона Макалистера «Япония. История любви и ненависти». Герой Наоки, еще недавно преуспевающий топ-менеджер богатой компании, из-за кризиса лишился всех знаковых примет благосостояния — вплоть до машины. Наоки полдня трудится на почте, но содержит его гражданская жена. Она вкалывает полный день в офисе, а по вечерам подрабатывает кем-то вроде современной гейши: составляет компанию одиноким посетителям бара, выпивает с ними и выслушивает их пьяные исповеди. Домой, в квартирку-пенал, где помещается лишь кровать, — она возвращается иногда и на бровях, за что сожитель учиняет ей дежурный скандал. Так, со скандалами и побоями, ненавидя и любя, выживают в одной из самых богатых стран мира. От сумы не зарекайся, сказано было на Руси и аккурат пришлось ко двору в нашей глобальной деревне.

Без малого половина конкурсных фильмов «Флаэртианы» снята в деревнях мира — таков непреднамеренный результат придирчивого отбора. То, что в эпоху глобализации деревня жива и продолжает жить по своему закону, меня радует. Пусть косвенная, пусть опосредованная, но связь с природой, с корнями еще пульсирует и остается для нас неосознанной ценностью. Таково впечатление от того сверхфильма, в который складывается деревенский блок конкурса. Но каждое произведение — отдельная песня, и смысл ее не исчерпывается локальной проблематикой.

«Наследники» Эухенио Польговски — это замкнутый мир бедной мексиканской деревни, живущей чем бог пошлет. Привычка к непосильному труду, которым от зари до зари заняты дети от мала до велика, воспроизводится из поколения в поколение, и нет тому конца. В финале камера заметит муравьиную кучу. Этот кадр не возбраняется воспринять как метафору, а можно увидеть в нем просто экзотическую местную фауну: муравьи здесь особенные — красные и жирные.

Оригинальный сюжет, снятый в иракской деревне, представил режиссер Хусейн Джехани. Политический эмигрант, переехавший на ПМЖ в Австралию, героем своего фильма «Деревенская жизнь» выбрал выпускника колледжа изобразительных искусств, получившего задание сделать документальный фоторепортаж в деревне. Выпускник снимает, тут же пишет картинки и устраивает вернисаж прямо на деревенской улице. Получилась своего рода артхаусная рама, в которую вписаны репортажно снятые картинки сельской жизни.

Российский «Занавес» Владимира Головнева («Серебряный Нанук» за лучший коротометражный фильм) тематически сопрягается с иракским, но только тематически. Это картина о маленькой театральной труппе из райцентра Ирбит. Без комментариев ясно, что у этих энтузиастов, почти безумцев, нет ни реквизита, ни постановочной техники, ни костюмерной. Зато есть жаркие споры о высоком искусстве, мечты о больших спектаклях и больших ролях. А реальность такова: бездорожье, по которому труппа добирается в глубинку, где на радость неизбалованным зрелищами детям показывает «Айболита». Волнующееся море изображает протянутый через сцену кусок голубой ткани, вибрирующей в опытных руках скрытых за кулисами актеров. Малыши в зрительном зале затаили дыхание. Вот он, момент чистого восторга!

Сюжеты конкурсных лент разнообразны, как сама жизнь. Молодой румынский документалист Андрей Доскалеску снял своих «старосветских помещиков» — сентиментальный опус «Константин и Елена». Старики, уже отметившие бриллиантовую свадьбу, — бабушка и дедушка режиссера. Знание обстоятельств их жизни изнутри дало ему возможность объемно показать отношения в семье и даже утаить нечто важное, угадываемое post factum. Константин — воцерковленный человек, он и в церковном хоре поет, и на всех православных праздниках в первых рядах. А Елена — та все дома сидит, в церковь ни ногой, и на похороны не ходит. Спроста ли это? Старики — бесхитростные люди, но и у них не все на виду.

Один из фаворитов «Флаэртианы» («Серебряный Нанук» за лучший полнометражный фильм) — «Избранный» Нати Бараца. Израильский режиссер приехал в Тибет десять лет назад с намерением снять историю про то, как ортодоксальные евреи ищут свою Шамбалу, и случайно набрел на другой сюжет, захвативший его так сильно, что он поменял свои планы. Фильм «Избранный» завоевал большую популярность. Еще бы! Это документальный парафраз «Маленького Будды» Бертолуччи — история о том, как любимый ученик покойного ламы получает от него завет: найти его реинкарнацию — человека, в котором живет дух отошедшего в мир иной.

Фильм, надо сказать, открыточно красив — в нем есть коммерческий привкус. Зато ребенок, который оказался Избранным, — просто чудо. Совсем не ангел — озорной толстячок, неохотно расстается с мамой, у которой, кстати, полон дом детей, но молниеносно входит в роль Избранного, будто и в самом деле она написана для него.

Бесспорной показалась мне снятая в жанре сбывшейся утопии лента кубанского документалиста Валерия Тимощенко «Русский заповедник». Работая над ним семь лет, режиссер, видимо, проникся идеями и образом жизни священника Салтыкова и его паствы. Живут они в природном заповеднике, лепота несказанная. Держат свое хозяйство. Святой отец, видать, мужик крепкий — он всякую крестьянскую работу справляет играючи, в охотку. И учит неразумных: телега — вещь на века, сломалась — починили на ходу, а уж если аэробус забарахлит, — все, тушите свечи. Словом, тут просто рай. Вот этого — рая на земле — я боюсь, как черт ладана. Проходили мы вброд «земной рай» на своем кровавом историческом пути. Да только уроки плохо выучили.

Противофаза «Русскому заповеднику» — «Пицца в Освенциме» Моше Цимермана. Глубокая картина очень проста по форме: это road-movie. Жовиальный старик Дэни Ханох приглашает своих взрослых детей совершить путешествие по местам собственного крестного пути — от вильнюсского гетто до Освенцима и Маутхаузена. Он мечтает, назло своему жуткому прошлому, съесть пиццу в бараке Биркенау, где ждал смерти.

Отцовское воплощение мечты приводит к тому, что дочь впадает в депрессию и умоляет отца не ездить в Маутхаузен. Старик же очень возбужден, он входит в конфликт с директрисой музея в Освенциме, доводит ее до слез... Эйфория героя, конечно, невротическая. Писал же Варлам Шаламов: опыт ада, опыт концлагерей для человека непреодолим. Ибо такой опыт не предусмотрен Создателем. Не один Шаламов это понял и об этом писал. Драма выживших жертв Холокоста и сталинщины — как вечное проклятье. Даже самые близкие люди, не обладающие опытом абсолютного зла, не могут понять его и разделить. Как это ни жестоко, но, видимо, мудрость в том, чтобы не пытаться обрести понимание, не насиловать своей памятью детей и внуков, уметь нести свое бремя в одиночку. Одна из величайших иллюзий — найти понимание. Человечество влечется и влечется к этой благодати, и, может быть, именно это и делает нас людьми, хотя иллюзия чаще всего остается несбыточной.

Лидер «Флаэртианы» китайская докудрама «Петь, чтобы выжить» выстроена по законам игрового кино. Многофигурная композиция, техника съемки, работа с персонажами, отрытый социальный пафос, эпическое дыхание всей вещи, пейзажи, увиденные глазами живописца, — нонфикшн и фикшн сливаются в авторском переживании истории героев и Большой истории. Режиссер Юй Гуань, как оказалось, художник по образованию, родом из этих лесных мест. Десятилетиями леса вырубались, и местные жители имели работу. Но когда лесоразработки перестали быть эффективным бизнесом, власти придумали построить водохранилище: деревни уничтожили, а крестьян пустили по миру. Герой фильма, уволенный из большой компании, поселился с женой в развалюхе как раз под самую зиму. Дочку отправили в город к бабушке. Глава семьи охотится, чтобы прокормить семью. Человек он темпераментный, время от времени произносит такие крамольные монологи, что вздрагиваешь: Китай — подцензурная страна. Герой костерит компартию. Срочную службу в армии вспоминает как лучшие годы жизни — он верил тогда, что вносит вклад в строительство новой демократической страны. Сейчас он разочарован: как же могут власти обрекать людей на голод и бездомность?

Финальные кадры: наспех сколоченный барак, нары, полуодетые мужчины на нарах едят, пьют, курят и смотрят порно по телику, укрепленному под крышей.

Юй Гуань был по-детски счастлив на церемонии награждения, норовил всех обнять и пел русскую песню, которой научил его отец. Закавыка была в том, что мелодию никто не узнавал, слова — тем более. Никому в голову не при-шло, что гость говорит только по-китайски, и потому переводчика не пригласили. Спасла положение член большого жюри режиссер Ульрике Кох — она владеет китайским. Благодаря ей выяснилось, что абсолютный чемпион «Флаэртианы» («Золотой Нанук» и приз ФИПРЕССИ) на радостях силился спеть «Катюшу».

Программа пермского фестиваля была так устроена, что конкурсанты ни тематически, ни эстетически не повторяли один другого. Режиссер Алексей Федорченко, член большого жюри, постановщик фикшн и нонфикшн, остроумно заметил: плохой документальный фильм интереснее плохого игрового, потому что он — по определению — отражает живую жизнь.