Флаэртиана‒2010. Политика без политики

Пермская «Флаэртиана» — фестиваль небольшой, развивающийся. Пока еще есть проблемы с публикой, которая, кажется, не в силах так быстро переварить культурные реформы, внезапно обрушившиеся на город в последние два-три года. Но вот провинциальным этот смотр никак не назовешь. В том смысле, что программа — и в первую очередь конкурс — составлена без учета местных трудностей и без скидок на то, что нестоличный зритель что-то не поймет или вовсе проигнорирует мероприятие. По-настоящему международная (всего лишь один российский фильм в конкурсе, и то короткометражный), разноплановая и компактная, она довольно точно отразила то, что сегодня происходит в документальном кино и в кино вообще.

"Аграрная утопия", режиссер Урупхонг Раксасад

Уже не в лабораторных целях — прощупать границы между разными типами условности, а в соответствии с давно принятыми мировыми стандартами отборщики смешали в конкурсе «чисто документальные» фильмы и мокьюментари. Репортажи, разрушающие соответствующий телеформат, и драмы, сделанные по законам большого игрового кино. Пласты сырой, необработанной реальности и жанровые аттракционы. Реальное время и время мифическое (или эпическое).

Уже неловко, но все же приходится говорить, что все это разнообразие одновременно и связано с реальностью, и радикально ее изменяет, превращая иногда в чистую и честную иллюзию. Давно уже пора признать, что документальность — это больше не тип условности («реалистической», «достоверной», «правдоподобной» и т.д.), а тип чувствительности, свойство восприятия и зрения, которые могут работать с каким угодно материалом — не обязательно реальным, но и вымышленным.

"Альда", режиссер Вера Чаканьова

Наверное, у каждого документального фильма есть свой тайный или явный двойник из игрового кино, и наоборот. В конкурсе «Флаэртианы» нашлась даже документальная рифма к «Дядюшке Бунми...» Апхичатпхонга Вирасетакуна. Называется «Аграрная утопия», режиссер — Урупхонг Раксасад. Это рыхлый, «необработанный» рассказ о двух крестьянских семьях, приговоренных правительством Таиланда — на экране все время мелькают то выборы, то демонстрации — к жизни в поле, под крышей из неба и солнца. Питаются они подножным кормом, собирают рис, охотятся. Благодаря тому, что история лишена четкой композиции и жесткой структуры, напоминая сшитые на живую нитку куски реальности, создается безусловное пространство. На самом деле оно абсолютно условное. Крестьянский труд в Таиланде давно заменили машины, отчего крестьяне сильно пострадали, но режиссер реконструировал их аграрную утопию — сперва в реальности, потом в кино. Он арендовал земледельческий участок и на время съемок поселил туда реальных, но уже деклассированных крестьян, которые занимаются в кадре своим привычным делом и одновременно ностальгируют по нему. Действие, кстати, происходит на севере Таиланда — приблизительно в тех же местах, что и действие «Дядюшки Бунми...», герой которого тоже ностальгировал по своим прошлым жизням. Но там, где у каннского триумфатора — патина, магия и игра воображения, у его менее знаменитого коллеги — документальная безыскусность, немагическая природа и чувство безысходности оттого, что кино скоро кончится и от этой аграрной утопии останется пустое место.

Тайский режиссер растворил свою реконструкцию в длинных, «немонтажных» планах земледельческих ритуалов. В свободной съемке реальных людей, схваченных не врасплох, а в привычных для них обстоятельствах. Поэтому эта концептуальная подмена совершенно невидима.

Другие реконструкции из конкурса были куда более прозрачны, но не менее эффективны. Чешский фильм «Альда» (режиссер Вера Чаканьова) — откровенное мокьюментари о больной Альцгеймером женщине. Она не может ничего запомнить и поэтому все записывает и наговаривает на свою камеру. На экране — случайные отрывки из ее видеодневника. У героини есть реальный прототип — больная Альцгеймером женщина, ведущая блог в Интернете. Режиссер наткнулась на этот блог, связалась с его автором и сделала из него псевдодокументальную инсценировку с участием профессиональной актрисы, которая — уж неизвестно, входило это в замысел или нет — откровенно переигрывает, намекая на то, что перед нами не реальный, а сыгранный персонаж. Эти «записки сумасшедшей» смонтированы в предельно игровой, даже клиповой манере, под какую-то быструю музыку — еще один намек на то, что это — не реальность. Но неизвестно, возможна ли вообще в кино документальная реальность, когда речь идет о болезни  Альц- геймера, сумасшествии и других темах, крайне уязвимых с этической точки зрения. А если и возможна (примеров, кстати, много), то не вы-глядит ли она более фальшифой, спекулятивной, манипулятивной, чем самая откровенная инсценировка?

"Край России", режиссер Михал Марчак

Еще один фильм с реконструкцией — польский «Край России» Михала Марчака. Рассказ о призывнике, проходящем службу на крошечной, оставшейся с советских времен станции у Северного Ледовитого океана. Помимо него здесь еще прозябают пять человек. До ближайшего населенного пункта сотни километров, вокруг — заснеженная пустыня, бесконечность времени и пространства, которые каждое действие превращают в чистый абсурд. Все герои в фильме реальные, кроме главного — режиссеру не разрешили снимать настоящего призывника, поэтому был проведен кастинг среди непрофессионалов. Типаж был выбран очень правильный, да и то, как этот «актер» ведет себя в кадре, нисколько не нарушает документальной тональности картины, чья коллизия сразу же напоминает о фильме «Как я провел этим летом». Только Попогребский заложил в документальное пространство искусственный детонатор, а польский режиссер рискнул ограничиться наблюдением за этим пространством и раскрытием его непосредственного потенциала, не нуждающегося ни в каких драматургических подпорках.

"Волчата", режиссеры Джастин Пич, Лиза Энгельбах

Еще три конкурсных фильма отразили полярные взгляды авторов-европейцев на вроде бы отчужденные от них сюжеты, которые им по-прежнему в избытке поставляет «третий мир». Немецкая «Симфония Киншасы» Клауса Вишманна и Мартина Бэра — рассказ о единственном на всю Центральную Африку симфоническом оркестре, базирующемся в столице Конго и состоящем из взрослых музыкантов-любителей. После тяжелого рабочего дня — кто-то торговал на рынке, кто-то развозил людей, кто-то сидел в аптечной палатке или в парикмахерской — они собираются в каком-то ветхом помещении, садятся на пластиковые стулья, бережно достают инструменты и начинают играть Моцарта, Бетховена. Ни у кого нет музыкального образования, но все сгорают от желания хотя бы чуть-чуть приподняться над реальностью и приподнять саму реальность — в собственных глазах и глазах слушателей. Снято все это без педали. Режиссеры не удивляются увиденному и делают все, чтобы не удивлялся и зритель. Африканская реальность здесь — лишь зеркало, отражающее и преломляющее то, что происходит — в других, разумеется, масштабах и красках — в любом обществе, ищущем сейчас самые разные пути для объединения и солидарности.

запчасти к дизелям 7д6

Более заинтересованно смотрят на своих героев — малолетних беспризорников из Катманду — режиссеры Джастин Пич и Лиза Энгельбах в репортажном, вернее, инсайдерском фильме «Волчата». Чтобы снять его, авторы стали жить вместе с героями на улице и прожили так несколько месяцев, добившись от «волчат» абсолютного доверия и существования помимо камеры. Эти дети воруют, нюхают клей, придумывают какие-то сложнейшие махинации, чтобы добыть деньги на кока-колу, но все это лишено на экране какого-либо комментария, интерпретации. Их жизнь равноценна нашей, просто она другая, со своими ритуалами, ритмами и системой выбора. От нас требуется лишь понимание, но не вмешательство.

"Симфония Киншасы", режиссеры Клаус Вишманн, Мартин Бэр

Ни в «Симфонии Киншасы», ни в «Волчатах» нет ни йоты политического высказывания, хотя возможность в очередной раз высказаться про бедность и несправедливость, царящие в Конго или в Катманду, конечно же, была. Но политика изгоняется из кадра, она — лишний элемент, который заставил бы говорить и думать о чем-то другом, а не о том, что перед нашими глазами. Но сам по себе этот уход от прямой политики — решение политическое, пускай — и тем лучше — не отрефлексированное на формальном уровне.

В фильме-победителе «Флаэртианы» — английской драме «Мугабе и белый африканец» (режиссеры Люси Бейли и Эндрю Томпсон) политика тоже преодолевается. Начальный титр «фильм снимался тайно» настраивает на разоблачительную документалистику в духе Майкла Мура. И действительно — начинается все в суде в Зимбабве, которым руководит тиран Мугабе, черный расист и коррупционер. Он методично изживает из страны белое население — а если не хочешь уезжать, то получишь пулю в лоб (и это еще не самая страшная смерть). При этом белые реально поднимают и улучшают страну, платят налоги, дают работу черным, которые им за это очень благодарны, уважают их права — в отличие от власти, раздающей земли исключительно родственникам президента. «Расизм наоборот» — явление интересное, но режиссеры обходят его стороной, не попадают в эту политическую и интеллектуальную ловушку. Их интересует не драма политических перевертышей, а драма английской семьи, выросшей в Зимбабве, по праву считающей эту землю своим домом и не желающей никуда уезжать. Глава семьи — пожилой английский джентльмен — первый человек в Зимбабве, бросивший вызов неприкосновенному Мугабе. Вместе со своей дочерью и ее мужем он стоит до конца. Испытывая полное бесправие и унижения в коррумпированном и издевательском суде, который все время откладывается. Сталкиваясь с угрозами и насилием, когда их, непокорных, избивают до смерти президентские шакалы. Но это лишь усугубляет их волю продолжать борьбу. Хотя им есть куда уехать — в Англии у них дом, родственники, там хорошо и спокойно…

Кино начиналось как история о политическом беспределе в Зимбабве, но постепенно превратилось в экзистенциальную драму о людях на войне, которые уже отчаялись победить, но и с проигрышем тоже никогда не смирятся. Потому что знают, что истина, скомпрометированная и оплеванная в суде, все равно на их стороне, даже если они унесут ее в могилу. Это история веры в себя, которая сильнее смерти. История сопротивления — уже не политическим обстоятельствам, а собственному страху не быть собой, сломаться, сдаться. После того как героев избивают и обезображивают их лица, съемка не обрывается. Выйдя из больницы, они снова идут в суд— в сотый раз.

"Мугамбе и белый африканец", режиссеры Люси Бейли, Эндрю Томпсон

И вот впервые он не откладывается, и они неожиданно его выигрывают — получают официальное право продолжать жизнь на своей земле, а все попытки их оттуда согнать признаются незаконными. Это первый случай в Зимбабве, когда суд выиграли жертвы. Герои плачут, не верят. Это катарсис. Но финальный титр сообщает, что через некоторое время это решение было пересмотрено и отменено, и все началось сначала — угрозы, притеснения и бюрократическая волокита, в которой правда теряется и исчезает навсегда.

Эта полностью документальная картина снята по законам игрового кино и смотрится как первоклассный триллер (не исключено, что когда-нибудь в Голливуде снимут игровой римейк). Но не теряет при этом в глубине и трагичности. В том, как точно здесь показаны люди, которые объективно уже стали жертвами несправедливости и беззакония, но субъективно никогда не признают себя таковыми, даже если проиграют и физически погибнут.