«В своей стране я словно иностранец»

Я очень признателен Виталию Манскому, пригласившему меня в жюри «Артдокфеста», хотя я совершенно не специалист в области документального кино. Тем не менее фестиваль был для меня очень интересен и полезен, хотя это было и непросто — сидеть много часов в зале и смотреть довольно длинные и сложные фильмы. Самое сильное впечатление на меня произвел тот факт, что мне показали мою страну в совершенно неизвестном мне ракурсе и ракурс этот достаточно мрачный. Во всех фильмах, сознательно или нет, режиссеры сосредоточенно разглядывают преимущественно мрачную сторону жизни. Для меня это была неизведанная сторона, я столкнулся с тем социальным кругом и тем типом людей, с которыми обычно в жизни не общаюсь. В фильме Николая Евстигнеева «Зимник. Край лютых» это шоферы, которые водят большие фуры, и фильм — полуторачасовое интервью с этими дальнобойщиками. Другой фильм — про российскую станцию в Антарктиде — «Зимовка» Ольги Стефановой, там я ожидал увидеть ученых, которые будут рассказывать про свои исследования, а увидел обычных рабочих людей, рассказывающих о своем повседневном быте, о том, как они строят церковь. Тоже необычный ракурс. «Водочный завод» тоже представляет женскую рабочую среду небольшого городка в довольно депрессивной перспективе — героиня постоянно выясняет отношения со своим семейством.

Я доверял коллегам по жюри, и инстинктивно мы выбирали фильмы — в этом наши мнения сходились, — в которых звучит какая-то оптимистическая нота, есть хотя бы какие-то вменяемые люди, которые говорят относительно понятные, интересные и разумные вещи. Нам были интересны режиссеры, которые осмысленно формулируют свои позиции, взгляды на жизнь своих героев или жизнь вообще, на социальную, политическую реальность, делая это в эстетике документального кино. Поэтому мы выбрали «Трамвайный проспект» Софии Гевейлер — про девочек, которые совсем рано стали матерями, «Танкоград» Бориса Бертрана — про театр современного танца в Челябинске, самом загрязненном и отравленном городе страны, и фильм, действительно меня поразивший, — «Outro» Юлии Панасенко. Он стал одним из самых сильных моих кинематографических переживаний за последнее время. И я был рад тому, что наши мнения о нем совпали.

Повторю, главным критерием для нас при выборе картин было наличие осмысленного внятного высказывания, формулируемого героями. А в «Outro» показан человек, который возвышается над трагедией собственной судьбы. Героиня обладает яркой личностью, обаянием и ведет себя потрясающе по отношению к родным, близким, друзьям, ее рассуждения на меня сильно подействовали. Конечно, такое наверняка уже было в документальном кино, но меня картина впечатлила так, словно я видел подобное впервые, по крайней мере, в отечественном кино.

У меня возникло ощущение, что документальное кино, которое я увидел на «Артдокфесте», безусловно, дополняет весь отечественный кинематограф, и мейнстрим, и артхаус. Это некое представление о нашей стране, которую я не знаю, — ни по собственному опыту, ни по отечественному игровому кино. Это материал, которому можно верить, на экране моя страна, и она такова. Опыт этот был и интересный, и поучительный, но в то же время мучительный. Наверное, эти чувства испытывали все члены жюри. Меня как человека несведущего потрясло и то, с каким мастерством действуют режиссеры большинства фильмов, ставя своих героев в такие условия, в которых они гениально играют самих себя. Естественность в поведении людей просто поражает. Есть точка зрения, что так называемых интеллигентных людей гораздо сложнее поставить в предлагаемые обстоятельства, заставить «жить перед камерой», я думаю, это действительно так. Поэтому режиссеры чаще выбирают людей, которые не слишком озабочены присутствием камеры. Хотя, например, в фильме Ежи Слядковского «Водочный завод» явно были некоторые постановочные моменты, но они были на грани. Ребенок в картине играет сам себя, и его история — очень грустная — кажется абсолютно подлинной, и в какой-то неуловимый момент doc превращается в художественный фильм. И он впечатляет. Понимаешь, что если бы «Водочный завод» был игровым, он бы демонстрировал немыслимо высокую ступень актерского мастерства. И в этом плане здесь есть определенные художественные находки.

В конкурсе также был фильм «Плотогоны» Кирилла Макаренкова — там все очень живо и красиво, но бесконечные берега, река и прочие красоты в конечном итоге начинают утомлять. Полтора часа смотреть на шоферов-дальнобойщиков в «Зимнике…» и слушать их разговоры тоже довольно тяжело. Что мне дает этот полуторачасовой фильм? Я и так знаю, что в России две проблемы — дураки и дороги. Я увидел, что у героев тяжелая жизнь, что все их цели сводятся к тому, чтобы выжить, заработать, чтобы накормить семью, не погибнуть — это жизнь на грани выживания. Очень мрачно. Но даже в таком случае фильм должен содержать какое-то умозаключение, как результат наблюдения за персонажами. Содержать осмысленное авторское высказывание, которое формулировало бы позицию художника, его представления о том, как устроена жизнь. Документальное кино, казалось бы, призвано именно это делать. Поэтому если говорить о логике отбора картин в будущем, хотелось бы, чтобы кураторами была поддержана тенденция, явно заявившая о себе в фильмах-призерах. Чтобы картины, повторюсь, содержали в себе осознанный взгляд на мир, на страну, на ее социальное, гражданское, политическое состояние. Вот этого в конкурсе было, как мне кажется, недостаточно. Недоставало полемичности. Политическая позиция авторов выражена лишь в выборе материала и определенного, но тоже негативного ракурса. А хотелось бы все же, чтобы в кино звучала гражданская и политическая позиция. Мне важно увидеть, что автор обращается к зрителю как к сознательному собеседнику, а не как к простому объекту, который в своей стране еще чего-то не видел. Только отбор материала часто оказывался авторской позицией.

Западный документальный кинематограф изобилует политизированными высказываниями, там открыто говорят на политические темы, в том числе и о том, что волнует гражданское общество. А главная проблема нашей страны связана как раз с формированием гражданского общества. Поэтому в кино меня интересует все, что работает на построение элементов этого общества и выражается в формулировании осознанной гражданской позиции, в том числе в фильмах с политическим оттенком, с социальным анализом. Здесь же очевидно отсутствие у многих авторов сознательного желания вступить в активный интеллектуальный диалог со зрителем. Ведь в фильме должен быть какой-то смысл. Чем отличается независимое искусство 70—80-х, которое я еще застал, от современного? Идеи были у людей всегда, но раньше помимо идей у них были и убеждения, а сейчас с ними почему-то стало сложнее. Само слово осталось, а смысл куда-то пропал.

Документальные фильмы, которые я увидел, типологически ближе всего к тому, что называется «этнографическим кино». Это тот же взгляд, которым европейцы смотрят на Африку. Россия нашим режиссерам, кажется, интересна так же, как европейцам Зимбабве или Гана. Это взгляд этнографа. Есть теория, согласно которой по отношению к России применим термин «самоколонизация» — self-colonization, то есть страна, сама себя колонизировавшая. Мы снимаем так, да часто и ведем себя так, словно находимся на какой-то чужой, завоеванной территории. И иностранцы, увидев наше кино, конечно, скажут, что их ожидания оказались оправданы, так они и представляли себе «бескрайнюю Россию». Они смотрят наше кино и не понимают, где же здесь Толстой, Достоевский и Чехов, при чем тут Пастернак, Мандельштам и Бродский. Где все это? Этого нет. Нет в авторской позиции, в эстетике и философии кинематографа. Есть этнографическое кино. Но зачатки позитивного развития все же можно увидеть, и в особенности в тех фильмах, которые мы отметили призами. Можно сказать, что в том же «Outro» — и Тол-стой, и Достоевский, и Чехов. Но в большинстве случаев все же доминирует этнография.

Записала Елена Паисова