Сумерки людей. «О людях и богах», режиссер Ксавье Бовуа

Присуждение Гран-при Каннского фестиваля фильму Ксавье Бовуа «О людях и богах» может показаться неожиданностью, тем не менее сама эта фигура хорошо известна французскому, а после «Маленького лейтенанта» и международному фестивальному зрителю.

Так что начнем с послужного списка. Бовуа родом из Па-де-Кале, из пролетарской среды. Попасть в кино ему помог известнейший французский критик Жан Душе. Старшеклассник-синефил познакомился с Душе, когда тот приехал выступить в Кале. Кино дало Бовуа шанс социального лифта: «Когда я думаю о своем детстве, о том, откуда я родом, о том, чем бы я там занимался… это было невозможно, мне нужно было оттуда выбраться…»¹

Он работал ассистентом режиссера у Андре Тешине и Мануэла ди Оливейры. Его первый полнометражный фильм, натуралистическая семейная драма «Север» (1989), посвящен родному Кале. За ним в 1995-м последовала драма о герое, больном СПИДом, — «Не забывай, что ты умрешь», решенная, впрочем, неординарно и без характерных для такого рода жанра спекуляций. Фильм получил Гран-при жюри в Канне и Приз Жана Виго. В 2001-м Бовуа снял «Согласно Матьё» (в на-звании Selon Matthieu обыгрывается то, что по-французски Матьё — евангелист Матфей), драму о любви рабочего парня (Бенуа Мажимель) к жене владельца завода, на котором работает его семья. То, что по описанию похоже на классический бальзаковский или стендалевский сюжет о молодом честолюбце, перенесенный в наше время, оказывается драмой мести, обернувшейся l'amour fou. Время от времени Бовуа снимается в качестве актера, например у Мишеля Девиля, Жака Дуайона, Филиппа Гарреля, а также в своих собственных фильмах. Наконец, в 2005-м он совершает прорыв с «Молодым лейтенантом» — снова берет классический для французского кино жанр полицейского детектива и тончайшим образом его рихтует, добавляя одновременно документальные и трансцендентальные акценты.

Предыстория фильма «О людях и богах» такова. В декабре 1991 года исламистский фронт выигрывает первый тур парламентских выборов в Алжире. В стране объявлено чрезвычайное положение. Через несколько дней убит президент Мохамед Будиаф. В стране беспорядки. В октябре 1993-го Вооруженная исламистская группировка (GIA) потребовала, чтобы все иностранцы покинули страну. В конце марта 1996-го группа мятежников похищает семерых монахов-цистерианцев из католического монастыря в Тибирине, в Атласских горах. Вооруженная исламистская группировка берет на себя ответственность за похищение. После того как переговоры исламистов с французским и алжирским правительством не дали никаких результатов, GIA объявила о казни заложников. В конце мая на дороге возле Медеи были обнаружены семь отрубленных голов монахов. Обстоятельства этой трагедии до сих не прояснились. Есть предположения, что роковую роль в истории сыграла алжирская армия, сама промышлявшая захватом заложников и убийством мирных жителей.

В начальных сценах фильма мы видим, как монастырь включен в жизнь деревни. Монахи лечат местных, раздают им обувь и лекарства, ходят на деревенские торжества, в том числе и религиозные, торгуют на рынке монастырским медом, мирно беседуют с имамами. Все заняты, все при будничных делах. Моют пол, отстаивают службы в более чем скромной и тесной часовне, стряпают, что-то мастерят по хозяйству, ухаживают за садом, разливают мед по банкам. Брат Люк (Майкл Лонсдейл) — врач, который больше всех возится с местными жителями и даже выполняет роль конфидента для юной мусульманки, переживающей первую любовь. Настоятель отец Кристиан (Ламбер Вильсон), интеллектуал, которому возят из Парижа библиографические редкости, проводит свободное время за выписками из книг, в том числе из Корана на арабском, но потом вместе со всеми таскает банки с медом для продажи на рынке. В самом деле, у цистерианцев строгий устав, и это выматывающая жизнь: семь служб в день, первая в четыре утра, последняя — около десяти вечера, постоянный труд и молчание, разговоры разрешены только во время капитулов — общих собраний.

Принципиальный момент фильма заключается во внутренней дистанцированности монахов от окружающего их мусульманского мира, хотя они и поддерживают с ним тесный контакт. Бовуа подчеркивает, что монастырь — последний плацдарм высокой культуры и цивилизации, возможно, сохранившийся только благодаря своей изоляции внутри анклава за пределами Франции. Фильм делает ставку на высокую культуру и максимально эту ставку поднимает. Оставаясь в рамках реализма, Бовуа не пытается играть в документализм и реконструкцию реальных событий. Скорее, это неявная театрализация фактов — местами похоже на постановку пьесы, написанной по следам трагедии, что ничуть не вредит киногении картины. У монахов изысканная и старомодно артикулированная речь, настоящая diction (дети из «Класса» Лорана Канте сказали бы, что на таком языке никто больше не говорит; собственно, это тот самый классический французский язык, которому их так мучительно пытаются научить). Ритмическая разбивка фильма — церковные службы, которые, как отмечают французские рецензенты, уже давно никто так точно не представлял на экране (готовясь к съемкам, Бовуа провел несколько месяцев в настоящем цистерианском аббатстве). Музыкальное со-провождение — распевы, исполняемые самими монахами.

Изображение в фильме стилизовано под классическую живопись. Каролин Шампетье, пожалуй, лучший оператор в сегодняшнем французском арткино и полноправный соавтор фильма, рассказывает, что, снимая монахов, в качестве референции держала в голове портреты Рембрандта. В сцене разговора монахов с местными старейшинами мы видим в соседней комнате немолодых мусульманок в ярких шалях и платьях. По свету, по композиции, колористике эта групповая композиция как будто отсылает к экзотическому востоку Энгра и Делакруа. Картина «О людях и богах» вообще много выигрывает от просмотра на большом экране: чем больше экран, тем лучше.

У этого фильма есть редкая для нынешнего арткино монументальность (при крайне ограниченном бюджете). Он создает ощущение бесконечно разворачивающейся горизонтали. Вот горы уступами спускаются вниз, образуя внутри кадра несколько уровней — передний, средний задний. Горизонтальную протяженность подчеркивает натянутая через весь экран веревка с сохнущим на ней разноцветным бельем. На следующем уступе тоже идет какая-то жизнь. Вереница монахов, направляющихся в деревню, так инкрустирована в пейзаж, что не сразу различима. В то же время внутри монастыря Шампетье и Бовуа были предельно внимательны к тому, чтобы не злоупотреблять осветительными приборами, а максимально использовать естественное освещение в разное время суток. Такое понимание естественного света у Шампетье не случайно: она, в частности, работала оператором на «Увы мне» Жан-Люка Годара.

Сохранив настоящие имена героев, Бовуа практически не рассказывает отдельные, персональные истории. Мы так и не узнаем, как каждый из них пришел к вере, почему очутился в этом монастыре. В то же время это не однородная, неразличимая группа — массовка для звезд Майкла Лонсдейла и Ламбера Вильсона. Каждый из восьми (монахов на самом деле восемь, но погибли семеро) героев уникален: нет необходимости ударяться в предыстории и множить флэшбэки. В фильме удивительный актерский ансамбль, в котором нет ни одного проходного, стертого, не запоминающегося лица — даже у тех, кто призван воплотить совсем скромное и незаметное служение. Каролин Шампетье подчеркивает в интервью: «Мне повезло, потому что передо мной были лица, которые можно было показать без ухищрений… На что мы особенно обращали внимание, так это их возраст. Иногда это совершенно изумляло, как фраза Годара: «Фильм неизбежно становится документальным фильмом о его актерах». Помимо сюжета это еще один документальный аспект картины»².

«О людях и богах» — ни в коей мере не экстремистская картина, но очевидно, что у ее создателей трезвая и жесткая позиция по отношению к мусульманскому миру. Хотя в закадровом монологе ближе к развязке отец Кристиан говорит о том, что бывает разный ислам, акценты в фильме расставлены с большей определенностью, чем та, какую допускает стандартная политкорректность. Вспоминается нелицеприятная сцена из предыдущей работы Бовуа «Молодой лейтенант»: полицейская группа во главе с героиней Натали Бэй ловит и допрашивает чеченцев, которые при попытке скрыться застрелили главного героя фильма, того самого «маленького лейтенанта», умницу и идеалиста, только что закончившего полицейскую школу в Гавре и попавшего служить в парижскую полицию, где его почти сразу настигла эта случайная смерть. В фильме «О людях и богах» насилие возникает внезапно и необъяснимо, особенно для зрителя, не слишком хорошо ориентирующегося в актуальной алжирской ситуации. Нет никакой экспозиции, почти как в хоррорах происходит резкая смена регистра повествования. Первая ласточка — нападение на рабочих на стройке, как позднее выясняется, хорватов, единственная сцена, снятая трясущейся ручной камерой. Местный чиновник-западник пытается дать монахам последнее предупреждение, подчеркивая, что возможность отъезда — привилегия, которой лишены его соотечественники. Алжир — страшная страна, говорит он, в ней всегда присутствовало латентное насилие. Французская колонизация позволяла его сдерживать, но вместе с ней исчезли смягчающие механизмы.

В рождественский вечер вооруженная группа вторгается уже в сам монастырь. И снова как будто нет перехода, ужас и ярость материализуются из ниоткуда. Один из монахов обходит монастырские коридоры и неожиданно сталкивается с вооруженными людьми в камуфляже. Сюжет фильма известен с самого начала, но при этом фильм не отпускает ни на минуту, напоминая советские военные фильмы «А зори здесь тихие» или «В бой идут одни «старики». От первой атаки монахам удается отбиться: отец Кристиан сумел в нужный момент процитировать Коран по-арабски. Наступает передышка, и община должна принять, казалось бы, очевидное, с точки зрения здравого смысла, решение — покинуть страну. Вариант с присутствием в монастыре военных в качестве защиты был отметен сразу, да и военные, как часто бывает в таких ситуациях, мало чем отличаются от мятежников. На первом «общем собрании» голоса монахов разделились поровну, но настоятель воздержался.

Аргументов, для того чтобы остаться, два. Во-первых, служение в монастыре — это призвание служить именно в этой конкретной местности, а не бегать с места на место. Кто-то из монахов приводит аналогию с цветами, которые никуда не перемещаются вслед за солнцем, а растут там, где укоренились. Во-вторых, монастырь — единственная надежда на выживание для деревни. Когда-то деревня считалась обреченной на вымирание, но присутствие монастыря ее спасло. Монастырь, несмотря на тяготы пребывания в нем, все же уютная и хорошо обжитая институция. Возможно, когда-то каждый из монахов пережил «интерпелляцию», приняв постриг, а возможно, переход этот в силу каких-то условий был естественным и безболезненным. Один из монахов вспоминает о том, как ездил на побывку во Францию на какое-то семейное торжество, где, сидя рядом с матерью и родственниками, вдруг подумал: «А ведь еще можно вернуться. Зажить обычной жизнью в родной деревне». Это и есть критическая точка: граница между мирской жизнью и монастырем оказывается условной. У выбора нет непреложных оснований. Есть только чистый произвол. Самому молодому из монахов, которому решение остаться дается особенно тяжело, настоятель напоминает, что в конце концов это решение ничуть не более безумно, чем решение принять постриг. В сущности, выбора не должно быть, потому что самая главная свобода — это свобода не выбирать. Такой свободой обладает брат Люк, у которого с самого начала нет никаких сомнений относительно того, уезжать или оставаться. В письме к своей семье он цитирует Паскаля — его жалобу на то, какие только глупости не оправдывались соображениями веры. Но само упоминание Паскаля важнее, чем содержание цитаты. Потому что ситуация фильма в некотором смысле есть актуализация паскалиевского пари. Вера не является очевидной данностью, она — ставка в игре. Но ее условность и произвольность невыносимы, именно такая свобода выбора лишает благодати. Разговоры о том, что деревня без них погибнет, в этом смысле не более чем рационализация. Каждый из монахов должен продумать свое решение, но еще им вместе должны быть явлены знаки.

И они их получают. Например, в сцене, где раненый исламист, как отмечает в своей рецензии в Cinema Scope Кристоф Хубер, «субверсивно» показан с отсылкой к изображениям христианских мучеников. Но все же это не экуменическая субверсия, стремящаяся стереть границы между религиями. Это знак, обращенный к монахам, а не к зрителю. Следующим знаком становится шум вертолета, нарушающий коллективную молитву в часовне. В этот момент происходит единение. На следующем собрании монахи единогласно принимают решение остаться до конца. При этом, выбирая свой путь, монахи как бы апроприируют привилегию, которая в современности закреплена за мусульманами, — принятие мученической смерти за веру.

До сих пор Ксавье Бовуа был внимателен и точен в деталях, выстраивая нечто большее, чем банальный «высокодуховный» байопик, хотя в картине попадались ходульные моменты, когда, например, после окончательного принятия решения настоятель выходит в сад и подставляет лицо под живительные струи дождя. Но дальше в фильме есть сцена, составляющая его главную проблему, возможно, даже роковой фол, который для кого-то из зрителей может аннулировать весь накопленный кредит доверия. Уж слишком легко обедня может превратиться в фарс.

В фильме «О людях и богах» есть момент эпифании. Это сцена, которую можно назвать «Последней вечерей», — торжественный братский ужин перед уже неминуемым концом. Монахи сидят за столом, рама окна подчеркивает рамку кадра, на подоконнике симметрично стоят свечи. Брат Люк встает и включает стоящий в углу магнитофон. Ошибиться невозможно: из магнитофона льется «Лебединое озеро». Из диегитической, то есть звучащей внутри мира фильма, музыка постепенно становится экстрадиегитической, заполняя все вокруг своим пафосом. В подтверждение того, что все делается искренне и всерьез, на музыку накладывается аффектированный монтаж взглядов, улыбок и слез экзальтации. Если по отношению к этому фильму можно говорить о спойлерах, то, по-видимому, главный спойлер содержится именно в этой сцене. В фильме «Согласно Матьё», рассказывавшем вполне светскую историю, вначале, в сцене, снятой с высоты птичьего полета, звучат «Страсти по Матфею» Баха, и, как ни странно, ощущения безвкусицы не возникает. Почему в светской истории звучат «Страсти по Матфею», а в религиозной — «Лебединое озеро», пусть даже эта, не лишенная саспенса музыка жестко кодирована только для русского уха? Было бы лучше, если бы в сцене прозвучали «Страсти по Матфею», как звучит «Аве Мария» в «Лурде» Джессики Хауснер? Или же все-таки необходим некоторый сдвиг в музыкальном сопровождении по отношению к теме?

Возможно, в религиозном кино всегда должно быть что-то на грани фола, если смотреть с точки зрения хорошего вкуса, а значит, здравого смысла. Волнуют ли истинную веру проблемы эстетики? Может быть, чудо и есть дурновкусие, разрыв добротно сотканной повествовательной ткани, который оказывается либо оправданным, либо нет. Последующие сцены фильма отчасти заглаживают этот ляп. Во время съемок произошло реальное чудо: пошел снег. В финальной сцене похитители уводят монахов, и все они вереницей исчезают в метели. Будем довольствоваться этим элегическим финалом и порадуемся тому, что, по крайней мере, не пригодились отрезанные головы монахов, изготовленные из папье-маше.

¹ См. биографию Ксавье Бовуа на http://www.allocine.fr/personne/fichepersonne_gen_cpersonne=3922.html

² См. интервью Каролин Шампетье на http://www.afcinema.com/Entretien-avec-la-directrice-de-la,6278.html?lang=fr

«О людях и богах»
Des homes et des dieux
Авторы сценария Ксавье Бовуа, Этьен Комар
Режиссер Ксавье Бовуа
Оператор  Каролин Шампетье
Художник Мишель Бартелеми
В ролях: Ламбер Вильсон, Майкл Лонсдейл, Оливье Рабурден, Филипп Лауденбах и другие
Armada Films, Why Not Productions
Франция
2010