Сериал «Доктор Хаус». Космическая одиссея доктора

Обращаясь к «Доктору Хаусу», следует сразу же сделать несколько простых оговорок. Если первые два-три сезона сериал по преимуществу сохранял качества гипертекста (матрица каждой отдельной серии повторялась, и каждая серия представляла собой отдельное высказывание, способное существовать и в контексте остальных серий, и самостоятельно), то постепенно авторы стали позволять себе более смелые решения. И линейность повествования сместила акценты на взаимоотношения персонажей: они стали занимать зрителей больше, нежели та или иная хворь пациента.

В основе этого сериала лежит провокация.

Безусловно, доктор Хаус своего рода пародия на врачевателей, ведомых по жизни синдромом «соревнования с Создателем». Агностицизм Хауса заявлен вполне решительно — но ритмично, через каждые пять серий на шестую, возникает история, в которой Хаусу опять предлагается поразмышлять над божественной закономерностью происходящего и не происходящего. Однако истовость, с которой Хаус верит в себя, в свою профессиональную интуицию, до поры, до времени вполне заменяет Хаусу полноценную веру. Именно на концепции веры в себя как в бога, как ни странно, строится безотказная работа его мыслительного аппарата. Результат этой работы — фокус, которого в финале каждой серии ждут зрители. Когда интуиция доктора Хауса — его самодеятельное провидение — дает сбой, мир, естественно, начинает рушиться. Тех, кто смотрел на сериал несколько свысока, полностью подмяли под себя серии пятого сезона, в которых соединялись наркотический бред доктора и реальность. Эти виртуозно срежиссированные эпизоды с небывалым реализмом показывали тот разлом Вселенной и неостановимое взаимоперемещение Ада, Рая и Чистилища, которое сегодня возможно только в вышколенном религиозном воображении. В сущности, тут авторы манипулировали зрителями с мастерством, которому могли бы позавидовать профессиональные наперсточники.

Доктор Хаус — геометр в средневековом смысле этого слова. Он уважает схему, структуру. Именно поэтому он проявляет здоровое любопытство по отношению к тому, что происходит, когда на экране специального аппарата тонкая красная линия сменяет веселенькие геометрические горки: жизнь уступает смерти. Он уважает понятие структуры. Изнанка жизни, полюс категории «присутствие» — «отсутствие». Этот интерес суперпрофессионала сродни любопытству хорошего детектива хичкоковского толка, который верит в материальность «отсутствия» и строит на этом свое расследование. Заметим: доктор Хаус намеренно вводил себя в состояние клинической смерти. И — здесь таится базовая уловка драматургии — он отдает себе отчет в том, что на основе своего кратковременного опыта можно строить лишь теорию. Которая всегда будет оставаться зыбкой.

Вот показательный диалог Хауса и его друга, доктора Уилсона. Тему задает Хаус — он говорит своему пациенту, измученному болями: «Не будьте идиотом — все равно никакого «после» нет, есть только «сейчас». Уилсон: «Зачем ты заставляешь умирающего человека пренебрегать надеждой?» Хаус: «Его вера глупа. И он не должен принимать решение, базируясь на очевидной лжи...» Уилсон: «Ты не знаешь, что „там“ ничего нет. Ты там не был». Хаус: «О Господи, как я устал от этого аргумента! Мне не надо ехать в Детройт, чтобы знать, какая это вонючка». Уилсон (примирительно): «Да уж, Детройт — это точно жизнь после жизни». В сущности, по этому принципу строятся все богоборческие диалоги Хауса с другими персонажами: всегда оказывается, что он видит Вселенную в ином масштабе, чем они. С высоты чьего-то полета. А чьего — он не говорит. Но мы-то знаем. Что он часть той силы, что «вечно хочет зла и совершает благо...» Хотя в случае с доктором Хаусом бессмысленно приводить всю цитату от начала до конца — он бы споткнулся посередине. Но нельзя удержаться от того, чтобы к случаю процитировать мандельштамовский «Разговор о Данте», тем более что к паре тех стародавних путешественников мы все равно придем в наших размышлениях: «Песнь... прекрасно вводит нас в анатомию дантовского глаза, столь естественно приспособленного для вскрытия самой структуры будущего времени». При некотором полете мысли эта цитата многое нам объясняет. Глаз Хауса приспособлен к странному фасеточному зрению.

Собственно, главная драматургическая уловка заключается в том, что доктор Хаус остается живым. Живым — и только. Однако в какой-то момент сценаристы поняли, что если они играют в серьезную игру, то с этим («живой») нужно что-то делать. И увеличили дозы викадина, который доктор Хаус принимает, чтобы унять боль в ноге (там — свой сложный диагноз, на языке медицины — чистая акмеистическая поэзия). Формально — перебарщивает с обезболивающим препаратом, а на самом деле — сидит «на колесе». Наркотик (в какой-то момент это выясняется) по большому счету дает ему возможность видеть непредсказуемое величие мира в малом — в дурацком теле пациента-идиота-вруна.

Чем может закончиться сериал «Доктор Хаус»? Только смертью самого доктора. Что отчасти противоречит основному посылу этого произведения. Поскольку очевидно, что доктор Хаус вечен: герой ловко (это не обвинение, напротив, комплимент) списан с текстов, которым и тысячелетия покажутся мгновениями.

У нашего доктора множество прототипов. Тут и Шерлок Холмс, гениальный наркоман, вне пола и вне секса, разгадывающий загадки. Интеллект в чистом виде — но с трубкой и скрипкой. Безусловно, бликует тень Мефистофеля. Хромой, зависимый, циничный. Да и Сатана — бунтарь, скептик, воплощение зла, которое «творит добро». И тут мы вторгаемся в сферу довольно зыбкую. Мнения относительно Сатаны двуполярны: с одной точки зрения, он равен Богу, с другой — порождение Бога же, своего рода «свободный интеграл», который беспокоит реальность, чтобы та не зачахла в бесконечности времени.

Чем занимается наш доктор? На первый взгляд вещами довольно тривиальными — ставит диагнозы. Он взялся ниоткуда, почему-то к его мнению прислушиваются, возможно, потому, что он, как правило, не ошибается. В сущности, начало сериала довольно вялое, без вспышек и страстей. Герой появляется как данность, отчасти отвечая требованию священных книг. Тут авторы поленились, несмотря на обилие флэшбэков и бреда героя.

Зрители сериала как бы присутствуют при создании мира: и вот стал свет, и вот... Наш герой, безусловно, посланец тьмы. Он, в полном соответствии с догмами, ненавидит человечество. Презирает его, обвиняя во лжи (оправданно, кстати), клевещет на Бога. Он соревнуется с ним в пределах одной вселенной — вселенной человеческого тела, и в этом смысле сериал «Доктор Хаус» — сериал вполне фантастический.

Разница в том, что «Доктор Хаус» интригует, а не успокаивает зрителя. Он ставит вопрос — что есть истина? И вопрос этот космический, интересующий всех без исключения, поскольку получается, что космос — это мы. Другое дело, что мы (зрители), в отличие от Пилата, вовсе не должны отвечать на этот вопрос, а закономерно ждем — что и наивно, и бессмысленно — ответа на него от создателей сериала. В то время как с каждой серией убеждаемся — они не умнее нас. Провокация в таких формах на телевидении не только уместна, но и желательна. Она, в принципе, заставляет людей задуматься, что вообще-то уже не плохо. Но ответа не будет, с этим надо смириться — и не такие умы над этим вопросом бились, а, однако, оставили его открытым. Это только телеканал «Настоящий мистический» знает ответы на все вопросы.

Надо отметить, что сериал довольно динамично развивался. Если стартовал он как минималистский — несколько интерьеров; ограниченное число действующих лиц, поначалу тяготевших к системе масок; стандартный формат, — то постепенно почти все эти рамки сами собой ломались. Пожалуй, неизменным остался только «дресс-код».

Он тщательно продуман и обозначает социальную и экзистенциальную позиции персонажей. Доктор Кадди, главврач, в обтягивающих юбках и приталенных пиджаках похожа на выросшую Барби, что демонстрирует следующее: она сама превращает себя в игрушку, потому что все время надо общаться с вышестоящей администрацией. А администрация любит играть в бирюльки — и именно в образе куклы у Кадди больше шансов увеличить финансирование клиники. Доктор Чейз, австралиец из семьи со старыми деньгами, скромно прикрывает белым халатиком рубашки и пиджаки, стоимость которых на самом деле превышает его зарплату, — он работает за идею. Доктор Кэмерон, отбатрачивающая в этой команде роль ангела — ставит сочувствие выше профессионализма, — носит недорогие брючки и кофточки, но обувь всегда на каблуках: видимо, полагает, что так она будет хоть немного ближе к Богу. Доктор Форман, афроамериканец, старается выглядеть достойно — как истинный наследник идей Мартина Лютера Кинга. И доктор Хаус — он не расстается с майкой рокера, джинсами и кроссовками. А также с другими своими игрушками — плюшевым мячиком, который является его главным помощником в раздумьях, детской настольной игрой в хирурга и телесериалами, которые он всеми правдами и неправдами смотрит по кабельному телевидению. Поскольку они транслируют базовую информацию о структуре мироздания. Своего рода нескончаемый алфавит.

Структура отношений коллег Хауса по больнице, безусловно, тщательно выверена и изначально строится по принципу клоунских скетчей. То есть ясно, у кого из пиджака брызнет вода, а кто растянется на мокром полу. В этом контексте особенно любопытна пара доктор Хаус — доктор Уилсон. Они однокурсники. Они — друзья-холостяки, хотя Уилсон и пытается ввести в свою повседневность представительниц противоположного пола (правда, лишь для того, чтобы убедиться в обреченности этой затеи). Но если Хаус всегда находится в состоянии борьбы с той или иной загадкой и чаще всего фокус с выздоровлением пациента ему удается, то Уилсон, онколог, заранее отправлен на позицию «тщеты всего сущего»: туда, где врач априори бессилен, где его усилия идут параллельно с течением болезни, не пересекаясь с ней. Ко многим знаменитым парам, с которыми поклонники сериала сравнивают Хауса и Уилсона, можно добавить еще одну — Данте и Виргилий. Причем смиренным бывалым путешественником (Виргилием) оказывается онколог Уилсон, а мятежным неофитом (Данте) — диагност Хаус.

Что касается жизни тел, им обоим мелодраматические метания даются не просто именно потому, что оба противятся самой идее «человеческих слабостей», которая для них — по-разному — равносильна практике сосуществования с «другим» на равных условиях. А эта практика губительна. «Других» надо рассматривать через микроскоп, а не допускать в свою обитель. Однажды Уилсон говорит Хаусу: «Вот почему вера и религиозность тебя раздражают — потому что если Вселенная управляется некими абстрактными правилами, то их можно выявить, изучить и, пользуясь ими, защищать себя. Но если существует высший промысел, он в любой момент может стереть тебя в порошок...» То, что Хаус позволяет уложить себя в психиатрическую больницу (что случилось на стыке сезонов), отсылает нас, людей кинематографически ангажированных, например, к великому кинополотну «Небо над Берлином». И если в фильме Вендерса на Земле решал остаться ангел, бывший на стороне

Создателя, то здесь — скорее всего, его противник.

Приходится признать, что борьба Хауса за собственное «вочеловечивание» и собственную человечность не самые сильные эпизоды сериала. Ибо эта интенция драматургии тоже находится в вынужденной сфере уловок. И победить ее сценаристам не удается. Впрочем, если бы у доктора выросли красные рожки или сквозь растоптанные кроссовки продрались копытца, это несколько снизило бы пафос повествования. Часть аудитории простилась бы с Хаусом, зато подтянулись бы люди от «Настоящего мистического» канала.

...К шестому сезону сериал начал заметно сдавать: стали появляться некоторые повторы, возникать герои предыдущих серий, поступательное развитие сюжета и нагнетание страстей понемногу ослабели. Создается впечатление, что в пятом сезоне авторы достигли апогея собственной брутальности и решили все-таки постепенно отступать, сохраняя, однако, боевые порядки. После клинической смерти Хауса, наркотического бреда, сумасшедшего дома и трезвости (еще неизвестно, что из всего этого страшнее) авторы как бы дают зрителям перевести дух — по тому же алгоритму, по которому почти каждая серия завершается релаксирующим эпизодом под романтическую музыку.

Тем, кто смотрел последний фильм Вуди Аллена «Будь что будет» с русским переводом, покажется, что великий комедиограф в одном из скетчей подмигивает Хаусу. Герой, пожилой неврастеник и мизантроп в предклинической стадии, в сердцах жалуется своей юной, не обремененной интеллектом подружке: «Я видел хаос!» — имея в виду распадающуюся у него на глазах Вселенную. Миролюбиво включая телевизор, она ласково отвечает: «Ничего, мы посмотрим что-нибудь другое...»