Меланхолический бурлеск. «Иллюзионист», режиссер Сильвен Шоме

«Иллюзионист» (The Illusionist)

Авторы сценария Сильвен Шоме, Жак Тати

Режиссер Сильвен Шоме

Художник Бьярне Хансен

Аниматоры Жюльен Биза, Лоран Кирхер, Хан Жин Куант Льян-Чо, Грег Мэевейринг, Пьер Перифель, Ксавье Рамонед

Django Films, CineB, Pathe Pictures International

Великобритания — Франция

2010

Новый фильм Сильвена Шоме ждали с нетерпением. Его короткометражная черная комедия «Старая дама и голуби», номинировавшаяся на «Оскар» и «Сезар», — изысканно выписанная игра-перевертыш. В ней голодный полицейский переодевается голубем, кормится из рук почтенной и милосердной Дамы, даже не предполагая, зачем она откармливает голубей... Потом был невероятный для европейского мульткино головокружительный успех фильма «Трио из Бельвиля». Шоме заявил собственный, внятной лепки, стиль: рукотворное изображение растушевывает конкретику американской гэговой анимации; ретроностальгия снижена гримасой иронии; классический нуар подернут слезой откровенной сентиментальности; меланхолия маскирует острые углы пародии; шарж не уплощается до карикатуры. Вместо диалогов — партитура звуков, перкуссий, восклицаний, музыкальных фраз. Все вместе выглядит восхитительно изобретательным джем-сейшном, разыгранным отвязанными от устоев жанрового «анимакино» европейскими художниками. Бабуля, воспитывающая чемпиона «Тур де Франс», мафиозные гангстеры, страдающая ожирением статуя Свободы с бигмаком в руке. Упоительные старушенции, пришелицы из мюзик-холла 30-х, пожирательницы лягушатины, отбивая чечетку, напевают въедливый, неразборчивый шлягер.

Канн аплодировал фильму стоя. Казалось, Шоме нащупал собственную золотую жилу. И опять свернул с проторенной дороги. Судьбу нового фильма решила его давняя привязанность к кинематографу иконы французской комедии Жака Тати. Любовь эту можно обнаружить и в «Трио из Бельвиля», где герой — неумелый велосипедист (его прототип — угловатый почтальон Юло Тати), вокруг которого авторы и накручивают километры невероятных событий. А когда Шоме решил использовать в «Трио...» фрагмент из «Праздничного дня» Тати, он встретился с дочерью знаменитого режиссера и мима. Софи Татищефф показала Шоме непоставленный сценарий отца, написанный в 1956 году для игрового кино. Это Софи прозорливо предположила: если кто-то и имеет право интерпретировать этот сценарий на экране, то лишь «одушевители». Не играть же Тати другому актеру! Шоме сможет не только вдохнуть жизнь в написанную великим комиком личную историю — он одушевит, вернет экрану самого Тати.

Итак, анимация стала медиумом между кинематографом Тати и современным экраном.

Жак Тати (приятно думать, что среди предков знаменитого француза и режиссера русские аристократы) — один из последних могикан комического мирового кино. Годар лучше прочих разгадал конфликтное существо его стиля: при внешней суетливости, эксцентричности — ощущение замедленного действия: ностальгическая музыка, пронзительная лиричность.

В развитие традиций великой «комической» Тати создал маску на все времена. Его господин Юло — долговязый недотепа, застенчивый, старомодный, с дергающейся походкой, с прокуренной трубкой в зубах. По сути, гиперактивный интеллигент, страдающий жаждой помогать людям в «особо крупных размерах». Персонаж, знакомый по точным описаниям доктора Чехова. «Иллюзионист» продолжает историю и бурлескного «Праздничного дня», и «Каникул господина Юло». Просто на время нового фильма Юло превратился в фокусника. Но задача героя осталась неизменной — очеловечить («одушевить») урбанистические, унифицированные пространства Европы, вернуть «потерянный рай» дегуманизированному обществу — чем не работа для аниматоров?

Продолжая идеи Тати, который упорно сопротивляется ползучему единообразию, плотной сетью накрывающему полифонический мир, Шоме подчеркивает в своей картине разные лики прежней Европы. «...Теперь везде стоят одни и те же стулья, — сокрушался Тати. — Вы заходите в закусочную на Елисейских полях, и кажется, что сейчас объявят о прибытии рейса под номером таким-то». Шоме не просто придает индивидуальность каждому городу. Каждое новое место его истории обладает собственной колористической гаммой. Париж — мягкие сиренево-серовато-розовые тона, Лион — палитра темнеет, приближаясь к блеклому бордо, Лондон — преобладание серо-бежевых оттенков, Шотландия — коричневатая с проблесками зелени. Кульминация цветовой партитуры — волшебный Эдинбург, средневековый рыцарский город с переливающимся радугой волшебным вечерним светом. Теплая охра света керосиновой лампы — мы уже в шотландском рыбачьем поселке. Шоме и внутри кадра монтирует цвет. Стены могут быть черно белыми, цвет концентрируется в центре экрана, притягивая внимание к персонажам. Весь фильм — движение. Плывет корабль, несется поезд, по волнам прыгает катер.

1959 год. Занавес никак не открывается. Сломался механизм. Перед занавесом в луче света герой. Длинные руки торчат из рукавов. Из-под коротких брюк выглядывают носки кричащих цветов. Этот несуразный господин и есть господин Иллюзионист, продолжение маски Юло: благороднейший добряк, скромный эксцентрик, неприспособленный к жизни. К тому же обладатель вымирающей профессии. Кому сегодня нужны старомодные фокусники, развлекающие со средневековой эпохи ярмарочную толпу! Пришло время рок-н-олла! Юло-Тати терпеливо ждет своего выхода, пока на сцене царит рок-группа Britoons. Солист поет: лежа, прыгая, сидя, ползая по сцене. Толпа визжит от восторга и обожания. Когда настанет черед Иллюзиониста — в зале останется лишь старушка с внуком (привет от «Трио из Бельвиля»)...

Лишенный ангажемента Иллюзионист продолжает добросовестно удивлять достопочтенную публику в заброшенных театриках, на домашних вечеринках, в барах, кафе. Его фирменный номер — с жирным кроликом, которого он вытаскивает за уши из цилиндра. За кулисами кролик убегает, приходится ловить его сачком. Главное, чтобы кролика не сварили вечно голодные артисты! Шоме непривычно нежен, трогателен до наивности, старается не расплескать атмосферу немого кино. В самом начале он дает старинный титр Pathe, расцвечивает экран вывесками Olimpia, Lido, Bobeno chanson, усиливая сценические и кинематографические токи этой истории.

Однажды, во время скромных гастролей по Шотландии, в пабе на западном шотландском острове Юло встречает Элис. Наивную деревенскую девушку, по-детски верящую в чудеса. Чудеса действительно приходят. Электричество, например. Первым номером вечерней программы в деревенском клубе — лампочка. Она зажигается. О! Публика аплодирует. Сначала электричество, потом музыка, танцы и фокусы. Юло старается не отставать от прогресса: достает горящую лампочку изо рта. Браво! Но к чему фокусник... если есть выключатель. И зачем музыканты — вот уже тащат музыкальный автомат. Шоме усиливает мысль Тати о невозвратных потерях, которые несет человечеству прогресс. Много написано о «ретроградстве» режиссера, противящегося натиску машинерии, выверенной геометрии индустриального общества. «Я не против комфорта и прогресса, — возражал Тати. — Я против бездушия в человеческих отношениях. Мы не должны превращаться в рабов вещей...»

Есть еще одна особенность, более всего притянувшая аниматора Шоме. Тати интересует все и ничего: «Травинка, воздушный змей, дети, маленький старичок, что угодно, всё, что одновременно реально, странно и очаровательно». Осознанно или нет, но эта формула стала ключевой в работе над фильмом. Воздух подлинной анимации — в подробностях.

...Рулевой катера в развевающейся до неприличия юбке-шотландке.

...Во дворе паба перину набивают перьями. Порыв ветра раздувает перья вьюгой. «Ого, — смотрит Элис в окно, — метель летом». Внизу уже перья подбирают — снова зеленое лето.

...Башмаки у Элис раздолбанные, а в витрине — красные сказочные башмачки. Юло купит их, подсунет под кровать девушке. Чудо? Она примеряет их, поджимая палец в чулке с дыркой.

Шоме насыщает пространство фильма выразительными персонажами: одинокий Чревовещатель со своей куклой Щелкунчиком. Изломанная певица, принимающая формы стойки микрофона, скачущие по ступенькам отеля клерки, крошечный портье, умещающийся под прилавком. Аниматоры придумывают для них судьбы, которые пунктиром прошивают фильм. Так, голодающего Чревовещателя из петли вытащит... тарелка с супом, а его Щелкунчик останется пылиться в витрине антикварной лавки с ценником «3 евро».

Это история об одиночестве Артиста. Юло — бродяга без определенного места жительства. Якорь в уютной гавани с супом и милой Элис — лишь его временное пристанище.

Это история о безвозвратно истекающих временах, о натиске интертейн мента.

Душевное ретро поздних 50-х наполняет легкие фильма. Архитектура. Мода. Авто. Телевизоры в витринах. Бурлеск «Великого немого» переосмыслен, аранжирован тихой меланхолией. Здесь, как и в «Трио...», нет диалогов, лишь фразы и междометия, вздохи, восклицания, всхлипы, шорох шин и шум моря.

Сюжет фильма балансирует по ускользающей грани: фокус-магия-чудо. Из родственных анимации понятий Шоме выбирает «иллюзию». Во-первых, онтологически связанную с кинематографом. Кроме того, «иллюзия» от латинского illusio — заблуждение, обман. Искусство для тех, кто сам обманываться рад. Иллюзионист старается соответствовать представлениям Элисо настоящем волшебнике. Он — Гудвин, создающий для своей выдуманной принцессы (Элис — Алиса) мир в изумрудных тонах. Он осуществляет ее мечты о дорогих нарядах, беззаботной чудесной жизни. Для воспроизведения этих самых «чудес» работает ночами в гараже, жонглирует в витрине лифчиками — лишь бы удивить ее еще одним «волшебством». Может, желание не разочаровать и есть влюбленность. Когда же Элис из деревенской Золушки превратится в городскую модницу и, встретив сверстника, уйдет с ним, Юло останется наедине со своей «иллюзией». Как пояснит нам словарь, это понятие — «искаженное восприятие реально существующего объекта или явления». В общем, весьма распространенное явление.

Выходит, вовсе не растворившаяся в городской жизни Элис, а неприкаянный Иллюзионист вообразил себе чудо, возможность «правдивого волшебства» в одной отдельно взятой судьбе.

В «Трио...» запутанная история просто рассказана. В «Иллюзионисте» за обманчивой простотой, кристально чистой грустью и показательным наивом — сложные размышления о взаимоотношениях с реальным миром.

Что касается жанра, то даже в сравнении с фильмами Тати Шоме снял не совсем комедию, скорее печальную притчу. Рассказывают, что сценарий «Иллюзиониста» был попыткой искупления вины Тати за отказ от своей старшей дочери. Оттого и записан сценарий (в соавторстве со сценаристом Жан Клодом Каррьером) в виде личного письма к дочери. Вот откуда эта сквозная печаль...

Для Шоме «Иллюзионист» — ностальгическая дань памяти волшебнику Тати. Одной из узловых сцен стала встреча в темном кинозале Тати нарисованного и Тати на экране кинотеатра. Они не могли не встретиться.

Шоме сохранил основные качества своего стиля — рукотворный теплый, живой рисунок, который не способна воссоздать никакая навороченная «платформа». Затейливая 2D графика облачается в изысканный винтаж. Режиссер стилизует кино под Диснея 60-х. Он убежден, что подлинную историю анимационного персонажа можно рассказать лишь с карандашом в руке. Плюс прозрачная акварель, размывающая плотную фактуру в туман ностальгии. Компьютер лишь помогает уточнить изображение, придать в нужных местах реалистичность (как в сцене на воде).

На этом фильме работа с аниматорами носила эксклюзивный характер. Каждый из одушевителей вел от начала до конца свою роль, свой характер — как это бывает в игровом кино. Например, Лоран Кирхер был главным аниматором на характере Тати, «играл» своего героя под чутким руководством Шоме от начала до финального кадра, в котором одинокий

Юло с высокого зеленого холма смотрит на населенный «муравейник» — Эдинбург. Кирхер работал и на «Трио...». Прежде чем одушевлять Тати, он долго изучал все его фильмы, «записывая» характерные движения, мимику. Надо заметить, Тати — профессиональный мим — здорово ему в этом помогал. Хотя лицо актера практически лишено мимической игры, его движения и жесты были чрезвычайно красноречивы. Вторая сложность заключалась в том, что Тати, как известно, в отличие от Чаплина, сам не делал смешные трюки, они происходили будто бы случайно вокруг него и помимо его воли. Можно сказать, что сам Тати работал как аниматор: снимая кино на старомодную 70-мм пленку, он до бесконечности «вылизывал» каждый кадр.

Не чудо ли — сочиненный Тати более полувека назад «Иллюзионист» на нынешнем экране? Как и прежде, Тати противостоит напирающей диктатуре технологической унификации. В репертуарах кинотеатров рукодельный фильм с «участием» Тати конкурирует с высокотехнологичным 3D. А ведь он прав: маги выходят из моды, на смену им, как любит повторять Кшиштоф Занусси, пришли капралы. Вот и ностальгируем в очередной лилипутской эпохе по гулливерам; нас размалывают жернова тотальной механики, и больше нет донкихотов, ей противостоящих.